Чак Паланик - Призраки Страница 15

Вновь раздается пронзительное трррынь. Бомжиха тянется вниз и задирает штанину своих бежевых кримпленовых брюк. Нога под штаниной обмотана грязным эластичным бинтом. Не отнимая губ от промежности своего кавалера, она выуживает из-под бинта что-то маленькое и черное.

Снова — звонкое трррынь.

Последнее, что Эвелин слышала про Инки: что та владеет каким-то журналом. Может быть, даже «Vogue». Она по полгода жила во Франции, обдумывая фасоны на следующий сезон. Сидела в первых рядах на миланских показах и делала репортажи о моде для какого-то кабельного канала. Стояла на красных ковровых дорожках и рассказывала о том, кто, в чем был на последнем вручении «Оскара».

Эта бомжиха на автобусной остановке: она подносит черную штучку к уху, скрытому под серым пластиковым париком, что-то там нажимает и говорит:

—Алло?

Она отрывается от влажного вздутия в штанах бомжа и говорит:

— Ты записываешь? — Она говорит, — Цвет лайма — это теперь самый «писк». Новая разновидность розового.

Голос этой бомжихи, говорит миссис Кейс мужу — она узнает этот голос.

Она говорит:

— Инки?

Бомжиха сует телефон обратно под бинт у себя на ноге.

— А этот вонючий алкаш, — говорит Пакер, — президент «Global Airlines».

И тут бомжиха поднимает глаза и говорит:

— Маффи? Пакер? — Рука бомжа по-прежнему шарит у нее в брюках спереди. Она похлопывает по скамейке рядом с собой и говорит: — Какой приятный сюрприз.

Алкаш вынимает руку у нее из брюк. Пальцы влажно поблескивают в свете уличного фонаря. Он говорит:

— Пакер! Привет, старик. Ну, конечно. Пакер всегда прав.

Бедность, говорит Инки, теперь это новая разновидность богатства. Анонимность — новая разновидность известности.

— Катиться вниз по общественной лестнице, — говорит Инки, — теперь это новая разновидность успеха.

Люди из высшего общества, говорит Инки, вот кто истинные бездомные. У нас может быть дюжина собственных домов — в разных городах, — но постоянного места жительства у нас нет, потому что мы вечно мотаемся с места на место. Вся жизнь — сплошные реактивные перелеты.

Да, теперь ситуация проясняется. А то Пакер с Эвелин всегда узнают обо всем последними. Весь сезон они только и делали, что разъезжали по открытиям галерей, выставкам лошадей и аукционам, и недоумевали, куда подевалась великосветская «старая гвардия» — наверное, лечится в полном составе в клиниках для алкоголиков и наркоманов, или отходит после пластических операций.

Инки говорит:

— У кого-то — тележка из магазина, у кого-то — личный самолет «Gulfstream G550», но людьми движет тот же инстинкт. Не быть привязанным к одному месту. Всегда находиться в движении.

Сейчас, говорит она, если ты при деньгах, ты заседаешь в руководящем комитете оперного театра. Делаешь крупное денежное пожертвование — и тебе обеспечено место в правлении какого-нибудь музея.

Выписываешь чек — и ты уже знаменитость.

Тебя убивают в каком-нибудь модном фильме — и про тебя знают все.

Иными словами: ты связан по рукам и ногам. Инки говорит:

— Когда ты никто — теперь это новая разновидность известности.

Алкаш из «Global Airlines»: у него в руках бутылка вина, спрятанная в коричневый бумажный пакет. Это вино, объясняет он, смесь в равных пропорциях ополаскивателя для рта, сиропа от кашля и одеколона «Old Spice». Отпив по глоточку, все четверо идут гулять в темноте — в парк, куда ночью никто не ходит.

Что должно быть особенно привлекательно в запойном пьянстве: что каждый глоток — это решение, окончательное и бесповоротное. Ты пускаешься во все тяжкие, но все-таки контролируешь ситуацию. То же самое и с таблетками, успокоительными и обезболивающими. Каждая доза — это всегда первый шаг по какой-то дороге.

Инки говорит:

— Жизнь на публике — теперь это новая разновидность уединения.

Она говорит: даже если ты остановишься в самом роскошном «закрытом» отеле — из тех, где в ванной из белого мрамора висят белые банные халаты, а рядом с биде подрагивают трепетные орхидеи, — все равно есть вероятность, что за тобой наблюдает глазок скрытой камеры. Она говорит, что теперь для нормальных занятий сексом подходят только общественные места. На тротуаре. В подземке. Людям хочется подглядывать за другими, только когда они думают, что подсмотреть невозможно.

К тому же, говорит она, стиль жизни «шампанское с икрой» уже утратил свой шик. Сбежать слишком просто: на самолете отсюда до Рима — всего шесть часов. Мир сделался маленьким, выдохшимся, исчерпанным. Путешествия по миру — это просто еще один способ сдохнуть от скуки, только — в разных местах и гораздо быстрее. Скучный завтрак в Бали. Предсказуемый обед в Париже. Утомительный ужин в Нью-Йорке, а потом ты забываешься пьяным сном во время очередного минета в Лос-Анджелесе.

Слишком много «незабываемых» впечатлений, слишком близко одно к другому.

— Как в Музее Гетти, — говорит Инки.

— Намылить, смыть, повторить еще раз, — говорит алкаш из «Global Airlines».

В этом донельзя скучном новом мире сплошного верхнего среднего класса, говорит Инки, ты оценишь всю прелесть биде, только если полдня будешь писать на улице. Не мойся, пока не начнешь вонять, и обычный горячий душ станет, как будто поездка в Соному на предмет очистительных грязевых клизм.

— Воспринимай это как шербет бедности, — говорит Инки. Славный маленький интервал нищеты, который помогает тебе не терять вкус к жизни.

— Присоединяйтесь, — говорит Инки. У нее вокруг рта размазан клейкий зеленый сироп от кашля, к нему липнут пряди ее пластикового парика. Она говорит: — В следующую пятницу, вечером.

Выглядеть плохо, говорит она, теперь это новая разновидность понятия «выглядеть хорошо».

Она говорит, что там соберутся все лучшие люди. Старая гвардия. Самые сливки общества. В десять вечера, под мостом, с западной стороны.

Мы не можем, говорит Эвелин. В среду вечером они с Пакером идут на благотворительный бал в помощь голодающим Латинской Америки. В четверг — на банкет в поддержку нуждающихся аборигенов. В пятницу вечером — на тихий аукцион в помощь несовершеннолетним работницам секс-индустрии. Все эти мероприятия, с их блестящими акриловыми трофеями, заставляют тебя пожалеть о тех днях, когда самым сильным страхом американцев был страх выступать перед публикой.

— Просто снимаешь номер в «Шератоне», — говорит Инки. Эвелин, должно быть, морщит нос, потому что Инки говорит ей:

— Расслабься. Она говорит:

— Понятно, что мы там не останавливаемся. В «Шератоне». Мы там только переодеваемся.

В пятницу, говорит Инки, в любое время после десяти вечера. Под мостом.

Пакер и Эвелин Кейсы. Самая главная их проблема: что надеть. Для мужчины все просто. Надеваешь обычные брюки и смокинг — наизнанку. Правый ботинок — на левую ногу, левый — на правую. Вот и все: вид совершенно убогий. И совершенно безумный.

— Безумие, — сказала бы Инки, — теперь это новая разновидность здравого ума.

В среду, после «голодного» бала, Пакер с Эвелин выходят из бального зала в отеле, и кто-то на улице распевает «О, Амхерст, храбрый Амхерст». Там, на улице Френсис Данлоп Колгейт Нельсон, она же Фризи, Завиток, дует из банки какой-то дешевый солодовый напиток в компании с Шустером Фрейзером по прозвищу Туфля и Вивером Пулманом, который Костяшка. Все трое сидят, закатав грязные брюки и опустив ноги в фонтан. Лифчик у Фризи надет поверх блузки.

Одеваться, во что попало, говорит Инки, теперь это новая разновидность понятия «одеваться шикарно».

Дома Эвелин примеряет, наверное, дюжину мешков для мусора, зеленых и черных мешков для мусора, в каждый из которых можно впихать целую гору хлама, но в них она выглядит толстой. Чтобы выглядеть хорошо, она выбирает узкий белый пакет для кухонного мусора. В нем она выглядит почти элегантно. Облегающий наряд наподобие платьев с запахом от Дайен фон Фюрстенберг, с ярким, ярко-оранжевым аксессуаром -пояском из оплывшего электрического провода со штепсельной вилкой, болтающейся на конце.

В этом сезоне, говорит Инки, парики носят задом наперед. В моде разные туфли: на одной ноге — такая, на другой — другая. Берешь старое грязное одеяло, говорит она, вырезаешь в центре дырку для головы, надеваешь его, как пончо, — и ты готова для ночных развлекательных мероприятий на улице.

В тот вечер, когда они снимают номер в «Шератоне», Эвелин берет с собой три чемодана тряпья. На всякий случай. Пожелтевшие, вытянутые лифчики. Свитера со свалявшимся ворсом. У нее с собой целая банка косметической глины для лица — чтобы запачкать их еще больше. Они с мужем выбираются из отеля по черной лестнице: четырнадцать пролетов до двери, что открывается в переулок, — и вот, они на свободе. Они — никто. Два анонима. Не обремененные ответственностью ни за что.

Никто не смотрит на них, не просит у них денег, не пытается им что-то продать.