Андрей Дмитриев - Крестьянин и тинейджер (Журнальный вариант) Страница 15

Он принялся ходить из угла в угол в полутьме, прислушиваясь к потрескиванию коммутатора.

— Вы бы присели, — недовольно сказала почтальонша, и он присел в углу, за низкий столик.

Взял журнальчик, раскрыл его. Подставив мятую страницу под редкие, разрозненные струйки света из окна, прочел рецепт отравы для садовых грызунов. Перевернув страницу, стал читать, как спать на холоде и во сне не замерзать. Узнал, что за тепло тела отвечает правая ноздря; дабы сберечь тепло во сне, нужно заткнуть ее подушкой, чего легко достичь, засыпая на правом боку. Или напротив: если в спальне слишком жарко, спать следует на левом боку, дабы излишки тепла могли свободно выходить из правой ноздри наружу…

— Вам повезло, — раздался голос почтальонши. — Там у них нет очереди, сейчас соединят, идите в будку.

Гера бросился к будке, протиснулся в нее, снял тяжелую трубку телефона. В трубке раздался незнакомый женский голос:

— Москву заказывали?

— Да, — хрипло ответил Гера.

— Набираем, ждите.

Послышался треск, затем и длинные гудки. Они были слишком долгими, потом прервались. В трубке послышался вздох, и у Геры перехватило дыхание. Раздался тот же незнакомый голос:

— Ваш абонент не отвечает… Набираем второй номер?

— Да, мобильный, если можно.

Вновь треск послышался, вновь длинные гудки. И вновь никто не подходил…

«Где же ты ходишь, — страдал Гера, — и почему не отвечаешь? Я же просил тебя не класть мобильник в задний карман брюк!»

— Не отвечает, — вновь раздался незнакомый голос. — Будете повторять заказ?

— Нет, — сказал Гера, молча продолжая выговаривать Татьяне: «…Ты мне скажи: ты и в Пытавине не будешь отвечать? Ты и в Пытавине не вынешь телефон из заднего кармана? Пожалуйста, будь умницей, вынь телефон из заднего кармана!»

Он выбрался из тесной будки. Не зная, чем себя утихомирить, вновь взял со столика журнальчик и дочитал про правую ноздрю: «…Вот почему зимой рекомендуется спать на правом боку, а летом лучше спать на левом».

— Какая ерунда, — сказал он вслух.

— Да, — отозвалась почтальонша, — но так всегда бывает, я заметила. Или часами ждать, пока там очередь, или совсем не ждать, но и никак не дозвониться. Вы еще приходите. Или вы у нас проездом?

— Да, я проездом; я приду… — ответил Гера и отправился назад, в контору.

Лика увидела его не сразу, как вошел: она играла на его мобильнике в какую-то игру. Увидев, виновато тряхнула зелено-желтой головой, быстро мобильник выключила и сказала:

— Он зарядился дальше некуда.

Гера попытался узнать у нее, когда пройдет очередной автобус на Пытавино, но Лика не ответила, сказав:

— Зачем тебе Пытавино? Чего тебе в Пытавине? Делать там нечего; звонить ты и отсюда можешь… Ты лучше подожди, когда придет Игонин и отпустит меня на обед. У меня есть грибной суп, из прошлогодних валуев. Ты любишь грибной суп из валуев?

— Нет, мне нельзя грибы, — соврал ей Гера.

— А что можно? Что ты любишь?

— Я борщ люблю.

— Жаль, у меня сегодня нет борща. Но я могу борщ. Если ты хочешь, я могу специально сделать. И приезжай ко мне на борщ.

— Как я узнаю, когда будет борщ? У нас ведь нет никакой связи.

— А мы договоримся. Ты говори когда, и я сварю.

— Не знаю… Но не завтра.

— Козе понятно, что не завтра. Завтра я буду доедать грибной. И послезавтра буду доедать… Лучше в субботу. Я в субботу целый день дома. Давай в субботу.

— Если приеду, как мне вас найти? — Гера боялся быть невежливым.

Лика схватила карандаш и быстро написала адрес. Протянула его Гере:

— В субботу. Буду ждать с борщом. И больше ты не говори мне «вы». Давай на «ты». Точно приедешь?

— Точно, — сказал ей Гера, вышел из конторы и сразу стал придумывать убедительную и необидную причину, из-за которой он в субботу не приедет.

Солнцу, пылавшему над соснами, уже и надоело глядеть ему в лицо и плавить глаза; оно ушло своей дорогой в сторону, потом и за спину ему, а рейсовый автобус на Пытавино — тот все не приходил. Гера не нервничал; внушил себе: чем убедительнее он сумеет победить в себе дрожь нетерпения, тем он вернее дозвонится до Татьяны. Заслышав дальний шум большой машины, он медленно, даже лениво оборачивался на шум. Увидев самосвал или тяжелый длинный трейлер, встречал и провожал и самосвал, нагруженный песком, и этот трейлер с бревнами, стянутыми железной цепью, без всякой видимой досады, нарочно безучастным скучным взглядом. От долгого сидения на жесткой лавке затекли ноги; Гера поднялся, вразвалку вышел из коробки остановки и, разминая ноги, начал прохаживаться по асфальту. Донесся шум, но не тяжелый шум автобуса или грузовика; Гера даже не поднял головы навстречу шуму, хотя и отступил с проезжей части на обочину. Шум этот близился и, нарастая, вдруг оборвался воем и визгом тормозов. Гера, не глядя, прыгнул в сторону и едва не угодил в кювет. Зло обернулся. Пыльная «газель», крытая брезентом, стояла у обочины. Дверь кабины приоткрылась, из нее выглянул голый по пояс водитель в черной бейсболке, крикнул:

— Чего скачешь, как кенгуру? Садись!

И долго сдерживаемое нетерпение Геры вырвалось наружу победным криком.

— А ты веселый, — одобрительно сказал ему водитель, вновь набрав скорость на пустом шоссе. — И я веселый, я люблю веселых!

Асфальт, плывущий под колеса, пылал на солнце, и казалось, что «газель» не едет, а идет против течения по ручью огненной лавы. Окна «газели» были открыты до упора, воздух упруго бился и кипел в кабине. Гера вынул мобильник и включил его. Дисплей был пуст, лишь одинокий пунктир на его правом краю указывал, что телефон заряжен под завязку.

— Ты местный? Не похоже, что ты местный, — сказал водитель весело.

Гера ответил:

— Да, я не местный.

— Работа здесь?

— Нет, отдыхаю, — сказал Гера, не отрывая глаз от пустого дисплея.

— А я работаю. Тоже не местный. Там, в Хнове, — водитель указал рукой себе за спину, — строят завод. Там будут делать корм для птицефабрик. Корм курам, значит, будет, а рыбы в озере, тут все так говорят, скоро не будет; из такой гадости делают курам корм: из молотых костей, из разной вредной химии. Но мне-то пофигу, я не рыбак. Лишь бы платили…

— Вы строитель? — спросил Гера.

— Нет, я водитель, я вожу туда курносых. Завод большой, рабсилы требуется много, вот и болтаюсь я туда-сюда, в город — пустой, назад — с курносыми…

— Курносые — значит, молодые и неопытные? — не понял Гера.

— Нет, значит, узбеки там, таджики, я их всех не различаю, может, азеры с хачами, да и какой хрен их разберет. А только все они воняют и после них надо проветривать… Тебе сквозняк как, не мешает?

— Нет, — хмуро ответил Гера, сунул в карман мобильник и отвернулся к полуоткрытому окну.

Ветер ударил в лицо, солнце в мелькающей красной листве придорожного осинника вспыхивало в глазах и вскипало в них слезами.

Голый водитель азартно проникал в будущее российской сборной по футболу:

— …Мы и без этого голландца рвали всех, кого хотели, вот только мало мы хотели, а с Гусом на Европе мы — да и не захотим, а всех порвем…

Гера его немного слышал, но слушать не желал. Этот крикливый весельчак ему напомнил об одном свидании с Татьяной, и лучше было бы о том свидании не вспоминать и вовсе.

…Был новогодний вечер. По Тверской улице, закрытой для автомобильного движения, медленно шли к Манежной площади громкие толпы. Гера и Татьяна, привыкшие к стремительной ходьбе, ловко лавировали в толпах, не задевая никого из топающих кучками, шеренгами и парами по мокрой наледи, поющих в лад и вразнобой. У самой мэрии ввинтились в тесную и многолюдную толпу московских гастарбайтеров. Гудел чужой мужской гортанный говор, женский робкий клекот. Толпа их была так тесна, что лишь на выходе в Охотный Ряд Гера с Татьяной вырвались вперед и оказались посреди компании с гитарой, с бутылками шампанского «Корнет».

— Приятно слышать русскую речь, — сказал Гера Татьяне.

Она ни словом не ответила. Молча ускорила шаги; пришлось ему, протискиваясь, догонять ее. Он и догнал бы, но отчего-то понял, что она не просто так спешит, но убегает от него.

Он звал ее, она не оборачивалась и, добежав до Манежной, свернула направо. И Гера взял вправо, увидел, как она почти бежит, удаляясь, к университету. Обескураженный, он встал на месте и на месте потоптался, а после медленным унылым шагом повлекся следом за Татьяной, уже теряя из виду ее шаль среди платков, мехов и ярких курток. Свернув бездумно на Никитскую, Гера увидел ее: она уж не бежала — спокойно шла вглубь улицы по левому от центра тротуару. Гера пошел по правому, не торопя себя, почти не глядя на нее, уставясь себе под ноги. Поднял глаза, увидел, как она свернула во двор консерватории, и перешел проезжую часть. Но он и в том дворе Татьяну не застал. Сияние окон «Кофемании» звало его, притягивало, и он вошел. Кафе было забито людьми, заполнено их взвинченными и переливчатыми голосами. Пройдя кафе насквозь, он увидел Татьяну, присевшую за дальним маленьким столиком в углу. Она его видела, но не глядела на него. Он подошел к ней, сел за ее столик. Не знал, что говорить, о чем спрашивать. Татьяна не поднимала на него глаз. Гера не мог этого вынести, подумал, что сейчас умрет, но подошла официантка, отвлекла, Гера заказал себе виски, Татьяне — кофе. Татьяна от кофе не отказалась, и это Геру обнадежило. Пока официантки не было, Татьяна не проронила ни слова. Как только виски с кофе оказались на столе, Татьяна подняла глаза и деловитым голосом сказала: «Так, о нерусской речи. Во-первых, эти люди кроме своей нерусской речи худо-бедно знают и наш русский, а мы их языков не знаем. И уже в этом их над нами превосходство. Они не пьют виски, не пробовали капучино, для них все это слишком дорого, они работают с утра до вечера, а не болтаются по городу по целым дням. Из тех грошей, что им здесь платят, они большую часть отправляют своим семьям. На их судьбу пришлись и войны, и развал, и разорение. Они такое повидали и пережили, и не по своей вине, что нам с тобой не снилось, но даже это все — не главное. А главное у них — неотменимая отмена будущего».