Айи Арма - Избранные произведения писателей Тропической Африки Страница 15

— Господин, — как бы издалека донеслось до Баако. Он открыл глаза. — Господин, — запинаясь проговорила старуха, — прости меня, но мы подъезжаем к моему дому.

— Ну, так скажите шоферу, где остановиться.

Машина свернула с ярко освещенной центральной улицы и ехала теперь гораздо медленней.

— Вон, у той церкви, сразу после сумасшедшего дома, поворот, мне туда, — сказала старуха.

Старуха вышла из машины, и таксист, не дав ей закончить слова благодарности, поехал дальше.

— Куда теперь? — спросил он. — Вы-то где живете?

— Да я вот думаю… — после паузы откликнулся Баако. — Тут поблизости есть какая-нибудь гостиница?

— Все новые отели мы уже проехали, — сказал шофер. — «Звезду», «Континенталь», «Амбассадор». А здесь есть только старые: «Авенида», «Ринг». Говорят, «Авенида» не хуже новых. — Шофер сбросил газ. — А я было решил, что вы здешний. У вас что же, никого здесь нет? Друзей или хоть знакомых?

— Вряд ли вы знаете моих друзей.

— А давайте-ка проверим. Мало ли как бывает.

— Ну что ж. Вам не случалось возить домой Фифи Уильямса?

Шофер весело и раскатисто засмеялся.

— Что я говорил!

— Неужели случалось?

— Да нет, домой-то я его не возил. Так ведь его каждый тут знает. Гана-банк, верно?

— Верно.

— Побывавший, из молодых. Небось сидит сейчас в «Звезде». Железный ниггер.

— Какой-какой?

— Железный. Вы, я вижу, не знаете наших новых словечек. Железный ниггер. Шикарный, значит, парень. Соскучиться не даст.

— Понятно.

— Нет, домой-то я его не возил, — повторил таксист. Машина все еще катилась по инерции.

— Ну, тогда поехали в «Авениду».

— Это мы мигом.

Шофер включил передачу и, набрав скорость, проскочил несколько перекрестков, а потом свернул налево, описал плавную дугу по гравийной подъездной аллейке и остановился у дверей «Авениды».

— Восемьдесят песев, — сказал шофер, оттащив багаж на гостиничную веранду.

— Возьмете доллар? Я еще не обменял деньги.

— Давайте.

Машина развернулась, проехала по аллейке и выехала на улицу. Баако глянул на ее багровые от задних фонарей крылья и вошел в вестибюль. Он был слабо освещен желтоватой ночной лампочкой, а дежурный, сидевший за конторкой из красного дерева, уютно подремывал. Он сказал, что свободные номера есть только во флигеле, и, когда Баако решил остаться, заполнил квитанцию, но деньги потребовал вперед.

— У меня с собой только туристские чеки, — сказал Баако.

— Пойдет.

— Сколько стоит номер?

— Девять седи. Девять долларов, — сказал дежурный, не отрывая взгляда от квитанции.

Баако подписал десятидолларовый чек и на сдачу дежурный дал ему одну темно-голубую купюру.

— Один новый седи, — сказал он, устало вздохнув, и выбрался из-за конторки. — Пойдемте. Я провожу вас во флигель.

Дежурный миновал подъездную аллею, пересек улицу и, пройдя по узкому переулку, свернул направо, к широкой песчаной дорожке. Откуда-то выскочила тощая собака и с тоскливым, диковато-испуганным тявканьем удрала на трех лапах в темноту. Она все еще взлаивала и скулила, когда дежурный, остановившись перед большим двухэтажным домом, открыл дверь и сказал:

— Вот и пришли.

Держа чемодан Баако на голове, он поднялся по узкой бетонной лестнице и, пройдя почти до конца длинного неосвещенного коридора, остановился перед дверью, на которой не было номера. Открыв ее, он вошел в комнату и зажег лампу возле низкой кровати.

— Ванна и туалет там. — Он показал через плечо большим пальцем и, уже выходя из комнаты, добавил: — Завтракать придете в главное здание, к восьми часам.

— Благодарю вас, — сказал Баако.

Когда шаги дежурного затихли, Баако лег на кровать и, повернувшись на спину, стал бездумно смотреть в потолок. Несколько раз он слышал шум проезжающих по улице машин — сначала нарастающий, а затем медленно, словно откатывающаяся волна, затихающий вдали. Воздух в комнате был влажным и затхлым. Баако встал, подошел к окну и попытался включить кондиционер. Но он не работал. Тогда Баако как можно шире распахнул окно, но все равно не ощутил никакой свежести. Зато опять услышал скулящее тявканье. Он решил принять душ, вышел в коридор, нашел дверь ванной, но там не горел свет. Он вернулся в номер и присел на кровать. Беспокойство отпустило его, он чувствовал странное удовольствие от того, что он уже дома, от уединения, которое никто не мог нарушить, потому что никто сейчас не знал, где он. Одиночество больше не пугало его; он разделся, бросил костюм на стул, вынул из футляра гитару и подошел к кровати. Студент, продавший ему гитару, долго расхваливал ее. Он начал с того, что ее очень легко настраивать без всякого камертона: надо только поднять телефонную трубку, и гудок даст Баако си-бемоль нижнего лада на пятой струне. А закончил тем, что, раз Баако решил обзавестись гитарой, значит, ему больше не нужны люди. «Она тебе всех заменит, будет главной подругой, — сказал он, почесывая жилистую шею. — У ней — видишь? — и обличье женское, талия там, то да се». А потом внимательно пересчитал деньги, словно боялся, что Баако его обманет.

Привычным движением Баако обхватил деку гитары и уже собирался взять первый аккорд, но внезапно ему стало тошно от этой театральщины — одинокий путник играет ночью на любимой гитаре, — и, отложив инструмент, он забрался под одеяло. Верхней простыни в постели не оказалось, но одеяло было мягким и чистым. Баако задумался, есть ли тут люди, сумевшие отделаться от ролей, навязанных им немощными упователями. Да, ему надо очень поостеречься. Если только люди, среди которых ему предстоит жить, не примут его таким, как он есть: иногда слабым и нерешительным, иногда энергичным и сильным, частенько ненадежным, колеблющимся, переменчивым — словом, человеком, а не марионеткой.

Нижняя простыня была влажной, но Баако уже пригрелся под одеялом и чувствовал себя вполне сносно. За окном снова завыла собака; ее вой постепенно становился все горестней и тоньше, а потом перешел в жалобное тявканье, утонувшее через несколько минут в шуме проезжающей машины, и шум этот, как показалось Баако, поглотил все ночные звуки, и сумрак комнаты, и неясное небо за окном, и все его мысли, потому что он уже засыпал.

Наутро он первым делом отправился в душ. Сероватый свет, сочащийся через боковое оконце, помог ему рассмотреть кусочек зеленого мыла и белое, истончившееся от старости, но сухое полотенце. Вымывшись, он пошел в главное здание. Вместо ночного дежурного за конторкой сидела молоденькая девушка в светло-каштановом парике и с лиловым от губной помады ртом. Небольшие стенные часы, висящие рядом с конторкой, показывали двадцать минут одиннадцатого. Девушка разговаривала по телефону.

— Я приехал сегодня ночью, — сказал ей Баако. — Когда мне надо освободить номер?

Девушка досмеялась в трубку, потом прикрыла ее ладонью и с явным раздражением ответила:

— В двенадцать.

Потом она снова стала слушать своего телефонного собеседника, прихихикивая и ойкая — то ли от удивления, то ли от восторга.

— Я хотел бы позвонить, когда вы кончите разговор, — сказал Баако.

Но девушка уже совершенно забыла о нем. Прождав минут десять, Баако вышел на улицу и остановил такси.

— Гана-банк, — сказал он водителю.

— Это на Центральной улице?

— Мне нужно в правление.

— Угу, — сказал водитель. — Там у них самая большая контора.

— Ну, так везите туда.

Поездка была очень короткой. Когда они приехали, Баако протянул водителю доллар, и тот дал ему сдачу — две крупные монеты. Баако вышел из машины. Справа от него, под тенью деревьев, толпились бойкие мальчишки, наперебой предлагая редким покупателям шариковые ручки; чуть дальше неровной шеренгой стояли женщины, торгующие фруктами, лепешками и хлебом; тут же сновало множество нищих. Банк возвышался слева, за большой автостоянкой. Ряды машин и золоченые решетки на окнах банка ослепительно сияли в лучах полуденного солнца. В ячеях решеток поблескивали древние скульптурные символы: двойные стручки какао, золотые гирьки Ашанти в виде фигурок животных, жезлы вождей всех семи аканских кланов, ритуально скрещенные мечи королевских палачей, слоны и пальмы, рельефно выполненные рулоны кенте, резные табуреты вождей, фигуры предков аквааба и многоликий паук Ананси, застывший в разных позах на радиальных или обводных нитях своей паутины.

Молодой клерк в белой рубашке и полосатом галстуке подвел Баако к лифту, такому новенькому, что в нем еще не выветрился запах краски, поднялся с ним на третий этаж и, пропустив его вперед, махнул рукой вдоль длинного затененного коридора.

— Он в кабинете номер три, — сказал клерк.

— Благодарю вас, — сказал Баако.