Паскаль Брюкнер - Божественное дитя Страница 15

Появились уже и первые ученики, причем некоторые ухитрились сделаться необходимыми. Молодой ясновидец, по имени Дамьен Машро, в прежней жизни бывший шофером, стал их признанным вожаком. Это был худосочный малый с желтыми волосами и плоским, словно бы расплющенным лицом, безграмотный настолько, что с трудом мог нацарапать свою фамилию. Откровение снизошло на него, когда он услышал по радио передачу о Луи. Сам он никогда и ничему не учился, не знал ровным счетом ничего, а потому проникся безграничным восхищением к младенцу, который все познал, не побывав в школе. После знакомства с голышом у Дамьена обнаружился поразительный дар убеждения, равно как и ярко выраженная склонность к интриганству. Вместе со своей женой-немкой Ульрикой он взял на себя бремя по управлению хозяйством, не требуя никакой платы, - лишь бы не прогоняли.

Во внешнем облике Луи изменений к лучшему не наблюдалось. Поскольку родничок у него так и не закрылся, ничем не сдерживаемый мозг выходил наружу, будто сахарная вата или гейзер из нейронов, застывавших длинными жгутами. Голова его с непомерно большими лобными долями, с полушариями, давившими на черепную коробку, казалась огромным пузырем на крохотном тельце. С выпуклыми позвонками, полупрозрачной и несколько осклизлой кожей, с выпученными глазами и жидкими волосиками, похожими на щетку трубочиста, Луи не мог бы претендовать на титул Казаковы среди младенцев. Но его это не волновало: он воплощал свой разум. Только мысль имела значение, а видимость не представляла никакого интереса. Впрочем, его безобразие (заметное даже на фотографиях - всегда размытых) вызывало симпатию: чемпион по серому веществу и не должен был напоминать героя-любовника. В этом маленьком монстре видели обаятельного уродца.

Многие фирмы по производству минеральной воды, молочных продуктов и одежды пытались соблазнить его сногсшибательными контрактами, научные лаборатории предлагали ему свои услуги по наблюдению за кровью, кожей, клетками - в обмен на вытяжку из его мозга для производства целительного отвара, способного излечить бездельников и симулянтов. Луи отверг все заманчивые посулы - ему ли продавать себя, уподобившись какому-нибудь вульгарному футболисту! Существовала еще одна, более серьезная опасность: ученые, желая проникнуть в его тайну, сделали попытку соблазнить Мадлен и доктора Фонтана. Последнему Луи не вполне доверял, а потому поручил следить за ним самому ревностному из своих поклонников - вышеупомянутому Дамьену. Именно с этого момента бывший водитель грузовика приобрел неограниченное влияние на малыша. Впрочем, несговорчивость Мыслящего Комара была вознаграждена: поклонники, филантропы и различные фонды присылали Освальду и Мадлен чеки на внушительную сумму - с целью отблагодарить их за зачатие Титана Познания. Кремеры внезапно разбогатели, купили в окрестностях Парижа десятикомнатный дом, стоявший посреди большого парка, и полностью рассчитались с родителями Мадлен за долг дочери. Однако те все равно кипели негодованием, ибо были отлучены от торжества и не имели больше возможности навязывать свою волю. Но кому было дело до них в эти мгновения радости и триумфа?

* * *

Итак, судьба улыбалась Луи. Отныне он стал чем-то вроде бдительного стража человеческой совести - это был овод, жаливший и понукавший современников. Очень скоро у него появились как ярые сторонники, так и злобные хулители. Все средства массовой информации обожали его и обращались к новоявленной Пифии по любому поводу. Он охотно втянулся в то, что именовал игрой человеческого тщеславия: раз в месяц принимал участие в дискуссии с юристами и биологами, жаждущими установить его подлинный статус, и бестрепетно брался за разрешение самых сложных проблем. Его вопрошали: каким представляется ваше место в цепи живущих вам несостоявшемуся человеку, воплощению потенциальности, говорящему эмбриону, зародышу существа? Как можете вы мыслить, не обретя вертикального положения? Есть ли жизнь до жизни? Происходят ли все несчастья людей от того, что им не удалось остаться в материнском чреве? Каждый раз Луи поражал собеседников глубиной своих рассуждений. Некоторые еще осмеливались возражать ему, но быстро в этом раскаивались! Разумеется, многих раздражал этот склочный младенец, этот крохотный болтун! Ведь у негодника была такая умная башка! Когда vulgus pecus'y[12] казалось, будто предел мудрости уже достигнут, он ухитрялся обнаружить новые перспективы и головокружительные бездны. Иные, желая польстить ему, восклицали: "Привет тебе, высокорожденный отпрыск благородных кровей!" - "Прошу вас, вот этого не надо, - рычал в ответ Луи. - Я произошел от самого себя, и у меня нет никаких предков". Прославленные философы нашего времени кончали жизнь самоубийством после беседы с голышом. Луи их не оплакивал.

Не оплакивал еще и потому, что с возрастающим изумлением следил за воздействием своих речей на публику. Каждое его выступление сотрясало души, воспламеняло их. Этот гениальный подстрекатель одной фразой мог ввергнуть слушателей в безумие. В результате произошла целая серия волнений, от которых Луи сразу следовало бы откреститься. Но он и не подумал этого делать, напротив, призвал, с целью позабавиться, умножать их, так что виллу Кремеров вскоре прозвали Центром Хаоса.

Малыш Громовержец превратился, таким образом, в вожака недовольных, в главаря смутьянов. И среди них сразу же выделились две прямо противоположные категории поклонников: одни принимали близко к сердцу его гимн познанию, другие же преклонялись перед ним за отказ жить. Первых - по большей части совсем маленьких детей - охватила, подобно ему, подлинная булимия[13] культуры. Уже в яслях крошечные отличники, увлекая за собой товарищей, накидывались на алгебру, мертвые языки, молекулярную биологию с истовостью и рвением, пугавшими их воспитателей. Сказать, что эти крошки любили школу, недостаточно - они ее боготворили. Самые рьяные уходили из дому, чтобы поселиться в классе, где держали спальные мешки и необходимые предметы туалета. Вскоре многие коллежи и лицеи стали работать круглосуточно, включая и каникулы. Учителя обоего пола были затем низвергнуты и изгнаны за невежество их же лучшими учениками, а полиции пришлось силой вытаскивать сверходаренных тружеников, которые в буквальном смысле приковали себя цепями к столам или скамьям.

Луи, веселясь от всей души, подстрекал своих фанатов ко всякого рода излишествам, призывал их к еще большему усердию и прилежанию. Мадлен каждый вечер рассказывала ему о безумствах, вызванных жаждой познания, и мать с сыном - каждый на своем этаже - хохотали над тупыми персонажами этого младенческого карнавала.

- Представляешь, - говорила Мадлен, - пришлось открыть залы неотложной помощи в библиотеках, музеях, консерваториях. Глубокой ночью заплаканные родители стучатся в двери Лувра, нью-йоркского музея Уитни, амстердамского Рийксмузеум, держа на руках судорожно дергающегося и закатившего глаза младенца. Они умоляют служителя: "Скорее, пожалуйста, малыш должен увидеть картину Рембрандта, Пикассо или Ван Гога, иначе он задохнется!" Ребенка усаживают в колясочку и стремглав -везут по бесчисленным коридорам, чтобы показать ему "Ночной дозор", "Авиньонских девушек" или пейзаж Овер-сюр-Уаз. Мертвенно-бледный карапуз розовеет, обретая силы, и восклицает: "Как это прекрасно, как прекрасно!" - а затем требует отвезти себя в зал скульптуры, где начинает, всхлипывая и нежно бормоча, обнимать одну за другой мраморные статуи. Подобные сцены происходили во всех музеях Европы и Америки; несколько случаев было отмечено в Египте, Индии, Японии. В большинстве столиц мира небольшие оркестры, прозванные "квартетами S.O.S.", играют денно и нощно в кузове объезжающего город грузовика - только с их помощью удается спасти ребенка, подхватившего особо опасную форму заболевания. Ситуация весьма осложнилась, - добавляла Мадлен, - с тех пор, как пострелята возжелали физического соприкосновения с шедеврами. Простое созерцание их уже не удовлетворяет - приходится снимать картину со стены, чтобы они могли потрогать пальчиком полотно, прижаться к нему, поцеловать или даже улечься на него с риском повредить навсегда. Некоторые же решили обрести бессмертие в произведении искусства - к нему приникают с такой силой, так отчаянно ласкаются и трутся об него, что врываются внутрь. На многих полотнах Иеронима Босха, Брейгеля, Ренуара, Веласкеса, Гойи уже красуются милые крошки, одетые по моде конца двадцатого века, - изгнать их невозможно, ибо они намертво слились с изображением. Утверждают даже, вносила уточнение Мадлен, - что "Плот "Медузы"[14] под тяжестью безбилетных пассажиров в коротких штанишках окончательно погрузился под воду, а на картине видны теперь только штормовые волны.

Дамьен, организовавший сеть осведомителей, сообщал своему маленькому повелителю: