Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1 Страница 15

-17-

Он не сразу понял и осознал, что произошло. Увидел только, как зашатался дом, и почувствовал, как под ногами куда-то поехала земля, да так, что он упал на колени, а когда снова поднял глаза, то дом уже разваливался на части. Огненно-чёрно-серый столб разорвал крышу, и в воздухе плавали её обломки. Потом разом осветились все окна, со звоном вылетели все стёкла и из оконных проёмов выпыхнуло тем же огненно-чёрно-серым смрадом, стены стали заваливаться, как у карточного домика, и тут же взрывная волна повалила гауптштурмфюрера на спину, покатила, сбросила в бассейн и прошла дальше поверху. Уши до боли заполнились грохотом взрыва, треском разваливающегося дома, беспрерывными ударами падающих сверху черепиц и кирпичей. Гауптштурмфюрер поднялся, вжался телом в ближний к дому угол бассейна, закрыв голову руками и защищая её от каменной бомбёжки. Сверху сыпалась сметаемая в бассейн земля, слышался гул и треск пожара, сопровождаемый шумами последних разрушений. Когда перестало сыпать и падать, он вышел из угла. Кое-как отряхнувшись от густо запорошившей лицо и одежду земли, он в несколько приёмов, срываясь с гладких стен, выкарабкался из бассейна. Ему помогли четыре коротких штыря, зачем-то торчащие из стены бассейна. Дома не стало. На его месте густо дымились обломки в окружении расщеплённых и обгорелых деревьев, далеко разбросанных кусков стен и крыши. И уже не слышно было шума машин. «Ай, да Гевисман! Всё предусмотрел. Вот так сгорели сейфы! Прости, Эльза! Не будет у тебя дома. Прости!»

Глава 2

-1-

Тяжело поднявшись, он ещё раз и более тщательно отряхнул одежду и волосы. Руки дрожали, слёзы заволакивали глаза, жить не хотелось. Горькая обида давила грудь, туманила мозг, отнимала силы. «Мой Бог! Где же предел твоим испытаниям? За что наказываешь? За что делаешь убийцей и разрушаешь веру в людей? Как младенца, не умеющего плавать, бросаешь сразу в омут? Ну, гевисманы! Вы мне враги на всю жизнь! Прости, боже, но сердце просит отмщения, оно не выдержит. Ты, наверное, всё же не на того поставил». Бессвязные мысли пробегали в голове, пока он, шатаясь, выходил из сада через калитку. От слабости снова пришлось присесть прямо на бордюр у дороги, опустив голову и сжав её руками.

- Что с вами? Вам плохо? Вы из этого дома? Вам помочь?

Он поднял голову. Перед ним стояла женщина, держа за ручку тележку на резиновых шинах с какими-то вещами внавал, а рядом – мальчик, со спокойным любопытством рассматривающий его.

- Ой, простите! Я думала… у вас виски седые… простите.

Кремер поднял руки и непроизвольно потрогал свои виски. Ещё раз, уже осмысленнее, посмотрел на женщину и решительно сказал:

- Это я вам помогу.

Поднялся, отстранил её от тележки и, толкая, пошёл по улице широким шагом так, что женщина и ребёнок засеменили, чтобы не отстать, слегка задыхаясь от ускорения.

- Вы куда? – спросил он, не интересуясь ответом.

- Домой, - ответила, запыхавшись, женщина. – Пока здесь стреляли и бомбили, жили в пригороде, в подвале у свекрови. Есть там нечего. А в городе, говорят, русские кормят, хоть ребёнок будет сыт.

- Ничего, война кончилась, теперь будет легче, - успокоил он её, ничуть не сомневаясь в обратном.

- Для нас не кончилась, - возразила женщина. – И неизвестно, когда кончится. Мой муж два года назад пропал под Сталинградом. Много раз из гестапо приходили и проверяли, спрашивали о нём, а что мы знаем? Хоть бы он попал в плен. Тогда вернётся, и для нас война кончится.

- Несомненно, он в плену, - заверил Вилли, возвращаясь к действительности, - иначе бы гестапо не проверяло. Вот увидите: он придёт, и снова заживёте.

- Только бы не так, как раньше, - пожаловалась женщина. – Не надо больше войны. Не хочу чужого, пусть мне оставят моё, пусть оставят в покое. Ненавижу Гитлера!

«Поздно», - хотел ответить ей Кремер, но не успел. Вдали, на перекрёстке, у трёхэтажного здания с целыми окнами стояла машина, а у дверей дома виднелся часовой. Приближаясь к ним, замолчали. Это был студебеккер, заехавший на тротуар, с кузовом, крытым тентом, а у дверей прохаживался русский солдат с автоматом на груди. Вскоре можно стало разглядеть американский флажок на радиаторе и торчащие из окна кабины ноги в громадных ботинках. Стала слышна и несвязная весёлая мелодия, выдуваемая из губной гармошки. Очевидно, шофёр коротал с ней время и развлекал часового, который с интересом посматривал на кабину, но в разговоры не вступал.

- Теперь вы пойдёте одни, а мне нужно туда, в комендатуру, - объяснил Вилли.

Он передал женщине тележку, погладил мальчика по волосам, подождал, пока они уйдут и сблизятся с грузовиком, отвлекая на себя внимание, а потом и сам пошёл следом, придерживаясь противоположной стороны улицы так, чтобы большую часть времени часовой был скрыт студебеккером. Шёл неспешно и тихо, а когда часовой совсем перестал быть виден, резко свернул к грузовику и уже совсем неслышно подошёл к кузову. Остановившись у задних колёс, он ждал, когда русский уйдёт от машины в своём маятниковом передвижении. Дождавшись, постарался ужом проскользнуть через задний борт в кузов под брезент, и это ему удалось.

Ничего вокруг не изменилось. По-прежнему слышались шаги часового и пиликанье шофёра, изредка прерываемое залихватскими припевами хриплым басом. Когда глаза привыкли к внутреннему мраку, Вилли разглядел в кузове накиданные палатки, какие-то бидоны и ящики и, осторожно передвигаясь, забрался под опущенную скамью у кабины, за брезентовую кучу, и там затих. Сердце так бешено колотилось, соревнуясь с прерывистым дыханием, что он даже испугался, как бы шофёр не услышал.

То, что он сделал, было мгновенным, но осознанным решением, пусть не подготовленным и рассчитанным на удачу, но всё же осознанным. Не стёрлись в памяти встреча и ночные разговоры с Кранцем, который так хотел вместе с Вилли добраться до американцев. «Нам надо уходить к американцам», - говорил Виктор той ночью, - «они не заклятые враги нам, особенно теперь, когда война кончилась. Для них враги – наци, крупные наци, а не мы. А когда у них с русскими не станет общего врага, врагами будут и русские. Потому что они разные, а мы с ними – одинаковые. Для русских же ещё долго врагом будет каждый немец, если он воевал, и здесь нам будет очень трудно не только жить, но и выжить. Нас, офицеров, а тебя, эсэсовца – тем более, будут вылавливать и русские, и свои, стараясь выслужиться и заработать на предательстве. Пройдёт совсем немного времени, и американцам понадобятся профессионалы, прошедшие восточный фронт. А мы – вот они! И снова – нормальная жизнь солдата. Потому уходить будем только к американцам и обязательно сейчас. Потом, когда они с русскими обособятся, проведут границы, сделать это будет труднее и опаснее. Запомни: они такие, как и мы. Русские – совсем другие». Вилли хорошо запомнил доводы своего единственного друга, поверил им и не мог не следовать им после трагической гибели Кранца. Потому и оказался в американском грузовике и очень надеялся быстро попасть к американцам, как этого хотел друг.

Кремер не заметил, как неожиданно задремал, и очнулся от разговора у заднего борта:

- О, кей! Будут чулки, зажигалка, паркер, что ещё?

- Вези губную помаду, часы, сигареты.

- Олл райт! Всё будет. На замену даёшь икра, крабы, рыба красный, балык, так? Можно водка, спирт.

- Как договорились. Жду. У меня всё есть. Вези, не пожалеешь.

- Гуд бай!

- Давай!

Вилли почувствовал, как слегка качнуло машину от посадки американца, слышал невнятный разговор его с шофёром, мотор заработал, и они поехали.

-2-

Но что это была за езда! Машину бросало и мотало из стороны в сторону, как будто рулевое колесо по временам вырывалось из рук шофёра, она прыгала, то проваливаясь, то вылетая с креном из колдобин, и всё это на скорости – шофёр явно игнорировал тормоза. Пришлось выбраться из-под скамейки, чтобы остаться живым, и взобраться на палатки, крепко держась за борт. И всё равно Кремера несколько раз сволакивало с кучи на пол, сталкивая с ящиками и бидонами, которые в безудержной пляске набрасывались на него. Проклиная ухарство шофёра, он даже забыл о цели и больше всего хотел, чтобы машина, наконец, остановилась.

И она остановилась на развороте, потом резко сдала назад так, что Вилли завалился на своё старое место у кабины за брезент. Хлопнули дверцы, заговорили по-английски. В кузове стало светлее: откинув брезент и, с лязгом, задний борт, кто-то, поднявшись в машину, выбросил на землю ящики и бидоны и снова захлопнул борт и брезент, и снова поехали, но теперь уже медленнее и с частыми поворотами. Наконец, встали. Слышались чужой разговор, смех. Забросив заднюю штору наверх и ярко высветив всё внутри, в кузов забрались два американских солдата в хаки с закатанными рукавами и пилотками под погонами и взялись за палатки.