Алексей Слаповский - Участок Страница 15

И брали. Приходили с ведрами, с большими стеклянными банками и бутылками, с флягами и бидонами. Дома доводили брагу до ума и гнали из нее отличный яблочный самогон.

Были, конечно, всякие случаи. Лесенка к бочкам ведет крутая, помост вокруг них узкий, примерно раз в три года кто-нибудь в бочку сваливался, но, однако, никто ни разу всерьез не утонул. Читыркин Петр однажды оступился на лесенке, упал и сломал ногу, но это не удивительно, он и на ровном месте плохо на ногах стоит.

Многое изменилось, наступил капитализм. Анисовцы его не особенно заметили – до тех пор, пока новый владелец завода, Шаров-старший, не проявил свою частнособственническую инициативу и не запретил брать сок. Нет, конечно, и раньше не было разрешения, и тот же Хали-Гали сидел на вышке, спрашивая, например, кряхтящего с двадцатипятилитровой флягой Савичева, не слишком ли много несет, как бы не надорваться, и рабочие-прессовщики поругивались, что вечно толчется посторонний народ, не только зачерпывая сок, но еще и отвлекая, останавливаясь, чтобы побалагурить. Время от времени приснопамятный и знаменитый директор Лукичёв, человек с огромным животом, умевший выпить за день два литра водки, не хмелея, потому что закусывал, выходил из своего кабинета и ругал особо зарвавшихся, а пару раз даже заставил вылить обратно взятое. Но и он понимал: тайное воровство хуже явного. Оно, как правило, ведет к серьезным правонарушениям, несчастным случаям и вредительству.

Так оно и вышло: буквально через два дня после объявленной Шаровым войны упоминавшийся уже Читыркин, торопясь, упал опять с лестницы, но не на пол, а в бочку и чуть было не захлебнулся, еле успели вынуть и откачать. Суриков десятилитровую банку уронил и разбил, поранился. И вообще, брали сок и несли его теперь уже не легко и весело, с прибаутками, как раньше, а сердито и поспешно. В сторожиху, сменщицу Хали-Гали, старуху по прозвищу Акупация, в ответ на ее строгое (по наущению Шарова-старшего) замечание кинули кирпичом и чуть было не попали. И наконец однажды ночью кто-то неведомый проломил одну из бочек. Вылилось не только из нее, но и из всех остальных по принципу сообщающихся сосудов, что составило, легко сосчитать, пять тысяч литров.

Геворкян мрачно сказал Шарову, что он, конечно, одобряет борьбу с расхитителями, но пять тысяч литров в результате равняются десятилетнему объему хищений. Есть ли смысл в такой неравной борьбе с сомнительным результатом?

И Лев Ильич отступился, как и во многом другом, где его слишком поспешная капиталистическая энергия наталкивалась на здравый народный разум.

Вдруг по селу пролетел слух: Мурзин самогоном насмерть отравился.

По селу пролетел слух, что Мурзин самогоном насмерть отравился.

Вадик тут же примчался со своим фельдшерским чемоданчиком. А там уже люди собрались, смотрят, сочувствуют. Саша Мурзин лежит бледный на зеленой траве возле дома, изо рта уже пена показалась. Вадик бросился перед ним на колени, пощупал пульс, приоткрыл веки, крикнул:

– «Скорую» надо вызвать!

– Позвонили уже, – ответил ему Шаров, приехавший на место происшествия с Суриковым. – На наше счастье, машина в Ивановке была, сейчас подъедет. А ты ничего сделать не можешь?

– А я знаю, что с ним? Сердце вроде работает...

Хали-Гали приметил в сторонке бутылку с длинным узким горлышком, поднял ее и показал всем.

– Сердце... Вот оно, наше сердце! Опился Саша. А этикетка иностранная, между прочим.

Тут сквозь народ вежливо, но решительно протолкался подоспевший Кравцов. Взял бутылку, рассмотрел.

– Коньяк. Французский.

– Это на какие он шиши коньяк пьет? Ну-ка? – возник Дуганов, взял бутылку, понюхал. – Францухкий, ага! Местного производства! Самогонка это, товарищи! – и обратился тут же к Шарову: – Вот оно, Андрей Ильич, ваше попустительство! Спивается народ!

– Не мели, Дуганов! – ответил Шаров. И громко сказал окружающим: – Я вас сколько предупреждал? Мы с братом к вам цивилизацию внедряем, газ проводим, телефоны даже у некоторых, а вы что делаете? Главное, я же вам вино предлагаю брать почти даром, за копейки! Вся Европа за обедом вино пьет – и живая, здоровая! А они дохнут, но самогон лакают!

Многие усмехнулись. Покупать то, что можно взять даром, слишком уж нелепо. Пить вино за обедом еще смешнее: тогда ты после обеда не работник. Его ведь мало не выпьешь, оно же слабое. А главный юмор: как можно сравнить вино и самогон? Общее мнение выразил Хали-Гали:

– Сколько себя помню, у нас его гнали, гонют и будут гнать!

А Суриков добавил:

– От нашего вина за обедом, Андрей Ильич, обедать не захочешь. Стошнит.

– Молчал бы, Василий! – урезонил Шаров. – Зря тебя участковый помиловал! Тоже ведь загнешься!

– Помиловал меня не он! – ответил Суриков. – А загнусь я от работы!

– В этом и дело! – сказал Шаров с оттенком должного уважения. – Работаешь действительно как конь, но и пьешь как лошадь! Это же просто вредно!

– Вы лучше разберитесь, кто его отравил! – сменил тему Суриков. – У него самогона своего не было, я точно знаю, как свидетель.

– Соучастник, а не свидетель! – поправил Шаров. – Он с тобой пил. Твой самогон! Ты и виноват, получается!

Суриков легко отбил нападки:

– Ничего подобного! Во-первых, с моего не отравишься. Во-вторых, мы с ним давно не виделись. Я от него еще вчера вечером ушел. В-третьих, это бутылка не моя. Это он где-то у постороннего человека взял! И может, он не отравился? Может, он, как Витька Кузин из Дубков, захлебнулся? Ну-ка, юный химик, отойди!

Суриков решительно отстранил Вадика, смело приоткрыл рот Мурзина и залез туда пальцем.

– Ты еще по локоть засунь! – порекомендовал Хали-Гали. – Ну, что там?

– Не мешай! Сейчас выковыряем! Сейчас продышишься, Саша, я с тобой! Ага, что-то подцепил! Дышать ему мешало!

Шаров скомандовал:

– Ну? Тяни уже, если подцепил! Что там?

– Рвотные массы это называется, – сформулировал Вадик.

Суриков заглянул в рот и с огорчением сказал:

– Нет. Это язык...

– Отойди тогда! – рассердился Вадик. – Народный лекарь нашелся!

В это время подъехала машина «скорой помощи».

Подъехала машина «скорой помощи», из которой слышались почему-то женские стоны. Вышел врач, за ним выскочил встрепанный мужик с криком:

– Это что ж такое? Жена рожает, а они крюки де– лают!

Шофер меж тем тянул из машины носилки, а врач, приступив к осмотру Мурзина, сказал:

– Не вопи, пожалуйста. Жена твоя и без нас родит, а человек без нас не помрет. То есть как раз помрет. Так. Берите-ка его – и в машину!

– В какую машину? – заорал встрепанный мужик. – Куда? Там женщина рожает, а он мужчина!

Но Мурзина уже положили на носилки и стали впихивать. Носилки не шли. Они ведь до этого стояли боком, а теперь не помешались. Тогда убрали носилки и кое-как уложили Мурзина без них, рядом с рожавшей женщиной. Она была в полубреду, повернула голову и, увидев рядом с собой синее незнакомое лицо мужчины, застонала еще громче. Застонал и временно очнувшийся Мурзин.

– Ой! – кричала женщина.

– А-а-а! – сипло выдавил Мурзин.

– Ой! – опять вскрикнула женщина.

– А-а-а! – тут же ответил Мурзин.

– Да что ж ты, паразит, дразнишься? – закричала женщина.

– Не дразнится он, Катя, он тоже больной! – успокоил ее встрепанный муж. – Ты уж потерпи!

А Шаров ободрял население:

– Ничего! Сейчас ему в больнице желудок промоют – и все будет в порядке!

– Не уверен, – возразил врач. – В Глебовке на прошлой неделе не спасли человека.

А Кравцов был озабочен долгом.

– Надо обязательно узнать, что он пил. Может, у других то же самое есть?

Шаров предложил:

– Я сейчас в город еду – в больницу, между прочим, к брату. Давай со мной, там у врачей и узнаешь все.

Кравцов согласился. Еще и потому, что у него в городе были тоже кое-какие дела. Однако чтобы не откладывать расследование, он дал Вадику поручение узнать, нет ли у кого такой же отравы.

Суриков, садясь в машину, поддразнил фельдшера:

– Добровольная помощь милиции?

– А кто месяц назад чуть концы не отдал? Не ты? – тут же напомнил ему Вадик.

– Концы! Ты в это не лезь! Твое дело таблетки давать от живота, от сердца. От болезни, короче.

– А это – не болезнь?

– Нет. Я по телевизору четко слышал, – поднял палец Суриков, – социальная язва!

Шарову показалось досадно, что важный разговор обходится без него. Высунувшись из «уазика», он произнес короткую речь:

– Пора уже что-то делать! Наказать одного-другого – третьему неповадно будет! А то никакой же на вас надежды нет! И аппараты все изыму! А кто не поймет – будем судить, честное слово! Со строгостью закона за бытовое отравление! Вот так!

Речь выслушали внимательно, но без должного сочувствия, некоторые даже с тайной враждебностью. «Скорая помощь» и «уазик» уехали, а люди постояли еще, потолковали, обсуждая событие, осмотрели траву, на которой лежал Мурзин, и разбрелись по своим делам.