Джон Грин - Ошибки наших звезд[любительский перевод] Страница 15

— Может, у него уродливые руки? Иногда у красивых людей руки просто жуткие.

— Нет, руки у него вроде как изумительные.

— Хмм, — сказала она.

— Хмм, — сказала я.

Через секунду, Кейтлин сказала:

— Помнишь Дерека? Он расстался со мной на прошлой неделе, потому что решил, что глубоко внутри мы фундаментально несовместимы, и нам будет только больнее, если мы доберемся до этого. Он назвал это упреждающим расставанием. Так что может, у тебя предчувствие, что вы фундаментально несовместимы, и ты просто упреждаешь упреждение.

— Хмм, — сказала я.

— Я просто мыслю вслух.

— Сожалею насчет Дерека.

— А, да я пережила это, дорогая. Мне понадобились сорок минут и пачка мятного печенья, чтобы забыть этого парня.

Я рассмеялась.

— Ну, спасибо, Кейтлин.

— Если ты все же трахнешь его, я ожидаю непристойных подробностей.

— Ну конечно же, — сказала я, а затем Кейтлин чмокнула губами телефон, и я сказала: — Пока, — и она повесила трубку.

★★★

Я поняла, пока слушала Кейтлин, что не пыталась предупредить причинение ему боли. Это было поступреждение.

Я достала ноутбук и нашла в сети страницу Кэролин Мэтэрс. Физическое сходство было ошеломительным: такое же круглое стероидное лицо, такой же нос, примерно та же структура тела. Вот только ее глаза были темно-коричневые (мои зеленоватые), и цвет кожи гораздо темнее — она была похожа на итальянку.

Тысячи людей — буквально тысячи — оставили для нее сообщения с соболезнованиями. Можно было бесконечно листать этот список людей, которые скучали по ней, и я потратила почти час, чтобы добраться от сообщений типа Я сожалею о твоей смерти до других, из разряда Я молюсь за тебя. Она умерла год назад от рака мозга. Я посмотрела некоторые из ее фотографий. На многих из ранних был Август: выставивший вверх большие пальцы возле зазубренного шрама на ее лысом черепе; держащий ее за руку, пока они стояли спиной к камере на игровой площадке Мемориального госпиталя; целующий ее, в то время как она держала фотоаппарат на вытянутой руке, так что видно было только их носы и закрытые глаза.

На недавних фотографиях можно было увидеть ее до болезни, они были загружены ее друзьями пост мортем: красивая фигуристая девушка с широкими бедрами, ее длинные и прямые черные волосы спадали на лицо. Здоровая я даже близко на нее не походила. Но наши раковые воплощения казались сестрами. Не удивительно, что он так уставился на меня, когда увидел впервые.

Я продолжала возвращаться к одному и тому же сообщению, отправленному одним из ее друзей два месяца назад, через девять месяцев после ее смерти.

Нам всем тебя так не хватает. Это никогда не закончится. Будто мы все были ранены в твоей битве, Кэролайн. Я скучаю по тебе. Люблю тебя.

Через какое-то время родители объявили время ужинать. Я выключила компьютер и встала, но не смогла выбросить то сообщение из головы, и по какой-то причине оно сделало меня нервной и отбило у меня всякий аппетит.

Я все думала о моем ноющем плече, и голова продолжала болеть, возможно только потому, что я думала о девушке, умершей от рака мозга. Я продолжала говорить себе быть сейчас здесь, за круглым столом (возможно, слишком большом в диаметре для троих и определенно гигантским для двоих), над тарелкой с сырой брокколи и бургером с черной фасолью, который никакой кетчуп в мире не мог достаточно увлажнить. Я также сказала себе, что представление развивающейся метастазы в мозгу или плече никак не повлияет на невидимые события, происходящие внутри меня, и следовательно, подобные размышления были потерянными минутами жизни, состоящей из определенно конечного набора подобных минут. Я даже попыталась велеть себе жить моей лучшей жизнью сегодня.

В течение невероятно долгого времени я не могла понять, почему что-то, написанное одним незнакомым мне человеком другому незнакомому мне (и скончавшемуся) человеку могло так меня беспокоить и заставлять переживать из-за воображаемой опухоли мозга — который на самом деле болел, хотя я и знала по опыту, что боль была грубым и неконкретным инструментом диагностики.

Так как сегодня землетрясения в Папуа Новой Гвинее не было, родители были гиперсосредоточены на мне, и я никак не могла скрыть этот внезапный поток беспокойства.

— Все в порядке? — спросила мама, пока я ела.

— Ага, — сказала я. Откусила кусок от бургера. Проглотила. Попыталась выдавить из себя что-то, что сказал бы нормальный человек, мозг которого не захлебывается в панике. — В бургерах тоже брокколи?

— Немного, — сказал папа. — Здорово, что ты можешь поехать в Амстердам.

— Ага, — сказала я, пытаясь не думать о слове ранены, что, конечно, является замечательным способом думать об этом.

— Хейзел, — сказала мама. — Где ты сейчас?

— Задумалась, наверное, — сказала я.

— Втюрилась, — сказал папа с улыбкой.

— Я не первоклашка какая-нибудь, и не втюрилась ни в Гаса Уотерса, ни в кого-либо другого, — ответила я чересчур оборонительно. Ранены. Как будто Кэролин Мэтэрс была боевым снарядом, и, когда она взорвалась, все вокруг нее оказались нашпигованы шрапнелью.

Папа спросил меня, не работаю ли я над чем-либо для колледжа.

— На мне висит одно очень продвинутое задание по алгебре, — сказала я ему. — Настолько продвинутое, что я всеми силами не смогла бы объяснить его дилетанту.

— А как твой друг Айзек?

— Слепой, — сказала я.

— Ты сегодня ведешь себя как настоящий подросток, — сказала мама. Она казалась раздраженной из-за этого.

— Не этого ли ты хотела, мам? Чтобы я была нормальным подростком?

— Ну, не обязательно таким подростком, но конечно же мы с отцом с волнением наблюдаем за тем, как ты становишься девушкой, заводишь друзей, ходишь на свидания.

— Я не хожу на свидания, — сказала я. — Я не хочу ни с кем встречаться. Это ужасная идея, и огромная потеря времени, и…

— Родная, — сказала мама. — Что случилось?

— Я… я… я как граната, мам. Я граната, и в какой-то момент я взорвусь, и я хотела бы сократить потери, ладно?

Папа немного склонил голову на одну сторону, будто нашкодивший щенок.

— Я граната, — снова сказала я. — Я просто хочу держаться подальше от людей, читать книги и думать, и быть с вами, потому что я никак не могу повлиять на боль, которую причиню вам; вы слишком вложились во все это, так что просто отпустите меня, хорошо? Я не в депрессии. Мне не нужно больше бывать в компании. И я не могу быть нормальным подростком, потому что я граната.

— Хейзел, — сказал папа, и у него перехватило дыхание. Он вообще много плакал.

— Я собираюсь пойти к себе в комнату и немного почитать, хорошо? Я в порядке. Я правда в норме, я просто хочу немного почитать.

Я попыталась засесть за роман, который мне задали в колледже, но мы жили в доме с трагически тонкими стенами, так что я могла практически идеально разобрать шепот моих родителей. Мой папа говорил: «Это убивает меня», и моя мама: «Вот именно это ей не нужно слышать», и папа говорил: «Мне очень жаль, но…», а мама спрашивала: «Ты что, не благодарен?», и он отвечал: «Боже, конечно, я благодарен». Я продолжала пытаться увлечь себя книгой, но я не могла не слышать их.

Поэтому я включила компьютер, чтобы послушать музыку, и с любимой группой Августа, The Hectic Glow, в качестве саундтрека я вернулась на страницы посвящения Кэролайн Мэтэрс. Я читала о том, насколько героической была ее борьба, и как ее всем не хватало, и о том, что сейчас она была в лучшем месте, и что она навсегда останется в их памяти, и что все, кто ее знал — все, — были лишены сил ее уходом.

Быть может, предполагалось, что я должна была ненавидеть Кэролайн Мэтерс за то, что она была с Августом, но это было не так. Я не могла ясно увидеть ее сквозь все эти послания, но ненавидеть ее было не за что: казалось, что она была в основном профессиональной больной, как я, что заставило меня забеспокоиться, а не будет ли людям после моей смерти нечего вспомнить, кроме моих героических сражений, будто единственное, чем я когда-либо занималась, был Рак.

В конечном счете, я начала читать небольшие заметки Кэролайн Мэтэрс, написанные в основном ее родителями — видимо, ее рак мозга был из тех, кто стирает тебя из жизни еще до того, как ты умираешь.

Так что в основном это выглядело так:

У Кэролайн продолжаются проблемы с поведением. Она сражается со злостью и разочарованием из-за того, что не может говорить (конечно же, мы тоже страдаем из-за этого, но у нас есть более социально приемлемые способы справиться с нашей злостью). Гас взял привычку называть Кэролайн ХАЛК ЛОМАТЬ, и доктора поддерживают его. Нам совсем не просто, но мы стараемся подойти к делу с юмором. Надеемся забрать ее домой в четверг. Дадим вам знать…