Эрик-Эмманюэль Шмитт - Концерт «Памяти ангела» Страница 15

Когда через пять минут Аксель вновь принялся напевать, бывший дзюдоист из симпатии к пациенту осмелился повторить свой вопрос, полагая, что тот будет рад поделиться хорошим настроением.

— Что вас так обрадовало, мистер Ланг?

— Надежда. Я поклялся, что, заработав первый миллиард, исполню мечту. Свою мечту.

— Вот как? Поздравляю. Я хочу сказать, поздравляю с миллиардом.

— Мне больно, кретин!

— Простите. А что это за мечта?

— Отправиться во Францию.

— Понимаю…

— В Аннеси.

— Не знаю такого места.

— Я тоже. На виллу «Сократ».

— Вилла «Сократ» — что это? — спросил массажист тягучим голосом. — Ресторан? Центр талассотерапии? Клиника акупунктуры?

— Ничего подобного. Просто место, где я смогу отомстить. Я колеблюсь между пыткой и убийством.

— Какой вы шутник, мистер Ланг!

Смех гиганта звучал фальшиво; его переливы выдавали скорее глупость, чем радость. Аксель подумал, что за шесть месяцев сеансов массажа его достала безмятежность бывшего борца, тупые высказывания и потные руки придурка. Завтра перед отъездом он его уберет.

Умиротворенный, он снова принялся рассматривать фото из буклета, где люди в возрасте, обнявшись, позировали перед объективом. Где же он? Который из них? Как теперь выглядит Крис?

Из динамиков лился концерт «Памяти ангела» — едва уловимый, робкий, мимолетный. Не звучащая музыка, а скорее воспоминание. В своей комнате под самой крышей Крис никогда не позволял себе усиливать громкость, так как в этом большом деревянном доме, прилепившемся к горе, звуки разносились повсюду, а ему не хотелось, чтобы кто-либо из подростков, вверенных его попечению на вилле «Сократ», заявился и оскорбил его, раскритиковав его вкус. Не потому, что он стыдился: просто это произведение было частью его внутреннего мира, а туда он никого не хотел пускать.

Потрескивание дешевого плеера, плоское звучание скрипки, оркестр, спрессованный в звуковую магму, — но ему было достаточно этого, чтобы воскресить концерт, высвободить воспоминания. Крис слушал диск, как разглядывают старые цветные снимки, и превращал музыку в средство передачи мечты.

С тех пор как умер Аксель, он беспрестанно думал о нем. Поначалу это ограничивалось малым, составляло тонкую струйку в его памяти, но со временем ручеек превратился в широкую могучую реку. Аксель, гениальный, приветливый, совершенный, отныне занимал существенное место в сознании Криса, превратившись в икону, в святого, едва ли не бога, к которому неверующий Крис обращался в затруднительных случаях.

Сидя перед небольшим письменным столом, куда падал дневной свет, Крис наслаждался любимым зрелищем — пейзажем, где непрерывно сменялись времена года. В наклонном окне мансарды можно было видеть скорее небо и воду, чем землю. Окно в бесконечность? Меж крутых берегов дремало озеро Аннеси, в ясном небе парили орлы. Окруженные елями дома, взбегавшие вверх на том берегу, на фоне темного луга выглядели кирпичиками, а выше, там, где расстояние делало их призрачными, благодаря светлым крышам они напоминали стадо белых вершин.

— Эй, Крис! Иди-ка скорей, у нас проблема.

В дверях появилась Лора, коллега-воспитательница, расхаживавшая в болтавшихся на ней джинсах «лолита» и широченной футболке, подчеркивавшей худобу.

Он последовал за ней. Молча, чтобы их не услышали обитатели пансиона, они помчались в директорский кабинет, единственную изолированную комнату во всем шале.

Когда собрались все семь воспитателей, Монтино, основатель заведения, объявил:

— Сбежал Карим, новенький. Его с утра нигде нет: ни в постели, ни в мастерской, ни в риге.

— Нужно сообщить в жандармерию! — воскликнула Лора.

Монтино нахмурился:

— Как можно позже; Лора, прежде поищем сами. Нехорошо отправлять жандармов за мальчишкой, который в прошлом нередко имел дело с полицией. Он или забьется поглубже в укрытие, или разозлит их, или, если его поймают, затаит обиду на нас, решив, что мы с копами заодно. Тогда все насмарку. Мы утратим на него всякое влияние.

Собравшиеся, включая Лору, согласились. В центре для трудных подростков, куда попадали несовершеннолетние, пристрастившиеся к наркотикам, избитые, изнасилованные, совершившие правонарушения, увлеченные нелегкой задачей воспитатели, поступаясь собственным эго, признавали, что могут оказаться не правы. Ребенок здесь был важнее.

— Полагаю, что кому-то из вас удалось установить с ним контакт. Кто хоть немного знал его?

Крис поднял руку.

— Да, Крис, расскажи, что тебе известно.

— Боюсь, речь идет не о бегстве.

— Что ты имеешь в виду? — встревожился Монтино.

— У Карима явные суицидные наклонности.

Пораженные воспитатели встретили это заявление молчанием. Потом специалисты, усевшись вокруг стола, принялись размышлять, каким способом Карим мог попытаться свести счеты с жизнью.

Через двадцать минут Крис уже спускался к железной дороге, проходившей ниже виллы «Сократ». Чтобы определить направление поиска, он поставил себя на место Карима, мальчишки, выросшего в неблагополучном квартале. Поскольку тяга к смерти свидетельствует о регрессивном поведении, о поступке, нацеленном на обретение детства, нужно было отыскать в столь экзотическом для мальчика альпийском пейзаже уголок, который напоминал бы ему родные места, парижский пригород. В этом плане железная дорога представляла собой универсальный элемент. И в городе, и в деревне у нее один и тот же запах — смесь масла, угля и органических отходов. Те же плакаты над железными рельсами. Тот же наводящий страх грохот надвигающегося поезда.

Он двинулся вдоль узкой реки, которая, журча и пенясь, извивалась в каменистом русле, берега местами поросли зеленой колышущейся травой. В лицо хлестал ледяной ветер. Зима явно была не за горами.

Добравшись до рельсов, Крис огляделся по сторонам: никого.

Вдруг вдали он увидел то, что также могло привлечь сорванца: мост через железнодорожные пути. Вспомнив, как выглядит это место, Крис окончательно уверился: Карим должен быть именно там, он поджидает поезд, чтобы броситься под колеса.

Стараясь держаться незаметно, Крис бегом преодолел километровый отрезок пути до моста. Верный расчет! На мосту он различил силуэт человека, глядящего вдаль.

Подобравшись к Кариму сзади, Крис заговорил с ним, только когда до мальчика можно было дотянуться рукой.

— Карим, похоже, нынче у тебя выдалось не лучшее утро.

Подросток повернулся; он испытывал противоречивые чувства: ярость, что его обнаружили, удивление при виде Криса, к которому он питал симпатию, и горечь, вызванную словами воспитателя.

— Что, скверно тебе, да? Скверно? — тихо спросил Крис.

Кариму хотелось сказать «да», но согласиться означало ответить, а он больше не хотел никому отвечать.

— Это твоя жизнь, Карим, ты делаешь с ней что хочешь.

Крис понимал, что паренек охвачен чувством протеста.

— Я не хочу влиять на твое решение или портить тебе мгновения, которые ты проведешь здесь. Проблема в том, что я останусь с тобой и, когда появится поезд, помешаю тебе спрыгнуть. Согласен, я зануда.

Карим отвернулся, раздраженный тем, что Крис угадал его мысли.

— Так вот, Карим, я предлагаю такой уговор: я готов там, наверху, угостить тебя.

Он указал на расположенную на склоне таверну — красное пятнышко на отчаянно крутом косогоре.

— Там мы сможем немного поболтать. А потом ты поступишь, как сочтешь нужным.

— Я вернусь сюда! — выкрикнул Карим, желая доказать, что он не слабак и не флюгер, что держится принятого решения.

— По рукам, — заключил Крис. — Захочешь — вернешься сюда, и я оставлю тебя в покое. Но прежде пойдем выпьем кофе или горячего шоколада.

— Поклянись, что потом отстанешь от меня!

— Клянусь!

Напускная мальчишеская гордость была удовлетворена, Карим сунул руки в карманы, сгорбился и опустил голову, что означало «иду с тобой».

Наверху какой-то человек весьма заинтересованно наблюдал за этой сценой с террасы таверны. Убедившись, что пара направляется в эту сторону, он откатился в своем инвалидном кресле вглубь заведения и в надежде остаться незамеченным втиснулся между двумя выступающими балками.

Войдя в помещение с красными клетчатыми скатертями и занавесками, где на подоконниках были расставлены альпийские коровьи колокольчики, Карим понял, что это кафе, по двум деталям: на барной стойке стояла кофеварка, а возле туалета — электрический бильярд.

Крис заказал две порции горячего шоколада, и, прежде чем отхлебнуть, они обхватили керамические чашки замерзшими руками.

— Почему ты хочешь убить себя? — заговорил Крис.

— Потому что я ни на что не гожусь, совершаю идиотские поступки.

— Тебе сколько лет?