Эдуард Лимонов - Смрт (рассказы) Страница 15

— Меня зовут Зоран. Зоран Зорич, — представился наконец старик в кепке. Я вынул блокнот…

Я, конечно, мог сослаться на занятость и уйти. Я знал, что никуда не смогу обратиться со своими записями и фотографиями. Что газеты их не возьмут, так как газеты не интересуют индивидуальные человеческие судьбы. Не потому, что редактора — люди черствые, а потому, что читатели — люди черствые и читать в сотый раз о несчастьях беженцев они не хотят. Часть читателей — сами беженцы. Не возьмет мои записи с фамилиями беженцев и пересказом их несчастий правительство России, и тем более правительство Франции. А если я пойду к комиссарам по правам человека, то комиссары, вздохнув, возьмут мои листки и фотографии, по-дружески предупредив меня, что надежа на то, что по их делам будут предприняты какие-то действия, — равна нулю. Но я не мог лишить беженцев случайной надежды, и потому целых четыре часа я занимался безумной работой: выслушивал, записывал, фотографировал. Кто, откуда, кто из семьи погиб (застрелен, замучен, заколот, повешен), кто изнасилован, кто изгнан. За четыре часа у меня был в наличии мартиролог, которому бы «позавидовали» все четыре евангелиста: Марк, Лука, Матфей и Иоанн.

Дети какали, горшки воняли, старухи плакали, девочки-дети с печальными глазами рассказывали ужасы, а я писал и писал. А толпа в коридоре выстроилась в очередь… Радмила без устали переводила…

В какой-то момент я впал в некий экстаз. Передо мной проходила со своими травмами, психозами, бедами и ужасами часть человечества. Я допускаю, что кто-то из них мог чуть приумножить свои беды, но если кто из них и сделал это, то не намного. Я ведь не раздавал им взамен пайки или купоны. Я был случайная надежда. Может быть. Вдруг. Писец донесет их истории до влиятельных людей. Я чувствовал себя очень важным. И очень слабым. Но не бесполезным. Потому что я поддержал их надежду. Несколько недель они будут помнить меня, склонившегося над записной книжкой, без устали записывающего данные. Адрес, откуда бежал. Правильное правописание фамилии осуществляла Радмила. Нас угостили чаем и извинились, что к чаю есть только старое печенье из наборов Красного Креста. Вот когда они вернутся в родные места, они угостят меня настоящим крестьянским печивом. Думаю, никто из них не вернулся в родные места.

То были мои первые беженцы. Позднее я встретил их многие тысячи. И всегда повторял ту, мою первую практику: без устали переписывал данные, делал фотографии — то есть работал по поддержанию их морального духа. И конечно, никуда эти данные потом не шли, хотя я честно пытался. Возвращаясь от отеля «Славия», мы молчали, я обратился к Радмиле:

— Организуй мне встречу с Шешелем. Пожалуйста, Радмила.

Шешель в 90-е годы гремел на всю Сербию. Этот двухметровый гигант с выразительным именем Воислав был председателем радикальной националистической партии Сербска Радикальна спилка. Его партия имела вторую по численности, после правящей Социалистической партии Сербии Слободана Милошевича, фракцию депутатов в югославском Парламенте — Скупщине. Обе партии состояли в альянсе. Шешель сумел мобилизовать проявившийся в те годы все растущий антагонизм между рвущимися прочь из Югославии хорватами, словенцами (чуть позже мусульманами) и сербами, более всех трагически пострадавшими от распада Югославии. Ибо у сербов — самого многочисленного народа из южных славян — испокон веков существовали многочисленные диаспоры в виде густонаселенных анклавов внутри других республик Югославского Союза. И теперь сербы лишались своей земли в этих анклавах. Шешель не был фольклорным националистом, каким, несомненно, был в России глава общества «Память» Дмитрий Васильев. Не походил он и на какого-нибудь мрачного Баркашова. Он носил костюмы и галстуки, возглавлял фракцию в Парламенте. Однако у партии были отряды добровольцев, воевавшие во многих, если не во всех сербских анклавах. Если московский национализм 90-х был в значительной степени литературным «ремейком» реакционных движений начала XX века, то национализм Шешеля был современным, вынужденным к тому же, оборонительным.

К Шешелю я отправился после встречи с беженцами. Впоследствии, и всегда, и поныне, я предпочитал общение с солдатами, с теми, кто активно делает войну, а не с ее жертвами. Среди солдат я встречал немало молодых героев, любящих воевать. Но только жертвы войны — беженцы исчерпывающе свидетельствовали о правоте сербских солдат. Я сознаю, что у хорватов были свои беженцы, и они доказывали правоту хорватских солдат, а у мусульманских солдат их беженцы доказывали их правоту. Однако я оказался с сербами, вот я и принял их сторону. Я пошел к Шешелю. Стремясь понять национализм. Однако на две третьих меня уже убедили беженцы. Такое количество страданий не может быть неубедительно.

Шешель принял меня в обшарпанном офисе где-то в центре города. Штаб партии оказался на высоком первом этаже и состоял из полдюжины запущенных комнат. Помню, что некоторые комнаты были неудобно проходными, что повсюду было очень накурено, стояли полные окурков пепельницы и горели тусклые лампочки. Я и Радмила некоторое время ждали «воеводу», как его называли его сотрудники, в первом же по дороге от двери помещении. Нам предложили и подали кофе. Стулья были частично сломаны, столы были обожжены окурками. По всем комнатам ходили люди далеко не офисного типа, «четники» с бородами и в папахах, средних лет дядьки в конфедератках. Такие типажи можно было увидеть и в Москве. Однако «воевода» появился в помещении в окружении совсем иного типа людей: молодых, одетых в костюмы и в камуфляж, но без излишеств, без бород и папах. Надо сказать, что самые истовые, правильные, махровые, что называется, националисты, в число их входили четники, относились к Шешелю как максимум открыто враждебно, как минимум — с подозрением. Дело в том, что Шешель имел в своей крови изрядную долю албанской крови. Я слышал, как его презрительно называли «шипардом», т. е. «овечником», как называют албанцев. Сама фамилия Шешель, как утверждали ультранационалисты, не сербская, но албанская. Шешелю приходилось быть правовернее самых ультраправославцев.

Шешель вошел. Я встал. Мы поздоровались и пожали руки. У него была крепкая большая рука, блондинистые негустые волосы, крупный нос, энергичный громкий голос и ободряющая собеседника улыбка. Чем-то он был похож, ну, на Чубайса. (Впрочем, сравнение я выбрал неустойчивое и эфемерное, будут ли знать уже через десять лет, кто такой был Чубайс? Но другого не подвернулось.) Как у некоторых арабов, у Шешеля были неширокие плечи и потому выделялись бедра. Он заговорил.

— Господин Шешель извиняется, что заставил вас ждать. Его рабочий день наконец-то окончен, он приглашает вас в сербский ресторан, где мы можем свободно поговорить, — перевела Радмила.

Я согласился. Хотя и рассчитывал побеседовать в офисе. Мы погрузились в два автомобиля и отъехали.

Ресторан был предупрежден, потому нас уже встречали у самого тротуара. Жизнь в тогдашней столице Сербии была неспокойной, хотя политические убийства стали происходить несколько позже, но все равно это была столица нации, ведущей войну за свои территории. Кстати, находящиеся совсем рядом. Некоторые из них, как Вуковар, менее чем в ста пятидесяти километрах. В лидера националистической радикальной партии запросто могли бросить гранату. Поэтому с полдюжины встречавших и еще столько же приехавших с Шешелем охранников не казались излишней предосторожностью. Не задерживаясь на улице, мы быстро прошли внутрь и поднялись на второй этаж. Нас провели в обширный зал, где был накрыт стол. Длинный стол, персон, наверное, так на двадцать. Мы же уселись за этот стол втроем, по центру его длинных сторон: я и Радмила на одной стороне стола, «воевода» — на другой.

Содержание беседы почти полностью поглотило время. Но именно там, напротив Шешеля, у меня впервые зародилась мысль о создании партии. (Что я, собственно, и осуществил через год, создав вместе с частью жириновцев Национал-радикальную партию и проведя ее учредительный съезд в бильярдной на даче Алексея Митрофанова.) Мы пили ракию, она же сливовица, нам играли на цыганских скрипках и пели сербские народные песни, похожие на турецкие песни, музыканты. А я глядел на Шешеля и думал: вот передо мной сидит человек, как в легендарные и уже древние двадцатые годы XX века, создавший политическую партию. Его народ воюет, у партии есть боевые отряды на фронтах, у него фракция в Парламенте. Не я ли с детского возраста мечтал о судьбе путчиста, революционера, человека, участвующего в государственных переворотах? Мое время не давало мне до сих пор возможности осуществить мои детские неординарные мечты. Но вот теперь, благодаря неразумности мелкого человека Михаила Горбачева, случайно попавшего в главы великой империи, сдвинулись тектонические пласты, проснулись спящие вулканы страстей народов, населяющих территории СССР и Югославии. Теперь хорошее время для таких людей, как я. Передо мной сидел человек, осуществивший мои мечты.