Роман Сенчин - Елтышевы Страница 15

Эти, из меньшей части, постоянно возились в своих оградах, держали свиней, коров, кроликов, привозили откуда-то мешки с кормами, по улицам ходили быстро, вечно спеша. Такие, казалось, ни за какие деньги не пойдут корячиться на чужом дворе, разве что, может, помогут бревна на верхние венцы закатить, а бездельники наверняка с готовностью согласятся, но так наработают, что больше напортят…

Трухлявые доски и столбики сразу пилили на дрова, а более-менее крепкое откладывали на всякий случай – на опалубку, например. Бензопилу Харины так и не принесли – все никак их контейнер не мог прибыть. Но делать было нечего, тем более что муж Харин устроился лесником (по крайней мере, сам так объявил) и обещал помочь с жердями, слегами, бревнами: на его участке как раз начиналось обновление противопожарных полос. «Много там добрых сосен под срез наметили». Николай Михайлович в виде аванса заплатил Харину пятьсот рублей – для подпола свежие бревна были необходимы, а подпол он планировал сделать в ближайший месяц.

Девятое мая отметили семьей. Ели и выпивали молча, чувствовалась напряженность; при всем желании Николай Михайлович не мог заулыбаться, хлопнуть сына по плечу, сказать: «Да ладно, брат, все будет нормально!»

Погода в этот день стояла солнечная, припекало, и тянуло идти на улицу, взять выдергу. Стайки уже не существовало – лишь слой мусора и окаменевший свиной навоз. Дровяник стоял без крыши, но его дальнейшая разборка застопорилась – тетка с тихим упорством настаивала, что сперва надо построить новые дровяник и угольник: «А дожди пойдут, и где топливо брать сухое?»

Умом Николай Михайлович соглашался с ней, а душа требовала скорее сломать старое, строить дом. Да и не было материалов для новых дровяника и угольника – не из гнилья же лепить…

– Рядышком где надо поставить, – и сейчас, за праздничным столом, стала капать старуха. – Далеко-то я не могу – у меня ноги плохие…

– Да зачем вам за углем ходить? – возмутилась Валентина. – Коля есть, Тема.

– Е-е… – Безнадежный, не верящий вздох.

Николай Михайлович помрачнел еще больше, наполнил стопки:

– Ну, за праздник…

Настроение тетки Татьяны передавалось и ему, заставляло сомневаться в каждой мелочи, и то и дело тяжелыми лапищами сдавливали мысли о скорой свадьбе сына. Неожиданной, скороспелой, неправильной.

С горем пополам договорились со сватами, где будут свадьбу эту справлять – во дворе у Тяповых. Двор просторный, ровный; вынести столы, всех рассадить (почему-то сваты предполагали, что гостей будет много). А завтра утром нужно ехать в город за продуктами, уже и список составили, что купить. Два тетрадных листа получилось…

Гараж Николай Михайлович продал быстро, на оформление документов ушло часа полтора, и теперь в подзеркальной тумбочке лежали двадцать семь тысяч. Завтра часть их потратится. Да и разве большие деньги это по нынешним временам? Кубометр бруса, Елтышев узнавал, почти полторы стоит. На дом нужно венцов пятнадцать минимум. По кубометру на венец. Пятнадцать на тысячу пятьсот… Двадцать две пятьсот… Но лучше все-таки из кругляка – дешевле. Хотя… Посоветоваться надо с людьми.

Самое неприятное было в том, что до сих пор не определилось, где Артем с женой будут жить. Этот вопрос обе стороны обходили стороной. Боялись скандала.

Через два двора от Елтышевых стояла брошенная избушка. Николай Михайлович как-то сходил, осмотрел ее, надеясь подремонтировать, приспособить под жилье на первое время, но надежда быстро погибла – один угол сруба совершенно сгнил, и избушка завалилась набок, держалась кое-как пока на голимой трухе.

Двенадцатого мая утром Николай Михайлович отвез сына с невесткой в Захолмово. Там они расписались. Сопровождала их одна из сестер Валентины, немолодая уже, рыхло-полная бабенка с волосатым подбородком. Всю дорогу Елтышев с неприязнью и любопытством поглядывал на нее: «Преподнес бог родственничков». Впрочем, вида не показывал – все-таки торжество. Да и природа радовала как могла. Небо было по-весеннему высоким и чистым, деревья покрылись нежно-зеленой листвой. Коровы на ближнем к деревне лугу с аппетитом, после месяцев сена и комбикорма, жевали только что вылезшую траву. В огородах рычали тракторы, распахивая влажную землю…

Возле открытых настежь ворот Тяповых уже ждали. Человек пятнадцать. Жена Николая Михайловича стояла рядом со сватьей, обе широко улыбались, но в глазах были тревога и озабоченность. Отец Валентины, не просыхающий, видимо, с Первого мая, пытался собрать расползающиеся меха баяна. В толпе Елтышев заметил и Юрку, приодетого, побритого, вместе с супругой – миниатюрной, стройненькой, будто и не рожала шестерых. Были неожиданно и Харины. Остальных же Николай Михайлович или не знал вовсе, или просто встречал на улице. В основном, наверное, родня и подруги невесты.

Только стали выбираться из машины, Тяпов заиграл, сбиваясь, на своем баяне, запел с хмельной разудалостью:

Вот ктой-то с го-орочки спустился,Наверно, ми-илай мой иде-от!..

И быстро замолчал – пение мешало поздравлениям, вскрикам, объятиям, праздничной суете.

Расселись за переполненные едой и бутылками столы. Молодые были серьезны, даже мрачноваты. Особенно Артем – опускал глаза, старался не встречаться взглядом с родителями. Зато гости веселились на всю катушку. То и дело кто-нибудь, закусив очередной тост, начинал показно морщиться:

– А колбаса-то у вас го-орькая!

И остальные тут же дурными голосами подхватывали:

– Горь-ко! Горь-ко!

Артем с Валентиной поднимались и целовались. Вроде бы смущенно, через силу. Как чужие…

Сейчас, имея возможность рассмотреть родителей, сестер невестки, Николай Михайлович отметил те общие черты, что делают родственников похожими. У отца Валентины были тяжелые, набрякшие веки; сначала Елтышев решил, что это от пьянства, а теперь видел – фамильное. И скулы тоже одни – островатые, массивные. Для мужика, может, неплохо, а женщин портит. Старшие сестры Валентины были обе полные, приземистые, в мать. Сама Валентина еще сохраняла стройность, но это, скорее всего, до первых родов. От матери у дочерей был и нос – широкий, слегка вздернутый. По молодости довольно миленько, наверное, а лет в сорок… «М-да, родственнички, родственнички», – все повторял мысленно Елтышев, и своя жена, сыновья представлялись сейчас настоящими аристократами.

Отец Тяпов после каждой выпитой рюмки порывался играть, ронял баян, ругался, сам чуть не падал. Потом встал со стула, качаясь, как прут на ветру, подошел к Николаю Михайловичу.

– Ну чего, сваток, – приобнял за плечи, – будем жить теперь? Эх, последнюю дочку выдаю, отпускаю. Выпьем?

– Куда уж пить тебе? – остановила жена. – Иди полежи там.

– Ну-к-ка! Последнюю дочь!.. И вот, – Тяпов, обращаясь к Елтышеву, ткнул жену в бок, – и вот с ей останусь тут догнивать. И с ее матерью. Двадцать лет тут живет у меня. Помирать пришла, а все…

Жена тряхнула муженька-баяниста:

– Хватит молоть опять! Как дам ведь…

Николай Михайлович налил водки в первые попавшиеся рюмки. Пригласил как мог бодрее:

– Давай, Георгий Степанович, за все хорошее! Чтоб у детей сложилось…

– Во-во! Эт правильно. Очень правильно! – И, забыв чокнуться, Тяпов бросил содержимое рюмки в рот.

Как обычно, пьянел Елтышев медленно. А сегодня и не пьянел вроде бы, а тяжелел душевно. С каждой рюмкой застолье становилось все неприятнее, гости – какими-то случайными, ненужными. Раздражало, как жадно ест Юрка, без хлеба, как, не дожидаясь остальных, никому не предлагая, наливает водку и глотает, глотает… «Дорвался». Раздражали периодически взрывающиеся восторги в адрес погоды:

– Благодать-то какая! Это хороший знак: боженька свадьбу нашу солнышком благословляет!

– Да-да! Погода – прелесть, что и говорить!..

Николай Михайлович нащупал в кармане пиджака сигареты. Отошел к калитке. В закрытой широкой доской будке заворчала собака. «Собаку надо бы завести, – тут же кольнула мысль, – машина без призора ночами. Дождемся однажды…»

За столам опять стали скандировать:

– Горь-ко! Горь-ко!

Артем с Валентиной устало приподнялись, не обнимаясь, поцеловались кончиками губ. Гости захлопали, зазвенели бокалами и рюмками. «И где им, хм, первую брачную проводить?..»

– Николай Михайлович, – оказался рядом муж Хариной, высокий, сухой, совсем не похожий на деревенского мужчина, которому очень пошли бы очки. («Да он ведь из города», – вспомнил Елтышев.) – Сигареткой не угостите?

Елтышев дал сигарету.

– И зажигалочку…

«Ни говна, ни ложки», – вспомнилось выражение, которое часто слышал от сержантов на дежурстве.

– Как там с пилой? – спросил.

– Да вот никак контейнер дойти не может! – с готовностью возмутился  Харин. – Каждый день звоним, ругаемся. Не дай бог потеряли.