Артемий Ульянов - Новые записки санитара морга Страница 15

— Ну, методом исключения, — внимательно кивал я.

— Каким, на хрен, методом? — изумленно переспросил Вовка. — Три движения, это же обезьянья работа. Сначала верхнюю, — ловко пристроил он протез в рот мертвецу. — Все, встала. Теперь челюсть чуть оттяни — и нижнюю. Все, готово! Какие методы, методист ты наш.

Вроде бы все усвоив, я начинал пыхтя копаться с зубами.

— Да что ж ты с ними все возишься, а? — недовольно поглядывал Бумажкин на мои старания. — Стоматолог в тебе погиб, не иначе. Вот где от души повозился бы. Хотя с такими талантами тебя к живым пускать нельзя. Вон с мертвыми — и то все никак. Вставил, что ли?

— Да вставил, вот.

Старший подошел и, лишь бросив беглый взгляд, сразу спросил:

— А че так криво-то?

Я неопределенно пожал плечами. И тут Вовка, видимо, решил положить конец нашим общим мытарствам.

— Так, слушай, Темыч. Сейчас все на хрен бросаем, ты берешь эти треклятые зубы и будешь ставить их, пока с закрытыми глазами не сделаешь, лады? Как автомат Калашникова, понял?

— Может, потом? — жалобно спросил я, выпотрошенный утренними выдачами и пятью вскрытиями. Да и одевать предстояло еще немало.

— Не, потом уже был, хватит. Вперед, друг мой, вперед.

Тоскливо поморщившись, я взялся за протезы. Спустя какое-то количество повторений дело пошло лучше. Вовка остановил меня, подытожив:

— Ну вот, когда у самого появятся такие же, у тебя уже будет опыт.

Я от души заржал, после пробубнив себе под нос:

— А интересно, когда?

Итак, уже 11 часов утра. Начались отпевания, прекратившие утренний цейтнот, ведь теперь интервал между похорон растянется на 30–40 минут. А мне пора оставить зону выдач, полную пряного запаха разнообразной парфюмерии. Мы обязательно еще туда вернемся. Но сейчас нас ждут другие запахи, ведь настало время секционной мясорубки. Или просто - секции.

Секция

Секционная работа — эта другая стихия, лежащая на обратной стороне рабочего дня. Нагрузка здесь значительно выше, а потому в процессе можно найти что-то общее с фитнесом. И сэкономить на спортивном зале. Мертвые тела сограждан разной комплекции эффективно заменят любые тренажеры. Кроме того, общение с родней и напарниками заменяется в секционной общением с врачами. Фамилии усопших уже определены и лежат у меня в кармане пижамы, написанные на маленьком квадратном листке. Сегодня их будет не меньше пяти, есть повод пропотеть. Я начну вскрытие с первых двух. А закончив, тут же начну быстро зашивать, чтобы освободить место для тех, кто в очереди. Да, здесь, в морге, как и в любом другом медицинском учреждении страны, очередь.

Как-то раз, глядя на внушительный список пациентов, которым уже никто не сможет помочь, я вдруг представил их говорящими. Лежа на полках холодильника, они обсуждали предстоящую процедуру.

— Извините, вы к доктору Савельеву, на вскрытие? — спрашивала сухая старушка в подгузнике у грузного бородатого мужчины. Он утвердительно кивает, вздыхая. — Так я за вами буду. Не подскажете, большая очередь?

— Четверо перед нами, — неохотно отвечал он.

— И надолго это?

— Ну, смотря сколько врачей работает, — резонно заметила ее соседка по холодильнику, рассматривая свою черную от гангрены ногу. — Я следующая пойду, — добавила она.

— Да не во врачах дело. Главное, сколько санитаров вскрывают, а он сегодня вроде один, — со знанием дела сказал мужчина.

— Значит, не скоро еще? — озабоченно уточнила гражданка в памперсе.

— Подождать придется, судя по всему, — согласился с ней бородач. — А вы что, куда-то торопитесь?

— Да нет, куда уж теперь торопиться-то, — понуро сказала она, словно вспомнив, что умерла. — Это уж я так, по привычке.

— Полжизни в очередях провели, и вот опять, — недовольно пробурчала дама с гангреной.

Все трое немного помолчали. Но вскоре разговор потек вновь.

— У меня с год назад подруга преставилась, так ее тоже вскрывали. И зачем только, в 82 года. Ума не приложу.

— Так надо же причину смерти выяснить, — снисходительно пояснил бородач.

— Чего ж тут выяснять? От старости, понятно дело, — возразила она.

— Нет такого диагноза «от старости». А справку о смерти выписать-то надо, а то и похорон не будет.

— Все ради бумажки, бюрократы проклятые, — ворчливо вставила бабулька с гангреной. — Ведь все нутро достанут.

— Как достанут? — испуганно переспросила та, что в подгузнике.

— Нутро ладно, еще ведь и голову распилят, чтоб мозги добыть, — подал голос мужчина. — Когда пилу включают, даже здесь слышно.

— Да вы что? Ужас какой! Как же это я с распиленной головой-то на похоронах покажусь? — всполошилась она.

— Да так же, как все. Потом-то зашьют, — успокаивал ее сосед по холодильнику.

— А внутренности куда?

— Посмотрят да обратно засунут. А чего вы так переживаете? Зачем вам теперь они?

— Ну, не знаю, всю жизнь с ними была, они ж мне Богом дадены.

— Так Он нам душу-то для того и дал, чтоб мы о потрохах не беспокоились. Столько лет их лелеяли, хватит уже, — сказал бородач.

— С одной стороны — оно, конечно, так. — будто нехотя согласилась с ним старушка. — И все-таки — страшно как-то, голову пилить, — сложила она в жалостное выражение мертвое морщинистое лицо.

— Да уж, приятного мало, — поддержала ее дама с гангреной. И добавила с надеждой: — Может, хоть шов аккуратный сделают.

— Под платком все равно не видно будет, — заверил обеих мужчина.

— Да? Слава богу, — наскоро перекрестилась та, что в подгузнике. — Так что ж мне теперь, на том свете платок не снимать?

— Так на душе швов-то, поди, не видно, — сказала соседка, не сводя глаз со сгнившей при жизни ноги. — Меня вот с такой гангреной уж точно вскрывать незачем. А придется.

— Почему же это?

— Да в карте из поликлиники записей каких-то нет. Меня когда из дома забирали, фельдшер дочери так и сказал: «Вскрывать обязательно будут».

— А если я крови боюсь? — не унималась бабуля.

— А коли боишься, так и не смотри.

— Да, точно, не буду смотреть, не буду. Больно же не будет?

— Больно живым, а нам-то что. Мы свое уже отболели, — сказал бородатый мужчина. — Скорей бы уже, что ли. Что ж так долго-то? — недовольно пробубнил он.

— Что ж так долго-то? — беззлобно спросил патологоанатом Савельев, заглядывая в дверь секционного зала. — Не дождусь я сегодня свою Гордееву, — сокрушенно покачал он головой, листая карту из поликлиники.

— Буквально полчасика еще, доктор, — пообещал я ему, второпях зашивая очередной труп. Острое жало иглы мелькало над телом, таща за собой крепкую двойную капроновую нить. Скорость моей работы пока оставляла желать лучшего.

— Очень жду, — сказал Савельев, выходя из секционной.

Вскоре я водрузил на стол труп крепкой женщины лет шестидесяти со свалявшейся копной пергидрольных волос. Рывком поставив в ногах гражданки анатомический столик, взялся за ножи. Владимир Владимирович снова нетерпеливо появился в секционной. Вместо белого халата на нем была хирургическая пижама и плотный клеенчатый передник. Всем своим видом врач говорил, что давно готов начать. Переступив порог, он вдруг остановился, изумленно глядя на стол. И даже приоткрыл рот, картинно округлив глаза.

— Ба, Любка, ты ли это? Какая встреча!! — воскликнул он, подходя поближе.

— Какими судьбами?

— Знали покойную? — осторожно спросил я.

— Да уж, знал немного, — согласился доктор, осматривая труп. — Буквально вчера имел удовольствие пообщаться, — ехидно добавил он. По всему было видно, что соболезнования будут неуместны.

Рядом с врачом появилась Петрова с сигаретой в руках.

— Не, правда, что ли, она? — с интересом спросила у нас заведующая.

— Ну, а кто? Она, конечно! — заверил ее патанатом. — Люба, из второго подъезда.

— С ней ты вчера пособачился?

— Ну да, она все «Аксент» свой на мое место ставила. Я к ней и так и этак. Честное слово, пытался контакт найти. Парковка-то за мной закреплена. А она колымагу свою паркует, да еще и орет на меня.

— Теперь, кажется, вопрос решен, — пробубнил я, особо ни к кому не обращаясь.

— Точно! — поднял указательный палец Владимир Владимыч. — Кончина Любкина — событие, конечно, печальное, но у каждой медали две стороны.

— Тьфу ты, циники вы конченые, — укоризненно вздохнула Светлана Юрьевна, выходя из секционного зала.

— Да, бывает, — подвел я черту под этой историей. И взял в руки маленький скальпель бритвенной остроты, чтобы узнать знакомую доктора поближе.

Не успел я добраться даже до середины процесса, как услышал зычный отрывистый зов Старостина, доносящийся из коридора:

— Темыч, вынос!

Значит, отпевание закончилось и нам пора выносить гроб в катафалк. Пробубнив «вот блин, не успел немного», я рывком сорвал с рук окровавленные перчатки и побежал по коридору в зону выдачи, на ходу снимая фартук с бурыми разводами.