Эльдар Рязанов - О бедном гусаре замолвите слово Страница 15

– Это вас не касается! – вспыхнула Настя. – Или вы передали мне приказ третьего отделения?

– Сколько бы вы ни оскорбляли меня, я все приму… Стерплю! Чувств ваших мне пока не завоевать, но я обращаюсь к рассудку. Не спорю: Алексей Васильич для вас – завидная партия. Он молод, дворянин, хорош собой, храбр, щедр… но, простите, мягко говоря, не умен… и, к сожалению, не благороден!

– Кому как не вам рассуждать о благородстве! – иронично прервала его Настя.

– Настасья Афанасьевна, – с печальной улыбкой произнес Мерзляев. – Я скажу вам сейчас нечто важное: я прошу вашей руки. Прошу стать моей женой. Я хочу разделить с вами оставшиеся дни… Ради вас я отказываюсь от блестящей карьеры, от эполет полковника, я попаду в немилость… Подумайте, жандармский офицер женится на дочери государственного преступника!.. Вы понимаете всю величину подобной жертвы? Нет, я имею право говорить о благородстве!

– Безусловно! – усмехнулась Настя. – Вы умны, вам присуща тонкость чувств, вы благородны… вы отважны, а главное – что вы все это сами о себе сообщили. Верно! Мой Алеша не так умен! Ему вовек не догадаться, что благородством можно торговать…

– Ну что ж, – вздохнул Мерзляев, – очень жаль, что вы оказались глухи к моим призывам. Забудем про этот разговор! Видно, моя участь – быть одиноким странником… Это страшно, Настасья Афанасьевна! Ладно! Доиграем нашу комедию до конца. Ваш избранник завтра же утром покажет, на что он способен! А вы, сударыня, после этого будьте счастливы, если… сможете!

Распорядитель бала провозгласил:

– Внимание, господа! Сейчас наша несравненная госпожа Бубенцова одарит нас своим талантом!

На эстраду вышла Настенька.

Раздались громкие аплодисменты. Алеша Плетнев охотно принимал их на свой счет и раскланивался.

– Я спою песню, которая посвящается мужественным героям двенадцатого года! – объявила Настя.

– Прелестная девушка! – Губернатор обернулся к стоящему рядом Мерзляеву. – Этому Плетневу крупно повезло.

Мерзляев усмехнулся.

– Кстати, – продолжал губернатор, – она подала мне прошение о своем несчастном отце…

– Потом, ваше превосходительство! – вежливо остановил его Мерзляев, ибо Настенька начала петь:

Вы, чьи широкие шинелиНапоминали паруса,Чьи шпоры весело звенелиИ голоса.

        И чьи глаза, как бриллианты,        На сердце оставляли след —        Очаровательные франты        Минувших лет.

Одним ожесточеньем волиВы брали сердце и скалу —Цари на каждом бранном полеИ на балу.

        Вам все вершины были малы        И мягок самый черствый хлеб,        О, молодые генералы        Своих судеб!

О, как мне кажется, могли б выРукою, полною перстней,И кудри дев ласкать, и гривы —Своих коней.

        В одной невероятной скачке        Вы прожили свой краткий век…        И ваши кудри, ваши бачки        Засыпал снег.

Вы побеждали и любилиЛюбовь и сабли острие…И весело переходилиВ небытие…[3]

Аплодисменты. На сцену полетели цветы…

– Прелесть! – сказала губернаторша.

– Так вот, – губернатор вновь обратился к Мерзляеву, – насчет ее папаши. Этого актера… Будем гуманны… Надо бы его выпустить. Сделаем этой девочке свадебный подарок!

– Я его прощаю, – поддакнула губернаторша.

– К сожалению, все оказалось значительно сложнее, – сказал Мерзляев. – Этот Бубенцов замешан в антигосударственном заговоре, в чем и сам сознался… Завтра утром молодцы нашего дорогого полковника, – Мерзляев улыбнулся Покровскому, – отправят мятежника на тот свет!

– Что? – побледнел Покровский. – Опять?.. Да как же можно… Подозреваемого человека…

– Подозреваемые – вот, – Мерзляев показал широким жестом на танцующую публику, – веселятся. А он – приговоренный!

…Ах, какое славное, чудесное утро выдалось в тот роковой день! Щебетали птички, роса блестела под ранними лучами солнца, и снова по живописным окрестностям Губернска ехал черный тюремный экипаж. Но на сей раз за каретой скакал конвой – шесть вооруженных жандармов. На козлах вновь сидел Артюхов, а внутри кареты господин Мерзляев личным присутствием скрашивал последние минуты смертника.

– Красотища какая! – сказал Мерзляев, глядя в окно кареты. – Не жаль прощаться-то со всем этим?

– Очень жаль…

– Не бродить тебе больше по траве. Не видеть восхода. В речке не искупаться! – сочувственно вздохнул Мерзляев. – Заигрался ты, Афанасий. Ох, заигрался! Но сейчас – публики нет, протокол не ведется – скажи мне-то… по-человечески: как все было на самом деле?

– А было так, – задумался актер. – Жил я себе жил, никого не трогал. Выступал на подмостках, людей забавлял. Дочь растил. Одним словом, благонамеренный мещанин… А встретился с вами, познакомился, пригляделся и понял, что от настоящей-то жизни я прятался. Настоящая жизнь у меня, можно сказать, только начинается.

– И скоро кончится, – заметил Мерзляев. – Через несколько минут…

– Настоящая жизнь долгой не бывает, – философски сказал Бубенцов. – Мне хоть два дня выпало. А вот вас, господин штабс-капитан, пожалеть можно…

– М-да… – протянул Мерзляев. – Неумно мы порой работаем. Грубо… Парадокс получается: из простых обывателей врагов отечества делаем…

– А вы от имени отечества не выступайте: оно само разберется, кто ему враг, а кто друг!

Тюремная карета в сопровождении эскорта въехала на холм, где росли три сосны. К деревьям были привязаны гусарские кони. Назначенные в наряд гусары, среди которых был и Плетнев, угрюмо наблюдали, как приговоренного выводили из кареты. Чуть поодаль расхаживал взад и вперед мрачный полковник Покровский.

– С добрым утром, господа гусары! – приветливо поздоровался Мерзляев.

Гусары демонстративно промолчали.

– Иван Антонович, рад вас видеть, – как ни в чем не бывало приветствовал полковника штабс-капитан.

Полковник отвернулся и не ответил.

– Ну вот и поговорили! – Стараясь замять неловкость, Мерзляев улыбнулся. – Действительно, к чему терять время? Перейдем к делу! Господин Бубенцов, будьте добры, займите-ка свое место. Вы знаете какое. Сами выбирали.

Бубенцов молча поднялся на пригорок. Одет он был в тот же мужицкий армяк, грубые портки, лапти… Он занял позицию и повернулся лицом к гусарам.

– Наряд, стройся! – скомандовал Мерзляев.

Пять гусаров нехотя выстроились в ряд.

– Раздать ружья! – последовал новый приказ.

Артюхов вместе с жандармом обошел строй и вручил каждому гусару по ружью.

Наблюдавший за этой процедурой полковник неожиданно крикнул:

– Корнет Плетнев! Выйти из строя!

Плетнев повиновался команде. Полковник подошел к нему, не говоря ни слова взял ружье и занял в строю место корнета.

– Продолжайте, господин штабс-капитан!

– Иван Антонович, – нахмурился Мерзляев. – Зачем же так? Прошу вас, не вмешивайтесь!

– Командуйте! – процедил сквозь зубы Покровский.

– Я не могу отдавать приказы полковнику.

– Совесть-то у тебя есть, Мерзляев? – Полковник был в ярости. – Ты же, небось, в Бога веруешь? Да как же можно заставлять парня стрелять в отца своей невесты?!

– Прекратите балаган, полковник! – побагровел Мерзляев. – Ведите себя достойно при подчиненных! Интересы государства выше родственных! Корнет, встать в строй!

– Корнет, не вставать в строй! – крикнул полковник.

– Слушаюсь, господин полковник! – отчеканил Плетнев.

– Я подам рапорт. И на вас, и на корнета!

– Эк удивил! – усмехнулся полковник.

– Конвой! – спокойно сказал Мерзляев. – Отобрать ружье и вывести полковника из строя.

– Посмотрим, как у них это получится? – Гусары окружили своего командира.

Расстрел зашел в тупик.

– Господа, – неожиданно вмешался в конфликт приговоренный, – не портите себе жизнь из-за моей смерти! Господин полковник, я ценю ваше мужество. Потому что в таких делах быть смелым труднее, чем в бою. И вы, ребята, – добавил он, глядя на гусаров, – не вздумайте бросать ружья. Этот жандарм только того и ждет. Не жалейте меня! Моя песня все равно спета. А тебе, сынок, – обратился он к Плетневу, – уж придется нести свой крест до конца. Я тебе этот грех прощаю. Живи, не мучайся. Господин штабс-капитан, – повернулся он к Мерзляеву, – исполните последнюю просьбу: разрешите обнять Алексея?

– Разрешаю! – буркнул Мерзляев. – Но только побыстрее, а то процедура слишком затянулась.

Бубенцов и Плетнев пошли навстречу друг другу.

– Ты чего нос повесил? – Бубенцов приблизился к корнету. – Настю люби, не бросай, она девушка хорошая. Чего ревешь-то? Не стыдно? Когда целить будешь, думай, что в него стреляешь, – кивнул в сторону Мерзляева, – оно полегче будет… Ну, давай обнимемся на прощание!

Бубенцов и Плетнев крепко обнялись. Во время объятий Бубенцов неожиданно выхватил из-за пояса корнета пистолет и отскочил в сторону.