Яшар Кемаль - Если убить змею Страница 15

Наконец он потерял сознание, повалился на спину и долго лежал в широкой щели меж скал. Случись так, что он упал бы не на спину, а лицом вперед, сейчас лежал бы внизу. И хищные птицы клевали бы его тело.

Вновь явился дух, окутанный в белый саван. Он погонял стаю красных гадюк.

— Хасан! — кликнул он. — Не ты ли мой сын? Не в тебе ли течет моя кровь? Когда же ты спасешь меня, своего отца? Видишь этих змей? Ведомо ли тебе, что это не просто змеи, а несчастные, гибель которых осталась неотмщенной? Они обратились в красных гадюк, а я — их пастырь. Если ты не отомстишь за меня, ангелы поступят со мною точно так же — обратят в змею. И ты готов с этим смириться, Хасан? В твоем сердце нет места состраданию? Разве я недостоин лучшей участи, неужели мне до Судного дня пресмыкаться подобно мерзким тварям? О-о-о-о, сын мой! Убей змею! Хасан, убей змею…

Очнувшись от забытья, Хасан увидел пылающие скалы, охваченных огнем ласточек и орлов. Он побежал. А за его спиной неотступно бушевали языки пламени.

Деревенские вновь обрели дар речи. Все до единого, от мала до велика, с утра до вечера обсуждали очередную новость: Халиль якобы приходил к Эсме. Сначала он зашел к матери, имел долгий разговор с ней, в чем-то пытался ее убедить, но напрасно. И тогда, раздосадованный, уселся под деревом в самом центре деревни. Аромат цветущих апельсиновых деревьев разливался по земле. Халиль выкрикнул:

— Я стал погонщиком красных гадюк! Со временем сам превращусь в длиннющую прозрачную гадюку. Люди, не дайте свершиться этому! Убейте змею, убейте!

При этих словах призрак вдруг лопнул, как пузырь, и на деревню посыпались маленькие кроваво-алые гадюки.

Бабушка казалась как никогда ласковой, лицо ее излучало довольство и радость. Долго и нежно она поглаживала спутанные волосы внука. Хасану было приятно. Бабушка даже спросила его о чем-то, внимательно выслушала ответ. А это означало, что отныне все жители деревни начнут разговаривать с ним. Хорошо-то как! Значит, и на сей раз он спасен. Он напряженно вслушивался в каждое бабушкино слово, сердцем впитывал смысл каждой фразы.

— Значит, ты уже знаешь об этом, Хасан? Мой сын Халиль превратился в призрак от любви. И после смерти он любит твою мать. Ревнует ее. «Если единственная моя красавица приласкает другого мужчину, я погибну», — говорит он. Как же это понять, мальчик мой? Мыслимо ли такое дело? Неужто и впрямь на опустевшее супружеское ложе мать твоя пустит другого? Иди ко мне, Хасан мой, мальчик мой, иди ко мне.

Она обняла голову Хасана своими старческими руками и тихо, почти беззвучно продолжала:

— Ты еще слишком мал, внучек, многого не понимаешь. Если б ты был настоящим йигитом, разве позволил бы ты, чтобы мать пустила в свою постель чужого мужчину? Иди ко мне поближе, я тебе что-то на ушко скажу. Каждую ночь твоя мать водит к себе мужчин. Люди видели, нет такого человека, который бы не знал об этом. Ну что ты на это скажешь, Хасан? Отец твой мертв, а мать… О, она первая красавица на свете, никто не может убить ее. Ну и пусть! Но ты-то, ты-то как взглянешь людям в глаза? Неужто тебе безразлично, что будут тебя называть сыном потаскухи? И до конца своих дней не смыть тебе позорного клейма со своего чела! Не смыть! Скоро и я сойду в могилу. Останешься ты один на белом свете. Как же ты сможешь жить, с клеймом-то?

Бабушка отстранила голову Хасана, испытующе заглянула ему в глаза. Лицо внука покрылось мертвенной бледностью. Старуха возликовала: видать, самое больное место задела. Сыновья ревнуют матерей даже к родным отцам.

— Ты, мальчик, и не пытайся выследить мать. Эта хитрюга все равно тебя проведет. Да-а. Коли женщина захочет мужчину, то, пусть муж хоть за завязку шальвар держит, все равно изловчится и ублажит себя, да так, что муж и ухом не поведет. Пустое это дело — пытаться выследить распутницу. Ты лучше людей поспрашивай. Вся деревня видела, как она водит к себе мужчин.

Бабушка говорила и говорила, убеждала, уговаривала. Хасан с трудом держался на ногах, когда выходил из бабкиного дома. Все нутро оцепенело от безысходной тоски. Ноги сами принесли его на деревенскую площадь. Встречные останавливались, вступали с ним в беседу.

Несколько месяцев кряду сельчане судачили все об одном и том же — о распутстве Эсме. До ушей Хасана доносились обрывки их фраз. Теперь обсуждали тело Эсме — руки, ноги, лицо, брови, глаза. Расписывали красоту ее нагого тела. Хасана сводили с ума подобные разговоры, но он почему-то продолжал вслушиваться. Да-да, он не мог больше существовать без этих разговоров. Какие таинственные нити связывали всех обитателей деревни со старой бабкой? Почему вскользь оброненное ею слово тотчас подхватывалось людьми и, тысячекратно усиленное, передавалось из уст в уста? Бабка незримо правила всей деревней, и Хасаном — тоже. Мать должна умереть. Мать должна…

— Трудное это дело, брат, ох, какое трудное!

— Уж коли Хасан даже на распутство матери глаза закроет, видать, не кровь у него в жилах течет…

— Будь у него кровь в жилах, он уж давно бы поквитался с убийцей отца, пусть это хоть трижды его мать…

— Нет у него в жилах крови, вся усохла…

— Мужчины приходят к ним в дом, снимают одежды с матери и занимаются непотребством, а Хасан смотрит на все это, да еще и наслаждается.

— Да-да, пялит свои глаза бесстыжие.

— Однажды мать вдруг усовестилась и говорит мальчишке: уходи, не смотри на мой грех. А Хасан как заревет: не гони, я хо-чу-у-у все видеть…

— Смотрит, глаз не сводит…

— Нравится смотреть, что мужчины делают с его матерью…

— Как-то раз он пригрозил Эсме, что убьет ее…

— За что?..

— Как за что? «Не смей, — говорит, — спать с мужчиной без меня! Не вздумай наслаждаться тайком».

— А она что в ответ?

— Что она может ответить, бедненькая. «Вдовая я, — отвечает. — Мне тяжело без мужчин. Стыдно, конечно, когда сын наблюдает за матерью, но ничего не поделаешь. Не могу я без этого дела жить, а муж убит…»

— Так прямо и сказала?..

— А что тут особенного? Не может баба без мужиков.

— Она вроде арабской кобылицы в пору случек…

— Такая за одну ночь пропустит мужчин всей деревни…

— Да еще причитает: неужто, братья мусульмане, больше нет мужчин в округе? Мне бы хоть парочку.

— Ну что может поделать Хасан? Ребенок ведь еще…

— Чтоб ему околеть!

— Дозволить мужчинам спать с матерью — что же это такое делается…

— Таращится на ее голое тело…

— Ненормальный их род, право слово, ненормальный…

— Бедный Хасан…

— Маленький он еще, ничего не смыслит. Как может ребенок знать, что мать его блудит?..

— Бедняжка подсматривал за ней…

— День не спускал с нее глаз, другой…

— Хорошо же он, видать, надзирал за ней…

— Конечно, хорошо. А что вы думаете, разве такой парень, как Хасан, смирится с тем, что мать — гулящая?..

— Человек с чем хочешь может смириться, только не с беспутством матери…

— Хасан уже настоящий мужчина. Если бы он застукал мать…

— В объятиях другого…

— Хасан — отменный стрелок. Он всадил бы пулю в лоб и матери, и тому, кто с ней…

— Ха-ха-ха! Люди добрые, тухлятину сколько ни соли, она все пахнет. Эсме не дура. Она ни за что не станет беспутничать на глазах у сына. Тишком она, тишком…

— Эх, не посмеет мальчишка причинить зла матери. Одна она у него, и он у нее один. Вот и допускает, чтоб она делала что на ум взбредет. Не пропадать же такой красотке почем зря…

— Три дня следил сын за ней…

— Неужто она не догадывалась, что он не спит?

— Двое суток не спал, а когда на третью ночь сон сморил его, она приняла мужчину, и они до рассвета…

— Двое суток не спал? Бедняжечка! Это ж надо…

— Халиль в змею превратился. В красную, насквозь прозрачную, длинную-предлинную…

— Что ни ночь он приползает к ее порогу и, свернувшись клубком, лежит. Видит, как жена ласкает мужчин. Он и сам бы не прочь с ней потешиться, но призраки ни на что не способны. Красная змея, пунцовая, совсем как солнечный закат…

— Хасан — удивительный парень. Зря вы о нем так…

— Он не потерпит бесстыдства в своем дому…

— Ребенок он еще…

— Разве рука у него поднимется на мать?..

— Не сможет бог создать вторую такую красавицу…

— Это как пить дать. Не сможет…

— Не обойдется здесь без кровопролития. Соседи и старая ведьма свекровь убьют бедную.

— Кто враг красоты, тот враг Аллаха…

— Аллах с любовью создавал ее…

— Уж лучше б не создавал вовсе. Одно от нее горе людям…

— Почему это горе? У бедняжки уста есть, а слова сказать не может…

— Тоже мне безропотную нашли. Только и знает, что по деревне разгуливает, подолом вертит…

— Каждый божий день…

— Мужчины от нее рассудка лишаются…