Алексей Колышевский - Взятка. Роман о квадратных метрах Страница 15

Она приподнялась на локте:

– Правду говоришь?!

– Я не имею привычки шутить такими вещами, Алла. У меня никого нет кроме тебя. Почему ты так не уверена в себе, в своей красоте? Ты прекрасная женщина, и этой своей «клячей» ты оскорбляешь не только себя, но и меня тоже. Я в тебе вижу ангела, дивного эльфа, богиню, а ты… Ведешь себя, как закомплексованная дура.

– Да, да, конечно, ты прав. – Она торопливо вытирала со щек мелкие, словно бисер, слезы и шмыгала носом. – Забудем об этом сейчас же. Я действительно расклеилась. Ведь я тоже люблю тебя, Славочка. Ох, как люблю! Солнышко мое!

И она произнесла все эти словечки, исторгла все эти вздохи, извергла всю эту пошлейшую чепуху, которая кажется таковой в ситуации, когда тот, на кого вся эта чепуха направлена, не любит и воспринимает чепуху именно как чепуху, а вовсе не как любовное, ласкающее слух воркование.

– Что же ты хотела мне предложить? – подлив елея в голос, спросил я. – Учти, что я, со своим строительным образованием, не больно-то гож для чего-нибудь еще, кроме как командовать оравой тупых болванов и указывать, каким узором им лепить плитку и как именно укладывать черепицу. Я надсмотрщик над рабочими муравьями! Вот такая аллегория… И потом – я молод и…

– Славочка. – Она лукаво посмотрела на меня, и мне даже на миг, только на миг показалось, что она внезапно сделалась моложе, так много было в ее взгляде того отчаянного задора, который появляется только в молодости. – У тебя такие способности, что ты вполне мог бы стать прекрасным специалистом в индустрии милосердия. Моя женская интуиция подсказывает, что здесь бы у тебя хорошо пошло. Грех зарывать талант в предрассудки, – загадочно закончила она и бросила на меня еще один, теперь уже лишенный лукавства, наполненный трезвым, практичным вниманием взгляд.

– Алла, я перестал понимать тебя еще на прошлой остановке, – постарался отшутиться я. – При чем тут «милосердие»? Ты хочешь предложить мне вступить в армию спасения, или возглавить профсоюз бомжей, или…

– Да нет же! – Она соскочила с кровати и ринулась на кухню, откуда все сильнее начинал доноситься запах пригорелых котлет. – Вот черт возьми! Чуть было не сгорели! – услышал я ее отдаленный голос. – Еда готова! Ты идешь?

– Иду, иду, – тихо ответил я, заворачиваясь в полотенце и с отвращением чувствуя, как мой немытый член, высыхая, все больше становится похож на глазированную конфету.

Я ел с аппетитом, глотая большие куски котлет и загребая пюре. Ножом я не пользовался, так как никто никогда не учил меня этому. Алла же, напротив, ела очень аккуратно: она отрезала по маленькому кусочку и нереально долго пережевывала.

– Ты все время так торопишься, когда ешь! Это вредно, – заметила она.

– Комплекс строителя, – промычал я с набитым ртом. – Ешь от случая к случаю и стараешься набарабаниться сразу и впрок. Так что там насчет милосердия? Ты знаешь, Алла, мне кажется, что сейчас, когда на носу гражданская война, людям как-то не до милосердия вовсе…

…Совсем недавно отгремели выстрелы возле Белого дома в центре Москвы, схоронили мертвых в общих могилах, а в стране окончательно воцарились: маразматик Ельцин, феодальный беспредел и симулякр демократии. Люди мало-помалу начали возвращаться к нормальной жизни, но милосердием что-то особенно не пахло. Повсюду были очереди, инфляция в сотни процентов, шмонающие всех омоновцы и, вдоль оживленных улиц, «обжорные ряды»: торговля с рук всем чем ни попадя. Нет, положительно, милосердие в этой стране было понятием чуждым и раздражало. И вообще, как говорил Глеб Жеглов: «Милосердие – поповское слово»…

– Понимаешь, все дело в том, что сейчас время лохов и ловцов. Лохи потому и лохи, что они всю жизнь будут отдавать свои деньги ловцам. Просто это такая порода людей. Они подают нищим, думая, что так угодно какому-то там Богу. Они подают нищим, сами по сути являясь нищими, а нищие, которым они подают на улице, – это, как правило, профессиональные ловцы с хорошим финансовым состоянием. Какая разница, чем ты зарабатываешь? Главное, что ты зарабатываешь, я так считаю. Нас всех высрала мать-природа для того, чтобы мы здесь выживали. Милосердие свойственно человеку так же, как потребность в сексе. Без секса можно прожить? Нельзя. Хоть рукой, но ты все равно станешь удовлетворять себя, даже сидя в одиночной камере. Ну, этого-то никогда не произойдет, – заметив мой испуганный вид, сказала Алла, – все законно. Знаешь, ведь есть маленькие, страшно больные дети. Им требуются множественные операции, каждая из которых стоит огромных денег. Родителям ребенка, как правило, невозможно собрать даже часть этой суммы, и тогда начинается сбор пожертвований. Фотографии несчастного бэбика помещаются везде, где только можно, надо только, чтобы мордочка у него была самая страдальческая, а под мордочкой волнительные слова: «Я умру, если вы не поможете. Я не хочу умирать. У мамы нет денег на мою операцию. Подарите мне право жить», ну и так далее. И лох, видя мордочку и читая волнительные слова, не выдерживает и раскошеливается. Тем более что все данные, куда и как ему поскорей перевести деньги, есть внизу, под волнительными словами, и довольно крупно напечатаны. Каждая цифра видна. Все через банк, все официально. Нужен ловец для лохов, понимаешь, Слава? Работа не пыльная, в вечернее время, в чистом офисе… Понимаешь, я сама уже не в состоянии этим заниматься. Я всех своих клиенток давно окучила, а у меня все-таки клиника, а не приемный пункт для сердобольных лохов. Пора снимать отдельный офис, нанимать сотрудников… Как тебе моя идея? По душе? И ведь заметь, ничего в ней нету аморального! Ведь тем самым в человеке пробуждается его человечность, желание помочь ближнему своему!

– А дети? – Я почесал в затылке. – Дети-то на самом деле есть?

– Ну, как тебе сказать… – Алла отрезала себе еще один маленький, аккуратный кусочек котлеты и принялась разжевывать его с таким усердием, словно это была техасская воловья жила. – Дети-то есть, конечно, иначе чьи же тогда мордочки изображены на фотографиях. Но они уже действительно очень больны, им ничего на свете не поможет, ну а некоторых вообще и в живых-то давно нет. Таких девяносто девять процентов. Есть один процент, я его называю «легальным процентом», который действительно проходит курс лечения здесь или за границей и выживает. Они двигают этот бизнес вперед потому, что являются наглядным доказательством, которое можно предъявить сердобольным лохам, мол, вот, смотрите! Ваша помощь сотворила чудо! А еще есть просто детские фотографии…

– То есть? – не понял я.

– Ну, что «то есть»? У тебя есть детская фотография? Приноси ее. Мы сделаем из нее объявление с твоей мордочкой, напишем, что у тебя рак крови, что ты не хочешь умирать и для того, чтобы отправить тебя в Израиль, нужно собрать пятьдесят тысяч долларов. Может, всю сумму не соберем, но что-то да накапает. Милосердие и благотворительность – это хороший бизнес, поверь мне, милый мой. Мы было начали заниматься этим в Бельгии, но там много рисков. Проверки разные, комитеты… А сейчас хотим попробовать серьезно развернуться здесь. Если ты вздумаешь сказать, что это подло и недостойно, то считай, что разговора не было, и ты можешь и дальше продолжать, как ты там выразился? – ах да: командовать оравой тупых болванов. Я просто предлагаю тебе серьезную возможность заработать серьезные деньги. С каждой спасенной малютки тебе будет причитаться, – она помешкала немного, – пятнадцать процентов.

– Двадцать, – выпалил я, – пятнадцать мало. Двадцать в самый раз. Пять процентов на покупку свечек, чтобы можно было ставить за спасение души.

– Милый, умный мальчик, – проворковала Алла и отрезала себе еще кусочек котлеты.

2

Описывать этот «бизнес» в мельчайших подробностях я не стану, так как вам, мои читатели, и так уже многое стало понятно. «Ложная благотворительность», то, чем предлагала мне заняться Алла, лишь один из элементов колоссальной индустрии попрошайничества, в которую включены и страшные нищие оборванцы и оборванки, и безногие инвалиды в военной форме, и дети с табличками «умерла мама» или, скажем, «сгорел дом» – это низ пирамиды индустрии попрошайничества, ее подошва. А вот афера с больными детьми – это более высокие сферы пирамиды, но все же и не они еще самые высшие. Выше стоят международные благотворительные организации, оказывающие «гуманитарную» помощь: через них отмываются такие средства, что при одной мысли об этом у меня, теперешнего, респектабельного, чьи ноги обуты в шкуры нильского крокодила, во рту появляется приятный вкус плодов мангостина. Само собой, все верхние уровни пирамиды занимает церковь: она и только она вне конкуренции. Столько, сколько собирает церковь, не соберет никто и никогда. У церкви слишком веские аргументы. У Аллы все проще: косметология – это так, больше для отвода глаз, официальная ширма, а на деле: несуществующие больные дети, существующие больные дети, одним словом, детское несчастье – вот основной инструмент в бизнесе Аллы. Деньги, сделанные на доверии и горе. И она предложила мне, если так можно выразиться, «прыгнуть в долю». Ей был нужен «презентатор» – молодой человек, умеющий убеждать. С моим талантом прораба я подходил как нельзя лучше, да и был к ней, если так можно выразиться, «как нельзя ближе». Таким образом Алла решила сделать меня своим «партнером».