Карин Ламбер - Дом, куда мужчинам вход воспрещен Страница 15

Уф! Правда, если они цветут раз в сто двадцать семь лет…

Королева стоит в центре комнаты, ее фиолетовые глаза устремлены на Жюльетту.

– Стало быть, ночами ты, оказывается, таскаешься по мальчикам?

На меня стукнули!

– Кто вам сказал?

– У меня хороший слух.

Через три этажа? Бионические радиоуши, не иначе!

– Здесь их не было!

– Этого еще недоставало!

– Вы хватили через край с вашими бессмысленными правилами. По какому праву вы мешаете обитательницам этого дома снова попытать счастья?

– Они пришли сюда в поисках убежища. Я их защищаю.

– Нет! Вы их зомбируете.

Бунтарка резко ставит корзины на пол. Звякают бутылки «Вольвика».

– Им требуется передышка, убежище им нужно, чтобы зализать раны, собраться с силами и идти дальше. А здесь они точно в изгнании. Вы не можете так поступать с ними, любовь – это все!

– Я пережила тысячу…

– Знаю, «тысячу мужчин, тысячу искр». Но не всем же быть такими, как вы, дивами, коллекционирующими любовников.

– Замолчи, Жюльетта! Ты не знаешь, что такое жизнь звезды. Сегодня вечером в Нью-Йорке, завтра утром в Токио.

– Сколько уже лет вы не гастролируете?

Жюльетта смотрит на огромную черно-белую фотографию, занимающую половину стены: портрет мужчины, который хохочет, закрыв глаза. Она впервые читает черные буквы, которыми исчеркано его лицо: «безумие», его синонимы и всевозможные производные: «Рехнулся / Спятил / С ума сойти! / Без ума от радости! / Безумный мир / Сумасшедший дом». «Смешно до безумия» написано красным.

– Смеющийся мужчина – это красиво… В общем, теперь, надо понимать, этого единственного вам достаточно?

– У меня свои резоны.

– Но они-то, они еще слишком живые, чтобы поставить крест на любви.

– Не все такие, как ты, оголодавшая…

– Не такие, как я?! А почему Джузеппина кричала под моей дверью вчера вечером? Никто и не пикнул. Как вы объясните эти крики? Да просто она подыхает, оттого что никого не любит.

– Не лезь ты в это, девочка.

– Куда хочу, туда и лезу. Вы держите их при себе, как подданных, повелеваете ими… потому что вас это устраивает… чтобы не стареть в одиночестве. Вы выпускаете в окно шмеля, а женщины? Им вы подрезали крылья!

– Они улетают отсюда каждый день и возвращаются каждый вечер по доброй воле.

– А вы, когда они возвращаются, проверяете, не провели ли они кого контрабандой.

Королева опирается на подлокотник дивана и, морщась, садится.

Жюльетта не позволяет себе растрогаться от этой мизансцены. А может быть, гримаса адресована ее дерзости…

– Да вы и сами могли бы еще влюбиться.

– О! Я!.. Слишком поздно.

– Вам ведь не возраст мешает пленять, а ваша гордыня. Вы кончите соляным столбом.

– Я кончу как все балерины, которые измывались над своим телом, чтобы превзойти себя, достичь совершенства. Соляной столб без соли и шоколада. Только представь себе жизнь без шоколада. Да и все равно у балетных пачек нет карманов!

Если бы меня обнимал мужчина, мне бы меньше хотелось шоколада.

– Годы самопожертвования ради нескольких минут аплодисментов, – вздыхает Королева. – Сказка, высасывающая все соки. Нет больше энергии на физическую любовь. И потом, признаюсь тебе кое в чем… мы столько раз переживаем экстаз на сцене, что разве только боги могут заставить нас желать иных наслаждений. Равель говорил: «Моя единственная любовница – музыка». А мой единственный роман – с танцем.

– А Фабио?

– Фабио…

Лицо Королевы озаряется и хорошеет на глазах.

– Сартори. Он был директором Миланской оперы… Исключительный человек, утонченный, образованный… У нас были общие вкусы: итальянские озера, бельканто, старомодные особняки…

Как бы мне хотелось встретить красивого итальянца с домом в Тоскане… длинный стол под деревьями… большая семья, много шума и смеха…

– Любовь и рутина не уживаются, – продолжает Королева, словно читая мысли Жюльетты. – Останься я с Фабио на всю жизнь… он засыпал бы каждый вечер на одной и той же стороне кровати, и я знала бы, что он отправился в объятия Морфея, по знакомому храпу, с которым, при помощи берушей, свыклась бы. И у меня пропало бы желание, это естественно, через двадцать лет. Кому выносить мусор? Кому заполнять налоговую декларацию? Одни и те же слова, взгляд, постепенно теряющий блеск, время беспощадно. «Удиви меня», – говорит жена мужу, развалившемуся в кресле, как на рисунке Семпе[57].

– Вам выпало счастье встретить редкого мужчину, а вы струсили.

Королева уклоняется от новой стычки. Она предпочитает продолжить тему воспоминаний:

– Он понял, что я брошу его, и ушел первым. Подарил мне дом – и испарился, сам напуганный этой страстью, перевернувшей его душу.

Она с трудом сгибает ноги, чтобы обнять руками колени, и говорит тише:

– Может статься, что я прошла мимо иного счастья.

Женщины молчат. Жюльетта никогда еще не видела Королеву во власти сомнений. Балерина дрогнула. Нет, Жюльетта может видеть ее пошатнувшейся, но не упавшей. Она садится в ногах дивана.

– Когда мой отец в первый раз увидел, как я танцую, мне было десять лет. Мама была в больнице, она только что родила моего брата. После представления он повел меня обедать в шикарный ресторан. Я впервые открыла для себя изысканную кухню, хрусталь, романе-конти, услужливых официантов. А потом мы пошли в магазин и купили мне красивое бархатное платье. Он всем говорил: «Моя дочь – замечательная балерина». Через неделю у меня начались первые месячные. Его взгляд сделал меня женщиной.

Я продолжала танцевать, чтобы ему нравиться, чтобы снова услышать от него: «Моя дочь – замечательная балерина». Он умер внезапно, когда мне было двадцать. В газете написали «скоропостижно». Обаятельный, обходительный, низкий голос, изысканная речь, всегда верное словцо… Какой был мужчина… мой Папили!

– У вас есть фотография?

– В спальне. Ты увидишь… Он улыбается, склонившись перед маленькой девочкой в балетной пачке, а она делает ему реверанс.

А у меня никогда не было Папили.

18

Каждый день, направляясь за хлебом, Симона проходит мимо книжного магазина. Иногда заглядывает, иногда просто смотрит книги, выставленные в витрине. Ей хорошо знакома эта лавка. Запах старых полок из навощенного дерева и классическая музыка ее успокаивают. Ликование в голосе Марселя, когда он говорит о своей последней находке как об изумительного вкуса конфете, которую только что отведал, очаровывает.

Первую в ее жизни книгу ей подарила учительница в школе, это были «Проделки Софи». Деревенская девчонка, любящая читать, – такую редко встретишь. Родители бы ее не поняли. И она пряталась ночью в постели с фонариком. С тех пор так и осталась у нее привычка читать под одеялом.

Сегодня она пришла за подарком для Королевы. Биография Нуриева, может быть, или история русского балета… что-нибудь, что могло бы ей понравиться. Но начинает она с чтения карточек Марселя «читать непременно». Удовольствия ради, он так хорошо пишет. Всегда хочется купить сразу десяток. Она, однако, не поддается искушению.

Одно название привлекает ее взгляд в секции изобразительных искусств. Это каталог выставки «Мужское / Мужское» в музее Орсе. История мужского ню в искусстве с 1800 года до наших дней. Она проводит рукой по шершавой обложке, открывает том, ощущает пальцами бархатистость внутренних страниц, где выставлены тела, в цвете и черно-белые. Игра света и теней подчеркивает выпуклости и впадины. Кончики ее пальцев скользят по гармоничным изгибам, задерживаются на узловатых мускулах.

Как давно она не прикасалась к нагому мужчине? Последним был Карлос, учитель сальсы, десять лет назад, и это было в темноте. А тут – этот мужчина. Томный, расслабленный, дарящий себя ласке ее взгляда. Бесконечно длинная спина, округлые плечи, гладкая, нежная кожа. Симона водит пальцами по странице, по контурам тела, обводит кружком пупок.

Ей хотелось бы вылепить мужчину из мягкой глины, вымесить, как она месит тесто для хлеба. Придать ему форму своими руками, создать по своему вкусу. Она бы вылепила его лежащим, руки под головой, перевернула бы, наметила ямку на пояснице, подчеркнула изгиб ноги, выпуклое бедро, сформовала бугры ягодиц, великолепный рельеф полового органа.

Она косится на Марселя – тот погружен в чтение старой энциклопедии, очочки в стальной оправе сдвинуты на кончик носа, – потом снова смотрит на обнаженного мужчину в альбоме: человеческое тело, выступающее из холодного мрамора.

Ей вдруг представляется, будто он спит. И она там, на картинке, с ним. Ее присутствие будит его. Неподвижный мужчина поворачивает голову. Медленно-медленно. Видит ее, жестом приглашает лечь. Она ложится рядом. Их ноги переплетаются. Он протягивает руку. Ласкает ее грудь.

Резко захлопнув книгу, она отходит к секции садоводства, роется на полках, что-то листает не глядя, возвращается к изобразительному искусству и снова открывает книгу. Мраморный мужчина здесь. Не двинулся с места. Он ждет ее.