Пол Боулз - Дом паука Страница 15

— А что ты собираешься делать, когда это наконец начнется? — спросил он наконец.

— А что ты будешь делать? — парировал Мохаммед.

— Ana[41]? He знаю.

Мохаммед посмотрел на него с сожалением и улыбнулся. Глядя на эту улыбку, Амар почувствовал, как в нем поднимается волна неприязни.

— Хорошо, я тебе скажу, что я собираюсь делать, — решительно произнес Мохаммед. — Я собираюсь делать то, что мне прикажут.

Хотел Амар того или нет, но это произвело на него впечатление.

— Значит, ты…

— Нигде я не состою, — прервал его Мохаммед. — Но когда придет тот самый день, каждый будет подчиняться приказам. Majabekfina[42].

Амар постарался не думать о сцене, которая могла бы последовать, решись он высказать мысль, вертевшуюся у него на кончике языка: «Даже богатеи, вроде твоего отца?» Произнести такое было бы серьезным оскорблением, даже в шутку. Затем, как и подобает истинному мусульманину, он на миг задумался о прелестях военной дисциплины. Ничто и никто, размышлял он, не может сравниться с государством, которое честно насаждает законы Ислама огнем и мечом. Быть может, Истиклал, добившись победы, вернет эту славную эру? Но, если партия стремилась к этому, отчего ж не говорила ни слова в своей пропаганде? Пока у власти стоял настоящий султан, партия толковала о богатых и бедных, сетовала, что не может издавать свою газету так, как ей того хотелось бы, и намеками критиковала монарха за мелкие просчеты или за всякие мелочи, которые он не сделал. Но с того самого дня как французы убрали султана, партия твердила исключительно о том, что его нужно вернуть. Однако если бы он вернулся, все опять стало бы как прежде, а подобное положение дел вряд ли устроило бы Истиклал.

— Yah, Мохаммед, — поинтересовался Амар. — Почему партия снова хочет видеть Сиди Мохаммеда Хамиса на троне?

Мохаммед недоверчиво взглянул на него и сплюнул в воду.

— Enta m'douagh[43], — с презрением произнес он. — Султан никогда не вернется, да и партии это не очень-то нужно.

— Но…

— Партия не виновата в том, что люди в Марокко — хемир, ослы. Если тебе это не понятно, можешь жевать жвачку, как и все.

Мохаммед лежал, откинув голову на камни, прикрыв глаза; казалось, он очень доволен собой. Амар почувствовал, как что-то резко кольнуло в сердце. К счастью, подумал он, Мохаммед не видит выражения его лица — вряд ли оно ему понравится. Отчасти его гнев был обусловлен личными причинами, но куда больше его задело то, что Мохаммед неожиданно открыл ему глаза на родину, позволившую горстке свиней-назареев заявиться и править его соотечественниками. Вместо дружеского согласия, кругом царили подозрительность, враждебность, мелкие свары. Всегда было так, и всегда так и будет. Со вздохом он встал и выпрямился.

Мохаммед сел и поглядел на другой берег. Крестьянский парнишка бродил среди камней, на которых была разложена его одежда, и ощупывал ее, проверяя, высохла ли она. Мохаммед, не отрываясь, следил за ним, глаза его сузились. Наконец он взглянул на Амара.

— Давай-ка сплаваем туда и позабавимся, — предложил он и, поскольку Амар не отвечал, добавил: — Сначала ты его подержишь, а потом я.

— Я лучше твою мать подержу, — ответил Амар, вложив в эти слова всю накопившуюся ненависть, они словно сами сорвались у него с губ.

Мохаммед вскочил.

— Kifach?![44] — крикнул он. — Что ты сказал?

Глаза его вращались, как у безумного.

Теперь Амар глядел на него спокойно, в упор, хотя в сердце впилась тысяча игл и дышал он быстро.

— Я сказал, что подержу твою мать, если ты подержишь для меня свою сестру.

Мохаммед не верил своим ушам. И даже после того, как Амар повторил свои слова, так, что сомневаться не приходилось, он словно оцепенел. Нельзя было даже хорошенько замахнуться: они стояли слишком близко, почти вплотную. Поэтому Мохаммеду осталось только отступить, и он тут же потерял равновесие и упал на мелководье у самых камней. Амар прыгнул вслед за ним, всем существом ощущая, как завис в воздухе в тот момент, когда Мохаммед уже коснулся воды. Миг спустя он уже сидел верхом на своем приземлившемся на спину противнике, едва скрытым водой. Мохаммед рычал что-то нечленораздельное и пускал пузыри, стараясь приподнять голову. В этом месте было мелко, и он ударился головой о камни. Амар встал, Мохаммед поднялся на четвереньки, он был весь в грязи и все так же подвывал. Затем с диким криком он бросился на Амара, и оба вновь оказались в воде. На сей раз под водой, прижатая к дну, оказалась голова Амара. Галька, жесткие скользкие листья, гнилые щепки крутились перед глазами; мир превратился в хаотичную смесь воды и воздуха, тьмы и света. Он чувствовал, как Мохаммед всей тяжестью навалился на него, стараясь прижать к дну локтями, коленями и одной рукой вцепившись ему в горло. На миг расслабившись, Амар рванулся изо всех сил, и Мохаммеду пришлось ослабить хватку. Дважды Амар со всей силы ударил Мохаммеда в живот кулаком, и ему удалось приподнять голову над водой и глотнуть воздуха. Высвободив ногу, он хорошенько двинул коленом, чувствуя, как оно попало во что-то мягкое. Секунду спустя, оба уже стояли на ногах, нацелившись на лицо противника: глаза, нос, губы. Теперь все дело было в том, кто окажется более упрямым. Кулак Амара угодил точно в левый глаз Мохаммеда,

— Сын гонорреи! — взвыл Мохаммед.

В следующий миг Амару показалось, что он налетел головой на каменную стену. Острая боль вспыхнула под самой переносицей. Амар отскочил, чувствуя, как кровь стекает по подбородку, у него перехватило дыхание, и, собрав как можно больше смешанной с кровью слюны, он плюнул Мохаммеду в лицо. Плевок угодил в верхнюю губу. Затем он боднул Мохаммеда в живот, что заставило того отшатнуться, и сразу же нанес еще один, гораздо более расчетливый удар макушкой. Мохаммед рухнул в прибрежную глину. Амар снова вскочил на него и нанес несколько увесистых ударов по лицу. Поначалу Мохаммед изо всех сил пытался встать, потом сопротивление его ослабло, он обмяк и только стонал. Но Амар уже не мог остановиться. Кровь из разбитого носа, стекавшая по его груди, капала на лицо и грудь Мохаммеда.

Окончательно убедившись, что Мохаммед не притворяется, чтобы вновь неожиданно напасть на него, Амар, пошатываясь, поднялся на ноги и изо всех сил ударил его по голове пяткой. Он часто дышал, чтобы остановить кровь, текущую из носа; потом ему пришло в голову, что, пожалуй, лучше будет умыться.

Зайдя поглубже в воду, он торопливо ополоснулся, постоянно оглядываясь, чтобы удостовериться, что Мохаммед по-прежнему лежит недвижно. Холодная вода, похоже, приостановила кровотечение, и Амар продолжал пригоршнями плескать ее в лицо, втягивать носом. Возвращаясь к берегу, он остановился и встал на колени рядом с Мохаммедом. Сейчас, когда лицо его врага расслабилось и смуглая кожа с нежным пушком проглядывала среди пятен крови и грязи, он не вызывал ненависти. Но какая же разница должна была быть между теперешним видом Мохаммеда и тем, что творилось у него внутри! Это была загадка. Амар собирался ударить его головой о землю, но теперь в этом не было нужды, потому что настоящий Мохаммед куда-то исчез и перед Амаром лежал голый незнакомец. Амар поднялся наверх и оделся. Ни разу не оглянувшись, он вывел велосипед на дорогу, сел и укатил. Когда подъем стал слишком крутым, пришлось слезть и идти пешком.

Эвкалиптовая роща казалась еще тише, чем прежде. Когда Амар уже почти выбрался на длинную прямую дорогу через равнину, ему показалось, что он слышит голос, зовущий его снизу. Трудно было сказать наверняка, да и зачем бы Мохаммеду звать его? Амар застыл на месте и прислушался. Нет, определенно из рощи доносились крики, но очень слабые, едва слышные. Звуки, долетавшие до Амара, были искажены эхом. И все же Амар мог бы поклясться, что зовут именно его, хотя было немыслимо, чтобы Мохаммед решился на такое. А может, и нет, вдруг у него не было денег, и страх перед французом из велосипедного магазина перевешивал чувство стыда, мешавшее позвать Амара? В любом случае, Амар не собирался ждать и выяснять, в чем дело. Чувствуя себя неправедным и несчастным, он снова влез на велосипед и под палящим солнцем покатил к городу.

Глава седьмая

Как и у большинства мальчишек и молодых людей, родившихся в Фесе после того, как французы выстроили всего в нескольких километрах от городских стен свой город — соперник Феса, у Амара не было привычки ходить в мечеть и молиться. Для всех, кроме богатеев, жизнь превратилась в нечто неупорядоченное, лишенное устоев; многие теперь бросали свои семьи и уезжали в другие города на заработки или шли в армию, где еда была гарантирована. Поскольку молиться нерегулярно — более тяжкий грех, чем не молиться вовсе, они попросту отказались от мысли жить, как старшее поколение, положившись на то, что Аллах в Своей всеобъемлющей мудрости поймет их и простит. Но зачастую Амара охватывала неуверенность: вдруг французы, подобно чуме или голоду, были испытанием крепости мусульманской веры, и Аллах пристально следит за душой каждого человека — насколько искренне тот придерживается своей веры? В таком случае, думал Амар, как, должно быть, Он гневается, видя, как извратились стези Его народа. Были минуты, когда он чувствовал, что лишился благодати Аллаха; так было и сейчас, когда он мчался мимо пересохших полей, а огромный солнечный диск изливал на него потоки нестерпимого зноя.