Елена Толстая - Очарование зла Страница 15

— Вам не понравилась фильма? — спросил Эфрон.

— Не люблю комедий. — Человек огляделся по сторонам, еще глубже ушел в свое пальто. — Извините. Обставил встречу так по-дурацки. Все эти меры предосторожности!.. Но несколько дней назад я обнаружил за собой слежку.

— Понимаю, — безмятежно протянул Эфрон.

— Материалы процессов при вас? — глухо спросил мужчина.

Эфрон ответил так, как научил его Болевич:

— Разумеется нет. Из предосторожности я их с собой не взял. Они находятся в надежном месте. Это пять минут отсюда.

— Понимаю, — сказал мужчина.

Они быстро зашагали по переулку.

Эфрон был в приподнятом настроении. Все шло замечательно. Несколько дней назад Болевич сообщил ему о прибытии в Париж Рудольфа Клемента, секретаря Троцкого, одного из самых активных врагов Советской России. С Клементом удалось выйти на связь.

«У тебя маленькая, но чрезвычайно важная роль, — сказал Сергею Болевич. — Встретиться с ним в условленном месте А и доставить его в условленное место Б. Мы намекнули ему, что располагаем материалами последних сталинских процессов над так называемыми врагами народа. Ты, конечно, понимаешь?..»

Эфрон кивал. Болевич с легкой досадой смотрел на него.

«Никаких материалов нет, — сказал Эфрон. Он действительно понимал. — Это просто предлог. Чтобы поговорить по-настоящему».

«Именно, — подтвердил Болевич. — Клемент должен понять, что их с Троцким дело проиграно. Окончательно. Если они действительно патриоты России, как они утверждают, то они просто обязаны перейти на сторону нынешней России — то есть Советской. Поскольку никакой другой России больше не существует. Это ясно?»

«Мне это ясно уже довольно давно, — бодро сказал Эфрон. — Надеюсь, и Клементу тоже станет ясно».

«Вот и мы с товарищами надеемся». — Болевич выдохнул. Помолчал немного. Потом назвал место и обстоятельства будущей встречи. «Успеем вернуться к окончанию вечера Марины».

Теперь Эфрон с Клементом шел в сторону заранее указанного дома и думал об этом. Ветер проникал в дыру в подкладке кармана, холодил пальцы. Сергей то сжимал их в кулак, то разжимал.

Клемент бросил на него косой взгляд:

— Вы нервничаете?

Эфрон тихо рассмеялся:

— Нет, просто дырка в кармане…

Он потянул подкладку — «вот», — потом опять сунул руку в карман, смутившись. Клемент ни разу не улыбнулся. Сказал:

— Я откладывал встречу с вами, поскольку не исключал возможности, что все это — провокация со стороны ОГПУ. Но, наведя справки, я получил единодушные отзывы о вас как о честном и вполне порядочном человеке.

— Я очень надеюсь, что мы договоримся и сработаемся, — искренне отозвался Эфрон.

Они вошли в подъезд и поднялись на второй этаж. Из нагрудного кармана Эфрон вытащил ключ.

— Вы здесь живете? — удивился Клемент.

Ну да, конечно. Он же наводил справки. Стало быть, знает, что Эфрон с женой и сыном обитают в трущобах.

— Нет, это квартира моего товарища, разумеется, — ответил Эфрон. — Копии интересующих вас протоколов — здесь.

— Вы уверены, что это подлинные копии?

Эфрон чуть улыбнулся. Какое точное определение. Марина бы оценила. Наставительно подняла бы палец и процитировала саму себя: «Никогда не употребляй слово „подлинное“. Потому что похоже на подлое. Да оно и есть подлое. Подлинная правда — та правда, которая под линьками, а линьки — те ремни, которые палач вырезает из спины жертвы, добиваясь признания, лжепризнания. Подлинная правда — правда застенка».

— Да, — сказал Эфрон, — это подлинные копии. Человек, переправивший их из Москвы, работает в аппарате Генеральной прокуратуры.

— И он не боится, что на него может пасть подозрение? Ведь мы опубликуем эти протоколы в нашем «Вестнике», и тогда…

Эфрон положил руку на его запястье и убежденно произнес, наполовину веря в существование этого «сотрудника Генеральной прокуратуры» — и с абсолютной убежденностью в том, что подобные люди существуют на самом деле:

— Разумеется, он сознает, что идет на очень большой риск. Он делает это ради того, чтобы весь мир узнал правду.

Ключ повернулся в замке, дверь открылась. В темноте прихожей угадывалась старая, не одну зиму перевисевшая на гвозде шуба.

— Прошу, — молвил Эфрон.

Клемент вошел, ежась и озираясь в полном мраке. Эфрон скользнул за ним, притворил дверь. Он никогда еще не присутствовал при разговорах по-настоящему важных, когда решалась бы большая судьба. Судьба такого человека, к примеру, как Троцкий.

Впереди за стеклянной дверью показался тусклый свет.

— Туда, — сказал Эфрон.

Клемент шагнул и вдруг замер.

— Там кто-то есть. — Он обернулся к Эфрону; настороженность мгновенно вернулась — точно всплыла утопленная под воду глыба. — Там кто-то есть! Вы же сказали, что никого не…

Он не договорил. Совсем не из-за стеклянной двери, а откуда-то сзади появились трое скрывавшихся до сих пор в темноте. Оттеснив Эфрона к стене, навалились на Клемента. Тот рванулся к выходу, запутался в предательской шубе, упал. Эфрон, ослепнув и оцепенев, жался к стене. Его не замечали. Его сразу и беспощадно вытолкнули из действия: он наблюдал за происходящим так, словно сидел в кинозале и никак не мог набраться сил, чтобы встать и выйти, перестать смотреть отвратительно снятую и гнусно сыгранную картину.

На упавшего Клемента вскочил один из незнакомцев. Зажал ему рот, придавил локтем горло. Второй, бросившись на колени, как богомолец перед святыней, вдруг блеснул шприцем. В колбочке противно и желто перелилась жидкость. Третий держал дергающуюся руку Клемента. Шприц впился в вену, Клемент обмяк, и его выпустили.

Эфрон начал оседать, но почувствовал, что садится на что-то. Оказалось — на пустую стойку для обуви.

Трое подняли бесчувственного Клемента и потащили вниз по лестнице. Он болтался между ними, и со стороны действительно могло показаться, будто приятели тащат перебравшего товарища к машине.

Эфрон встал, безучастно подошел к окну, выглянул. Под фонарем, в круге света, как нарисованное, стояло авто. Туда заботливо усадили Клемента, уселись сами. Дверцы хлопнули, авто тихо зарычало и умчалось. Остался только круг света, рисунка не стало. Потом неизвестно откуда прилетел кленовый лист, покружился и улегся почти в самом центре круга.

Точка была поставлена.

Эфрон опять взял ключ, поднялся и, выйдя из квартиры, старательно ее запер.

Вера натягивала чулки, полностью поглощенная этим важным занятием. Будучи Прекрасной Дамой Святополк-Мирского, она не могла позволить себе прийти на встречу с ним в небезупречно сидящих чулках. Ибо, невзирая на все свои идеалы, Святополк-Мирский оставался мужчиной. И, следовательно, в первую очередь будет смотреть на ноги Прекрасной Дамы, а уж затем — в ее лучистые глаза. Это неоспоримо.

Кроме того, прикосновение к шелковому белью создавало правильное настроение…

Которое было разрушено бешеным стуком в дверь.

Нет чтобы позвонить — «оно» колотилось, как сердце в груди труса. Так может ломиться в дверь только отчаяние.

Вера набросила халат, в одном чулке приблизилась к двери. Ни о чем не спрашивая, отворила. Она почти ожидала увидеть Гуля: такие, как он, иногда впадают в бессознательные страхи и прячутся в том месте, где их когда-то хорошо, добротно и вполне безопасно поили чаем. Но то, что предстало ей, было воплощением безумия.

Сперва она увидела черные очки. Огромные, как у филина. Абсолютно ровные черные круги обводили огромные, вытаращенные, дрожащие глаза. Глаза были белые, и они по-настоящему тряслись. Как трясется желе на блюдце в руке у паралитика. Под глазами тряслись губы, под губами прыгал подбородок.

Второе мгновение принесло с собой узнавание; взгляд Веры опустился на мешковато сидящий, хотя и модный костюм с чуть завышенной талией, отчего пиджак имел такой вид, словно дружески и даже фамильярно стискивал своего обладателя под мышками. Костюм-то Вера и узнала.

— Эфрон! Входи немедленно — что у тебя за вид? — и учти: у тебя не больше пяти минут. Я опаздываю.

Эфрон ввалился, прижался к стене, подышал.

— Сядь. Рассказывай.

Отдав приказание, Вера исчезла за ширмой.

Эфрон рухнул на стул, боком, косо. Посидел. Потом сказал:

— Ты случайно не знаешь, где Болевич?

Ай молодец Эфрон! Нашел о чем спросить! Из-за ширмы Вера холодно отозвалась:

— Почему я должна знать?

Никак не реагируя на ее вполне справедливое возмущение — как-никак Эфрону-то следовало бы знать, что Болевич с Верой совершенно не любовники, что Болевич Веру избегает, да и она сама тоже не рвется его видеть, — Эфрон сказал:

— Ты понимаешь, Вера, мне надо его срочно найти.

Находясь за ширмой, Вера позволила себе череду сдержанных гримас: похмурилась, покусала губу, провела пальцем по брови.