Аласдер Грей - Бедные-несчастные Страница 15

— Да, — сказал он, — поди найди другого ребенка двух с половиной лет, так же твердо стоящего на ногах, с такими же уверенными руками и быстрым умом. Она запоминает все, что с ней происходит, и каждое слово, которое слышит, и даже если она не понимает чего-то сразу, смысл приходит к ней позже. И я избавил ее от одного тяжкого переживания, которого не испытывал сам: она никогда не была маленькой и поэтому никогда не знала страха. Припомни, Свичнет, все стадии лилипутства, которые ты прошел прежде, чем достичь твоего теперешнего роста. Гном высотой в двадцать четыре дюйма. Эльф высотой в ярд. Карлик высотой в четыре фута. Разве великаны, которые правили миром, когда ты был маленьким, позволяли тебе чувствовать себя равным им по значению?

Я содрогнулся и сказал, что не всякое детство похоже на мое.

— Разумеется, но даже в домах богачей, насколько я знаю, ревущие груднички, запуганные годовалые дети и унылые подростки — обычное явление. Чтобы дети могли вытерпеть все тяготы малолетства, природа наделяет их громадной душевной гибкостью, и все же эти тяготы превращают их потом в слегка ненормальных взрослых, либо судорожно хватающихся за власть, которой им раньше недоставало, либо, чаще, судорожно от нее отшатывающихся. А Белла (почему я и думаю, что ты был прав, жалея Парринга) наряду со всей гибкостью детства обладает всей статью и силой роскошной женственности. Когда она только открыла глаза, ее менструальный цикл уже шел полным ходом, и она никогда не знала ни отвращения к своему телу, ни страха перед своими желаниями. Не пройдя школы трусости, какую проходят все маленькие и зависимые, она говорит, чтобы выразить свои мысли и чувства, а не чтобы их скрыть, и поэтому не способна ни к какому злу, рождаемому лицемерием и ложью, — то есть вообще почти ни к какому злу. Ей недостает только опыта, особенно опыта в принятии решений. Парринг — ее первое крупное решение, но она не питает на его счет никаких иллюзий. Миссис Динвидди зашила достаточно денег в подкладку ее костюма, чтобы она не испытывала нужды, если они с Паррингом вдруг расстанутся. Я больше опасаюсь, что ее заинтересует кто-нибудь другой и вовлечет ее в авантюру, которую мы не можем даже себе представить. Правда, послать телеграмму она умеет.

— Ее самая большая беда, — сказал я (на лице у Бакстера тут же выразилось возмущение), — это детское восприятие времени и пространства. Короткие промежутки кажутся ей огромными, но, с другой стороны, она пытается сразу получить все, что хочет, независимо от того, как далеко предметы ее желания отстоят от нее и друг от друга. Она говорила так, словно помолвка со мной и побег с Паррингом — события одновременные. Мне не хватило духу сказать ей, что законы времени и пространства это запрещают. Я даже не объяснил ей, что это запрещает нравственный закон.

Бакстер пустился было в рассуждения о том, что наши понятия о времени, пространстве и нравственности суть удобные привычки, а вовсе не законы естества, но я зевнул ему в лицо.

За окном рассвело, и подали голос птицы. Скорбные гудки скликали рабочих на фабрики и корабельные верфи. Бакстер сказал, что в комнате для гостей мне приготовлена постель. Я ответил, что через два часа мне надо быть на работе и что я хочу только воспользоваться умывальником, бритвой и расческой. Идя со мной наверх, он произнес:

— Как Белла и предсказывала в своем письме, мы говорим о ней, так что не переедешь ли ты ко мне? Я прошу об этом как об одолжении, Свичнет. Общества пожилых женщин мне сейчас будет недостаточно.

— Парк-серкес гораздо дальше от Королевской лечебницы, чем моя берлога на Тронгейте. Каковы твои условия?

— Бесплатная комната с бесплатными же газовым освещением, угольным отоплением и постельным бельем. Бесплатная стирка твоих маломерных рубашек, крахмаленье воротничков, чистка ботинок. Бесплатные горячие ванны. Бесплатная кормежка, когда ты захочешь разделить со мной трапезу.

— От твоей кормежки мне, только подумаю, тошно делается.

— Ты будешь есть то же самое, что и миссис Динвидди с кухаркой и горничной, — простую, но прекрасно приготовленную пищу. Ты сможешь свободно пользоваться хорошей библиотекой, которая после смерти сэра Колина изрядно пополнилась.

— А взамен?

— В свободную минуту ты мог бы помогать мне в клинике. Занимаясь собаками, кошками, кроликами и попугаями, ты сможешь узнать кое-что новое о том, как лечить двуногих и бескрылых пациентов.

— Гм. Я подумаю.

Он улыбнулся, как бы показывая, что считает мое замечание пустой демонстрацией мужской независимости. Он был прав.

Вечером того же дня я взял напрокат большой сундук, уложил вещи, заплатил тронгейтскому домохозяину еще за две недели, нанял кеб и приехал на Парк-серкес со всеми пожитками и инструментами. Бакстер никак не высказался по поводу моего появления — просто провел меня в мою комнату и подал мне телеграмму, пришедшую из Лондона несколькими часами раньше. Она гласила: «Я ТТ» (я тут), — и никакого имени дальше не стояло.

11. Парк-серкес, 18

Если верно, что трудная, но благодарная работа, общество умного ненавязчивого друга и удобное жилище составляют прочнейшую основу для счастья, то последующие месяцы были едва ли не лучшими в моей жизни. Служанки Бакстера начинали такими же деревенскими девушками, какой была когда-то моя мать, и хотя всем им теперь стало по меньшей мере под пятьдесят, им, думаю, нравилось, что в доме живет сравнительно молодой человек, который с удовольствием ест приготовленную ими пищу. Как я ем, они никогда не видели, потому что пища поднималась ко мне в столовую на кухонном лифте, но я часто посылал обратно вместе с пустыми тарелками дешевенький букет цветов или благодарственную записку.

Я ел вместе с Бакстером за огромным столом и старался садиться от него подальше. То ли вовсе не имея поджелудочной железы, то ли имея ее в сильно недоразвитом виде, он сам приготовлял себе пищеварительный сок и подмешивал его в каждую порцию еды. Когда я поинтересовался составом сока, он со смущенным видом уклонился от ответа, и мне стало ясно, что часть ингредиентов он извлекает из собственных испражнений. Запах, доносившийся с его конца стола, говорил именно об этом. Позади его стула стоял буфет с оплетенными бутылями для кислот, закупоренными пузырьками, мензурками, пипетками, шприцами, лакмусовыми бумажками, термометрами и барометром; там также находилась дис-тилляционная установка, состоящая из бунзеновской горелки, реторты и трубки. Она побулькивала на слабом огне в течение всего дня. Иногда во время еды он вдруг замирал, переставал жевать и словно вслушивался в нечто отдаленное, но притом находящееся внутри его тела. После секунд оцепенения он медленно вставал, осторожно нес свою тарелку к буфету и несколько минут примешивал к еде всякие добавки. На буфете лежала тетрадь, куда каждые четыре часа он заносил свой пульс, частоту дыхания, температуру, изменения в химическом составе крови и лимфы. Однажды утром, до завтрака, я полистал ее и был ошеломлен настолько, что никогда больше в нее не заглядывал. Там были зафиксированы ежедневные перепады столь нерегулярные, внезапные и резкие, что их не смог бы выдержать самый сильный,и здоровый организм. Повсюду четким, убористым детским и вместе с тем твердым почерком Бакстера были выведены даты и часы, которые, к примеру, показывали, что вчера, когда он со мной беседовал, его нервная система испытала потрясение, равное по силе эпилептическому припадку; я не ощутил тогда ровно никакой перемены в его поведении. Разумеется, все эти приборы и записи могли быть и обманом, уловкой, посредством которой гадкий ипохондрик преувеличивал свои недуги в надежде почувствовать себя сверхчеловеком.

За пределами столовой жизнь на Парк-серкес, 18 была великолепно обыденной. После ужина мы лечили больных зверюшек в операционной, а потом шли отдыхать в кабинет, где читали, играли в шахматы (Бакстер всегда выигрывал), шашки (тут почти всегда выигрывал я) или криббидж (тут предсказать победителя было невозможно). По выходным дням мы возобновили наши долгие прогулки и все время говорили о Белле. Она постоянно напоминала нам о себе. Каждые три-четыре дня приходила телеграмма, гласящая: «Я ТТ», — из Амстердама, Фран-кфурта-на-Майне, Мариенбада, Женевы, Милана, Триеста, Афин, Константинополя, Одессы, Александрии, Мальты, Марокко, Гибралтара и Марселя.

Однажды мглистым ноябрьским вечером пришла телеграмма из Парижа: «Н ВЛНЙС». Бакстер пришел в неистовство. Он закричал:

— Раз она просит меня не волноваться, значит, случилось что-то ужасное. Я еду в Париж. Найму детективов. Разыщу ее.

Я сказал:

— Подожди, пока она сама не позовет тебя, Бакстер. Доверься ее словам. Это послание означает, что событие, которое огорчило бы тебя или меня, ее не беспокоит. Ты не захотел ее неволить и доверил ее Данкану Паррингу. Сейчас доверь ее самой себе.