Александр Галкин - "Болваны" Страница 15

И всё же (Птицыну казалось) в самой филологии тоже скрывалось что-то сугубо специфическое, ущербное, располагающее к извращениям. Ее методологическая эфемерность и идеологическая бестолковость, неотчетливость и наукообразие (что такое филология - наука или искусство?) - всё скатывалось к иллюзии, к соблазну, к сомнительному и двусмысленному красному словцу, то есть к греху. Грех как будто оправдывал себя филологически.

- Соколов назвал "Руслана и Людмилу" романтической эпопеей, - продолжал Козлищев после длинной паузы, - имея в виду смешение в ней различных жанров и сказочно-богатырский сюжет. Однако смешение жанров, как и смешение стилей, еще не означает, что Пушкин отказался от жанрового мышления, свойственного поэтике классицизма. Напротив, именно сознательное - и отнюдь не эклектическое - смешение жанров все же указывает на реальное присутствие нарушаемых жанровых норм...

Было заметно, как тяжело дался Козлищеву этот кавалерийский наскок во имя дисциплины и порядка: он явно сник, спутался, схватился за свои перфокарты, начал их нервно перебирать, как будто задумал перетасовать колоду, чтобы отыграться в "дурачка"; подергал за душки очков и за цепь на плечах, жадно выпил молока - не помогло; автоматически достал из пиджака зажигалку, стал крутить ее в руках: очевидно, ему страшно хотелось курить. Он щелкнул зажигалкой, с удивлением сквозь очки поглядел на язык пламени, наконец, быстро спрятал зажигалку в карман.

Слепящий свет ударил Кукеса в глаза.

2.

Слепящий свет ударил его в глаза.

Прямо на него, переливаясь красно-желтыми языками, быстро двигался гигантский огненный столб, протянувшийся от неба до земли. От столба шел опасный жар. Он вскочил на ноги, взрыл рогами песок, бессильно замычал и хотел было бежать куда глаза глядят, как вдруг человек в белом потрепал его по холке, как бы уговаривая не волноваться, и снова запряг.

Каждый шаг давался ему с трудом: ноги вязли в сыпучем холодном песке. Он старался не отставать от бегущих впереди него овец и ослёнка, норовившего время от времени прыгнуть в сторону от каравана, но всякий раз веревка, которой тот был привязан к повозке, натягивалась, и тогда ослёнок, жалобно взвизгнув, пугался боли, яростно вертел шеей, пытаясь освободиться от бремени, после чего вынужден был опять покорно возвращаться к семенившим перед ним овцам.

Впереди и сзади грохотали колеса, раздавалось блеянье и мычанье, окрики и детский плач. Бока и холка у него взмокли от испарины. Повозка, которую он так долго тащил, теперь казалась ему еще тяжелей. Ему хотелось грохнуться на землю и больше не подниматься никогда. Ноги увязали в песке по щиколотку. Он дернулся всем телом, но не смог тронуться с места, упал на колени. Резкая боль внезапно обожгла его правый бок: человек хлестнул его кнутом.

Шея! Как ныла у него шея... Ее натерло ярмом до крови. Проклятая жизнь! Его охватило злобное чувство на этот груз, на людей, которых он вез и которые не щадя били его. Он вскочил, рванулся и выдернул повозку из ямы. Только не рассчитал - ткнулся мордой в хвост ослёнка. Тот со страху влетел в самую гущу овечьего стада. Овцы робко сбились в кучу и заблеяли.

Скрип и скрежет колес, женский вопль, хриплый крик мужчины, свистящий звук, рассекающий воздух, - и опять боль, теперь уже с левого бока. Он жалобно замычал и потащился вперед.

По каравану прокатился протяжный окрик - вереница повозок, быков, баранов, лошадей со скрипом и скрежетом остановилась. Человек сзади натянул поводья и сдавил его бока.

Тяжело дыша, он шлепнул себя хвостом по бокам, отбиваясь от назойливых мух, и замер. Человек в белом слез с повозки, похлопал его по морде и наконец-то распряг. Взмокший и обессилевший, он повалился на землю. Холодный песок охватил его разгоряченное тело. Он закрыл глаза, лежал, ни о чем не думая. Ему представился заросший лотосом берег реки, сочная трава и женщина, ласково гладившая его по спине и поившая прохладной водой.

Из глубины земли доносился далекий прерывистый стук - точно дождевые капли барабанили по крыше стойла. Шум становился сильней. Он приподнял голову, стряхнул с уха песок.

Огненный столб, которого он так боялся, пахнув жаром, прошел мимо и остановился невдалеке от него. Он рвался из ремней на свободу, но человек крепко держал его за ярмо, настойчиво и властно гладил по морде, по спине, по бокам, бормоча в ухо что-то успокоительное.

Ветер задул порывами. Он слегка озяб, зато исчезли мухи. Его беспокоил далекий однообразный гул, делавшийся все громче, громче и шедший откуда-то сзади.

Вдруг со всех сторон на него обрушились вопли женщин и детей. Крики, блеянье животных. Стук бегущих ног. Хриплые голоса мужчин. Телеги двинулись, и с ними, так и не отдохнув, потянул свою ношу и он.

Гул земли, явственно превратившийся в топот, вносил в его сердце смятение и тревогу. Сзади на повозке завизжал грудной младенец, женщина успокаивала ребенка, со слезами в голосе несколько раз подряд затягивала одну и ту же заунывную тягучую песню. А человек больно шлепал вожжами по его бокам и торопил, понукал, умолял ехать быстрей.

Ослёнок впереди с оборванной веревкой на шее метался из стороны в сторону, не зная, куда бежать. Всё потому, что потерял из виду стадо баранов и телегу, к которой был привязан.

Суетливые прыжки ослёнка перед его носом мешали ему тащить поклажу и двигаться вперед. Он угрожающе замычал, наклонил рога, намереваясь пырнуть ослёнка рогом.

Вдруг караван со скрипом встал. Мужчины спрыгнули с повозок и куда-то побежали.

Краем глаза он увидел огнедышащий столб, ходивший в ночном мраке по кругу, так что языки пламени, трепещущие и изгибающиеся от порывов ветра, оставляли после себя огненную дорожку, в которой плавился черный раскаленный воздух. Пламя извивалось точно змея. Ему стало очень страшно. Он закрыл глаза.

Крики, шум, топот, стук и скрежет колес. Они оглушили его. Им овладело какое-то оцепенение: он уже не пытался бежать или прятаться, ему стало всё равно. Страх сменился полным безразличием к бегущим и кричащим людям, животным.

В свете гигантского огненного столба, протянувшегося от неба до земли, он увидел лошадей, впряженных в колесницы, разгоряченных от быстрого бега, встряхивавших гривами и бивших копытами. Горячих коней пытались сдержать возничие. На их головах, плечах и груди блестели и переливались кусочки металла. Блестящие пластины свисали также со лба лошадей. С колесниц спрыгнули люди в таких же блистающих одеждах. В руках они сжимали согнутые в дугу и стянутые веревкой ветки с наложенными на них острыми палками, направленными в сторону каравана. Эти незнакомые люди вызывали у него тревожное чувство своими враждебными позами, гортанными голосами и угрожающими жестами.

Ветер усилился, вздыбил снизу вверх вихрь песка и понес по земле. Песочная пыль попала ему в нос. Он фыркнул, закашлялся, чихнул. Вопли и плач вокруг не утихали, а усиливались. Повернув голову, он заметил на тележке пучок травы, стянул его губами и медленно, с наслаждением принялся жевать.

Караван зашевелился, загрохотал, двинулся вперед. И он тоже потянулся за всеми. Женщина сзади притихла. Ребенок не кричал. Никто не погонял его поводьями или кнутом. Он вяло и нерешительно тащил повозку. Она стала легче, может быть, потому, что с нее слез человек.

Он раздул ноздри, так как почуял запах воды. Соленой воды. Вскоре брызги полетели ему в морду. Он недовольно вертел головой. Повозка опять стала тяжелей: на нее запрыгнул человек и крепкой рукой направлял движение, натягивая или ослабляя поводья.

На небе посветлело. Огненный столб, замыкавший караван, превратился в туманное, дымное облако, и даже жар, что исходил от него, ослаб. Он уже не боялся этого облака, но равнодушно ощущал его присутствие.

Вдруг человек погнал его вперед, прямо в воду. Кругом свирепо катились громадные сизые волны. Он упрямился, не хотел идти - человек злобно стегал его кнутом. Тогда он зажмурился, твердо решив: умру, но не сдвинусь с места. С каждым ударом кнута он вздрагивал, встряхивал рогами и мычал. Впрочем, боль притупилась.

Вдруг он почувствовал, как мягкая рука гладит его по голове. Женская рука. Он открыл глаза: женщина глядела на него страдальческим взглядом, обнимала его за шею и шептала в ухо, умоляя повиноваться мужчине и идти вперед - туда, куда тот приказывает.

Его копыта ткнулись в мягкий мокрый ил. Он медленно, нехотя двинулся вниз по узкой полосе земли между двумя стенами воды. Чем ниже он спускался, тем выше и чернее были стены из кипящей и бурлящей воды. Перед ним катилась повозка. Он обреченно тащился за ней. А по обе стороны ветер гнал и гнал холодные, взметнувшиеся до неба волны. Соленые брызги заливали ему морду, так что он только закрывал глаза, чихал и фыркал. Соль разъедала исхлестанные бока.

Ил и песок под копытами сменились скользкими острыми камнями. Он шел намного тише. Караван взгромоздился на узкую горную гряду. Мужчины спрыгнули с телег, вели лошадей и быков под уздцы, очень бережно и осторожно. Вода повсюду пенилась и кипела. Ему казалось, что волны по бокам закроют его с головой и он задохнется. На языке у него осела соль, от соли слезились глаза. А человек кричал ему: "Давай... Давай! Ну же... Ну!" - и хлестал кнутом. Он ничего уже не ощущал, кроме боли, холодного ветра и секущих по шкуре соленых водяных брызг. Он закрыл глаза и тянул, тянул этот мучительный груз.