Шарлотта Линк - Хозяйка розария Страница 15

В одной книге, документальном рассказе о тех днях, упоминается Эрих Фельдман, муж Хелин. В этом повествовании он предстает в не слишком выгодном свете. Мне было бы интересно узнать, каким он был в обыденной жизни — дома, в общении с Хелин и с Вами.

Если вы сочтете меня и мой интерес слишком назойливым, то не отвечайте на это письмо.

6

22 сентября 1999 года

Дорогая Франка,

уверяю Вас, что Вы мне абсолютно не докучаете! Правда, я нахожу немного странным, что Вас интересуют эти вещи. Вы — молодая женщина, думаю, что Вам нет еще и тридцати пяти. Когда я заговариваю с молодыми людьми о тех временах, они начинают зевать, всем своим видом показывая, что мне надо поскорее заканчивать с этими старыми историями. В лучшем случае, они из вежливости делают вид, что внимательно меня слушают, проявляя интерес, которого на самом деле не испытывают. Но я уже достаточно стара для того, чтобы понимать, когда передо мной разыгрывают спектакль.

Вероятно, с немцами дело обстоит по-другому; история их сложилась так, что они вынуждены внимательно выслушивать все, что связано с теми временами. Такова цена искупления, возложенного на поколения немцев. Вы не можете просто сказать: мне все равно, меня это не интересует!

Или я ошибаюсь, и молодые люди в Германии ведут себя так же, как их ровесники в Англии? Я никогда не была в Германии, а на Гернси не общаюсь с немецкими туристами. Поэтому я не имею ни малейшего понятия о склонностях немецкой молодежи.

В прочтенной Вами книге упоминается Эрих Фельдман? Хорошо, что его отвратительные деяния — надо надеяться! — оказались документально подтвержденными. Да, я имела сомнительное удовольствие пять лет прожить в доме этого психически ущербного человека, больная душа которого слишком часто проявлялась необузданным и непредсказуемым садизмом.

Собственно, все обстояло как раз наоборот. Это он жил в моем доме. Он оккупировал и занял его. Он распространился по моему дому, как сорняк, отнявший у других растений жизненное пространство, отнявший у них воздух, которым они дышали. Главным было удовлетворение его потребностей — только и исключительно. В другое время он был бы, скорее всего, средней руки чиновником, и тиранил бы только свою семью и нескольких подчиненных. К несчастью, национал-социалистический режим дал ему куда большую полноту власти и снабдил опасными орудиями ее исполнения. Для многих людей он стал полновластным хозяином их жизни и смерти. Он пользовался своим положением — и во зло, и во благо. Удовлетворение он получал от обеих возможностей: сегодня я могу поднять большой палец вверх, а завтра опустить его вниз.

Я мало знаю об этой стороне его жизни. Я видела его дома. К тому же я была тогда ребенком, жила в маленьком мирке и редко выглядывала за его тесные пределы. Тем не менее, за несколько лет жизни под одной крышей с Эрихом Фельдманом я составила о нем довольно верное представление.

В то время я затруднилась бы сказать, какие чувства он во мне возбуждал. Ненависть, симпатию, благодарность, страх… Его настроение менялось чаще, чем очертания облаков над бурным морем. Сегодня мне думается, что основным чувством все же была ненависть. Ненависть к человеку, который временами навязывал мне поистине отеческое отношение, но неизменно меня обманывал, стоило мне всерьез воспринять его симпатию ко мне и робко на нее положиться. Да, в конечном счете, главным чувством была ненависть…

Мало того, в первый момент он показался ей ангелом-спасителем. Она испытывала жуткий страх и одиночество, и, кроме того, ей очень хотелось есть. Два дня над островом беспрерывно кружили самолеты, и гудение их моторов повергало Беатрис в панику. Все это время она пряталась в гостиной между цветастым диваном и креслом-качалкой. Сил двигаться у нее не было. Сил на это не было даже тогда, когда голод и жажда становились нестерпимыми, и ей надо было пойти на кухню, чтобы поесть и попить. Ноги стали ватными и перестали ее слушаться. Она пробежала почти весь неблизкий путь от Сент-Питер-Порта до дома, выбилась из сил и конец дороги прошла, задыхаясь и хватая ртом воздух. В гору она взбиралась уже на четвереньках. Когда Беатрис вползла в гостиную, ее начала бить безостановочная дрожь.

Те первые дни… Сколько их было? Один, два, неделя? Тогда она еще время от времени выползала в кухню, брала там яблоко, корочку хлеба, делала несколько глотков воды и сразу же возвращалась в свою норку в гостиной, чтобы притаиться, как маленький, насмерть перепуганный зверек. Потом самолеты перестали летать, а она перестала покидать свое убежище. Всем своим существом Беатрис чувствовала, что неминуемо должно произойти что-то страшное, а рядом не было никого, кто мог бы ей помочь. Она ждала, со страхом думая, что скоро умрет.

Когда на пороге гостиной внезапно возник незнакомый человек, его появление не вызвало у девочки страха. Она смотрела на незнакомца почти безучастно. На человеке была серая военная форма и высокие черные кожаные сапоги. Фуражку он снял и держал в руке. Он был рослым и громадным, но не казался опасным.

— Кто это здесь? — спросил он. Он говорил по-английски, но очень комично коверкал слова. Определенно, он не был англичанином. — Как тебя зовут, крошка?

Беатрис отнюдь не была уверена, что сможет что-то произнести в ответ, сможет выдавить из себя хоть один звук. Подчинятся ли ей мускулы, сможет ли она двигать губами и языком? Но, к ее удивлению, заговорить она смогла.

— Беатрис, — пропищала она, как птичка. — Беатрис Стюарт.

— Ага. Беатрис. Скажи, Беатрис, ты не хочешь вылезти из своего угла? Мне трудно с тобой разговаривать, когда ты лежишь под креслом и я не вижу твоего личика.

Она согласно кивнула и попыталась встать, но ноги предательски задрожали, и девочка повалилась на пол. Незнакомец решительно наклонился. Беатрис почувствовала, как сильные руки обхватили ее и подняли высоко над полом. Она ощутила запах травы, и он ей понравился. Пахло лосьоном после бритья; у отца он пахнул хуже. Незнакомец посадил девочку на цветастый диван и вышел. Через минуту он вернулся со стаканом воды.

— Выпей воды, — сказал он. — Не знаю, сколько времени ты здесь просидела, но выглядишь ты совсем обессиленной. В доме есть какая-нибудь еда?

Мелкими глотками Беатрис выпила воду. Но есть она сейчас не могла.

— Я… я не голодна, — пробормотала она.

Незнакомец сел на стул напротив Беатрис.

— Сколько же тебе лет? — спросил он.

— Одиннадцать.

— Так-так. И где же твои родители?

— Их нет.

— Нет? Куда же они уехали?

Девочка допила воду и почувствовала, что к ней начали возвращаться силы. Исчезла ватность в ногах, и она поняла, что, пожалуй, уже сможет без опаски на них встать.

— Они уплыли, — сказала она. — Уплыли на корабле.

— Их эвакуировали. Да, с островов было эвакуировано двадцать тысяч человек, — сказал человек и удивленно добавил: — Твои родители оставили тебя здесь одну?

Все время, что она пробыла здесь одна, Беатрис не плакала. Она словно оцепенела, все чувства притупились и куда-то исчезли. Но теперь невидимый шнур сдавил ей горло, оттаявшие слезы были готовы хлынуть из глаз неудержимым потоком.

Конечно же, Дебора и Эндрю, ее родители, не оставили ее здесь нарочно. Такое никогда бы не пришло им в голову. Это был несчастный случай.

— Они сели на корабль, — сказала Беатрис, — а я — нет.

Человек понимающе и сочувственно кивнул.

— Вы потеряли друг друга в толпе, — предположил он.

Беатрис кивнула. Она никогда не забудет необозримую толпу на пристани. Гавань Сент-Питер-Порта была черна от массы скопившихся там людей. Беатрис никак не могла взять в толк, почему в этот погожий июньский день она должна покинуть свой чудесный сад и взойти на переполненный людьми пароход. Дебора попыталась объяснить:

— Может так случиться, что немцы попытаются захватить наши острова. Это значит, что скоро немцы будут здесь. Все, кто может, должен поэтому покинуть остров. Нас отвезут в Англию.

Беатрис всегда хотелось побывать в Англии, прежде всего, в Лондоне, потому что Дебора, которая там родилась, постоянно восторгалась этим городом. Но предстоящая неожиданная поездка почему-то совсем не радовала девочку. Все произошло очень быстро, но мрачная атмосфера царила на острове и до этого. Все с утра до вечера слушали радио, у всех были серьезные, озабоченные лица, люди собирались вместе и говорили, говорили, говорили…

Беатрис узнала, что немцы ворвались во Францию, и ей стало страшно, потому что страшно было и взрослым. Бретонский берег был близко, очень близко, а немцы были опасны, слишком опасны. Имя Гитлера витало в воздухе, как злой дух, и Беатрис представляла его себе как демона, как нечистую силу.