Алексей Макушинский - Макс Страница 15

И еще через несколько, таких же, пустынных и тихих дней (осень не превращалась по-прежнему в зиму…) он опять увидел Сергея Сергеевича, на мгновенье, в антракте; после спектакля, надеясь встретить его, задержался в зале, в фойе; с пальто в руках помедлил у гардероба; не встретил; вышел на улицу; оглянулся — Сергей Сергеевич шел за ним следом.

— А… это вы тогда мялись в дверях; я узнал вас.

Была поздняя осень, был вечер, сырой и печальный, — и как если бы это само собой разумелось, Макс, замедляя шаги, пошел рядом с Сергеем Сергеевичем, вместе с ним, по пустому и тихому переулку, в какую-то, ему, Максу, как будто незнакомую сторону.

Да, говорил Сергей Сергеевич, отвечая на его вопросы, театр открылся, в общем, недавно, несколько лет назад. Нет, в нем играют не только настоящие, с позволенья сказать, актеры; это нечто вроде студии, если угодно. Ставят ли они какие-нибудь новые спектакли? Конечно. Какие же? А вот какие — если эти названия вам что-нибудь говорят. И даже многое? Тем лучше, тем лучше.

Куда они шли, собственно? Он не знал, куда они шли.

Да, вы правы, это как раз и будет совсем непохоже на то, что мы играем сейчас. Это будет немножко… театр в театре — и о театре (растягивая слова…). Как вы сказали? Известная отстраненность. Вот именно.

— Сама обстановка располагает к чему-то подобному; сам зал, сцена.

Сергей Сергеевич сбоку посмотрел на него.

— Пожалуй.

Нет, он не узнавал ни этих домов, ни этого переулка, ни этой улицы, в которую свернули они — почему-то вдруг замолчав.

— А вы.? — сказал, наконец, Сергей Сергеевич, снова, сбоку, посмотрев на него. — Уже не в первый раз я вас вижу в театре.

— Мне все это очень нравится, — сказал Макс, — и маленькая площадь, и — все остальное.

— Приятно слышать. Вы, наверное, и сами хотели бы.

— Простите?

— Ну, у вас тоже есть, должно быть, какие-то (с мгновенной усмешкой, растягивая слова…) — какие-то… театральные помыслы?

— Я не знаю. Я никогда не думал об этом. Разве это возможно?

Он вдруг представил себе — себя, выходящим на сцену из-за кулис.

— Это, наверное, очень страшно?.. — сказал он.

— Что именно?

— Выйти на сцену, встать перед залом.

— Конечно. Особенно поначалу. Потом: входишь в роль, привыкаешь.

— Да, — сказал Макс, — но это, наверное, совсем особенное и ни с чем не сравнимое ощущение — какой-то… как бы сказать?.. раскрытости, может быть. Это очень трудно, наверное, выдержать… выстоять.

— Конечно, — снова сказал Сергей Сергеевич, снова — и снова посмотрев на него. — В этом есть даже что-то беспощадное — если угодно. Но вместе с тем, вот в чем дело, вы укрыты и спрятаны за той ролью, которую вы играете. Это уже не вы — это ваш персонаж выходит на сцену. Так, во всяком случае, — так должно быть.

Ах, вот где они оказались: — он вдруг узнал и улицу, по которой они шли, и узкий, короткий переулок, — проулок, — в который они свернули, — и ближайший дом, и следующий за ним, — и водосточную трубу, и тумбу, и подворотню: они сделали полукруг, они должны были выйти — выходили уже на тот самый, почти всякий раз повторявшийся в его осенних блужданьях бульвар. Они не пошли по нему: лишь на мгновение, пересекая ее, увидел он — боковую, столь любимую им аллею, с ее совершенной прямизной, волшебной перспективой, убегающими скамейками: там горели уже фонари, и влажным блеском отсвечивали последние, уже давным-давно облетевшие, конечно, с деревьев, но еще медлившие на сырой и темной земле, желтые, бурые листья.

— Да, выйти на сцену, встать перед залом. Это тоже, — подумал он вдруг, — это, наверное, тоже какое-то… исключительное мгновенье.

— Куда вы идете, собственно?

— Домой, — Макс сказал адрес. — А вы?

— Я-то иду к метро, — ответил Сергей Сергеевич — уже как будто прощаясь.

В самом деле, метро было рядом, почти у самого выхода: с бульвара на улицу.

— Ну что же… весьма приятно было познакомиться с вами… всего наилучшего и: до свидания.

— О нет, постойте, прошу вас. Я понимаю, это, может быть, с моей стороны… но: мне бы очень хотелось… когда-нибудь… если это возможно… побывать, к примеру, на репетиции.

Сергей Сергеевич сложил руки на груди; пошевелил пальцами.

— Я подумаю, — так он ответил. — Позвоните мне: вот телефон. Или просто зайдите как-нибудь: второй этаж, прямо по коридору.

— Спасибо.

— Значит, — в последний раз взглянув на Макса (в последний раз убедившись, что Макс перед ним…), — значит, какие-то театральные помыслы у вас все-таки есть?..

Никаких театральных помыслов у него — все-таки — не было; простившись с Сергеем Сергеевичем, он снова свернул на бульвар; пошел — в обратную сторону — по боковой, конечно, аллее; и — совсем иначе, конечно, увиделось ему все это: и эта аллея, сужавшаяся вдали, и скамейки, убегавшие вдаль, и желтые, и бурые листья — уже не шуршавшие — скользившие у него под ногами, и влажный сумрак и отблески фонарей. Совсем иначе увиделось ему все это: с той ясностью, которую он открыл в себе, блуждая по городу, и которой — в присутствии Сергея Сергеевича — у него, Макса — в нем, Максе — разумеется, не было, — и не могло, наверное, быть.

— Ее и не могло быть… конечно. Присутствие… другого, — так думал он, может быть, — отделяет нас от нас же самих… от того, что мы видим… или не видим… не можем увидеть.

— Но что же… но что же делать с этим иным… незримым присутствием… в нас же… кого-то?.. Ведь мы всегда, почти всегда с кем-нибудь говорим… к кому-нибудь, всегда, обращаемся.

Он, Макс, оставшись один, вновь, следовательно — тут же и разумеется — оказался лицом к лицу со всеми своими открытиями. И он не знал, конечно, по-прежнему, что ему со всем этим делать; и помедлил, наверное, у какой-нибудь, в конце бульвара, скамейки; и вновь — и вновь посмотрел на эти деревья, с их ветками, совсем уже черными, эти листья на влажной земле; и пошел дальше, не справляясь с усилием; ускоряя шаги, обращаясь к кому-то… и только, может быть, вдруг — пройдя бульвар целиком и сворачивая, например, в переулок — вновь, может быть, представил себе — себя, в какое-то — исключительное мгновение, выходящим на сцену из-за кулис.

12

Теперь вот что важно. Все эти открытия, блуждания и встречи — я ничего не знал о них. Я увидел Макса однажды, закрывая дверь, в проеме арки, совсем неожиданно; и потом, выбежав в переулок, еще раз, со спины, уходящим; но встречи, блуждания, открытия — я не знал о них ничего, они разыгрывались без меня. Ветер набрасывался на город, гонял по улицам листья, мусор, обрывки газет; потом стих, смирился, отправился восвояси; первый снег засыпал деревья, крыши, растаял; и пустынная, тихая, поздняя осень еще очень долго медлила, не превращаясь — и затем превратилась все-таки в зиму; а я жил там, в том городе, огромном, таинственном, невероятном — своей собственной жизнью; и разыгрываясь где-то рядом, где-то поблизости, на тех же улицах и в тех же, соответственно, переулках, его, Максовы, блуждания, встречи, открытия разыгрывались сами по себе, без меня: — и чтобы только теперь, здесь, в этой маленькой, в ту пору, в ту осень, в ту зиму еще, ни мне, ни Максу, неведомой, и значит, несуществовавшей еще деревушке, — чтобы только теперь, здесь, на берегу моря, на краю мира, поступить, наконец, в мое распоряжение, в мое, если угодно, ведение.

А между тем (думаю я…) — какие-то, еще совсем смутные мысли — о чем же? — я еще сам себе не решался сказать о чем — какие-то, еще бесконечно-далекие — от чего бы то ни было — помыслы, стремления и планы уже, наверное, были у меня в ту далекую осень, — и в ту, не менее далекую зиму.

Я жил, значит, там (еще и еще раз…) — там, в том, огромном, таинственном, невероятном, самом странном на свете городе, — в его, как сказано, старой, поддающейся или почти поддающейся описанию части; я бродил, как и Макс, по улицам; я видел деревья, небо, видел снег, видел листья; я знал этот город; я даже любил его — иногда; у меня были в нем свои, особенные маршруты, отличавшиеся от общеизвестных. Я ходил переулками, проходил дворами, отыскивал кратчайшие расстояния или, наоборот, отклонялся в сторону… и тот, в августе, в начале всего, впервые услышанный нами — призыв: я тоже слышал его, слышал его и здесь, и хотя здесь, как сказано, в городе, на этих улицах, среди этих домов, услышать, расслышать его было, конечно же, гораздо, несравненно труднее. Но я все-таки слышал его (на этих улицах, среди этих домов…); и вдруг останавливаясь, пытался не просто увидеть — со всей доступной мне ясностью, прямо напротив — но — я еще и сам не знал, быть может, зачем — запомнить, сохранить, удержать: и листья, летевшие по ветру, и обрывок газеты, взлетавший в конце переулка, и первый снег, и крыши под снегом, и какие-нибудь разводы розоватого дыма над городом.