Иэн Бэнкс - Мертвый эфир Страница 15

Стоял прилив, и вода поднялась у пристани, по которой я шел к «Красе Темпля» мимо других подобных жилищ; вдвух из них горел свет, и оттуда доносилась музыка. С верховьев Темзы дул ветерок, смешанный с брызгами начинавшегося дождя. По железнодорожному мосту Баттерси прогрохотал поезд. Между мной и мостом высился, мерцая в ночи желтоватым светом, недостроенный фасад нового пафосного здания на набережной Челси-Рич. На реке было тихо, шум городского транспорта сюда почти не доносился. Прилив означал также отсутствие вони — неприятная сторона жизни на плаву состоит в том, что во время отлива дно Темзы обнажается, и придонный ил смердит, особенно в летнюю жару, всевозможными первобытными останками и чуть ли не допотопным дерьмом. Возможно, потому что именно этим он и является.

Несмотря на дождь и ноющую пустоту в животе, я остановился у палубной надстройки с ключом в одной руке, с остывающей курицей в другой и простоял так минуты две, глядя на черную воду, ибо вдруг ощутил себя немного одиноким, но затем — почти сразу, добавлю в свою защиту, — устыдился подобного приступа жалости к самому себе. Приглушенный гул никогда не засыпающего города лился откуда-то с покрытых белесыми разводами небес, и я тщетно пытался расслышать темную струящуюся музыку речной воды.

Из окна моей спальни в родительском доме в Хеленсбур-ге, что стоит на северном берегу Клайда в тридцати километрах ниже по течению от Глазго, была видна река. Я рос, наблюдая, как вдалеке, в Гриноке, постепенно исчезают из пейзажа краны по мере закрытия верфей; позднее на их месте выросли офисы, магазины, жилые здания и развлекательные центры, но к тому времени мы уже перебрались в Глазго, чтобы жить поближе к зубоврачебному кабинету, который отец открыл в центре города. Наша квартира в бельэтаже в зеленом районе Саутсайд оказалась просторной — у моего брата Иэна и у меня появились комнаты вдвое больше, чем в нашем одноэтажном домике в Хеленсбурге, — но вид за окном изменился: широкая, с трехрядным движением, улица с припаркованными у проезжей части машинами, а с другой стороны такие же высокие доходные дома, как и наш. Мне не хватало вида на реку и на холмы даже больше, чем я ожидал.

Мы с Джоу повстречались на речном прогулочном катере одной летней душной ночью, а с Селией — в новом, с иголочки, пентхаусе сэра Джейми наверху высотного здания Лайм-хаус-тауэр, во время грозы.

— Ты, что ли, спел тот кавер Кэта Стивенса[35]. Разве тебя еще не засудили?

Был конец лета двухтысячного года. В то время моя программа на радиоканале «В прямом эфире — столица!» еще выходила в эфир незадолго до полуночи. Мы стояли с моим тогдашним режиссером на корме прогулочного теплохода, плывущего по Темзе, и обсуждали последний выпуск. Одновременно мы наблюдали, как уплывают вдаль металлические щиты «Барьера» — построенной поперек Темзы раздвижной дамбы, защищающей Лондон от наводнений; каждая из мно гочисленных секций — как тонущий корабль, задравший нос; последние отблески рубинового заката еще догорали на их форштевнях, когда к нам подошло коротко остриженное блондинистое создание с огромным количеством металлических колец на самых различных частях лица и вклинилось между нами.

Вик, так звали режиссера, сделал шаг назад, освобождая для нее пространство, окинул девушку взглядом, решил, что я, может быть, не сержусь из-за прерванной беседы, посмотрел на меня, приподнял брови и побрел прочь.

Я и сам внимательно ее рассматривал, на всякий пожарный. Девушка была одета во все черное: ботинки, вельветовые брючки, футболка с глубоким круглым вырезом и потертая кожаная куртка вроде байкерской, висящая на одном плече. С виду лет двадцать пять.

— Меня еще никто не засудил, — ответил я как можно осторожнее на тот случай, если окажется, что со мной беседует журналистка. — Наши адвокаты обменялись письмами, что, кажется, стоило не меньше взаправдашнего процесса, но его самого таким образом удалось избежать.

— Понятно, — энергично кивнула девушка, — Ах да, я Джоу Лепаж, — представилась она, протягивая ладошку, чтобы скрепить знакомство рукопожатием, и одновременно указывая кивком на застекленную надстройку теплохода, где грохотала музыка и ей в такт впечатляюще вспыхивали разноцветные лампочки, подобные тем, что лет десять назад украшали большинство дискотек. — У нас тут вечеринка от «Айс-Хау-са», — объяснила она. — Это фирма звукозаписи. А вы Кен Нотт с радио, верно?

— Верно, — Я пожал ей руку.

— Что это была за песня? «Рушди и сын»?[36]

— Да, но исполнялась на мотив «Тени Луны»[37].

— Ха, точно. Как это там: «Тенью за мной фундаменталист…» — пропела она с хрипотцой, но попадая в ноты.

— Почти, — ответил я, — «Всюду за мной фундаменталист. Крадется как тень», — скорее проговорил, чем пропел, я, все еще остерегаясь подошедшей девушки.

То, что она сказала, будто работает в звукозаписывающей фирме, еще не значило, что так оно и есть. Однажды, будучи сильно на бровях плюс закинувшись экстази, я дал интервью, сам о том не ведая, некой девице, которую подцепил в ночном клубе и которая оказалась репортером бульварной газетенки, славящейся безнадежно ретроградским отношением и к наркотикам, и к тем, кто их употребляет. Эта публикация чуть не стоила мне работы и стала поводом для длительных препирательств между радиоканалом «В прямом эфире — столица!» и газетенкой на предмет того, сообщила ли корреспондентка в начале разговора, кем на самом деле является, или же нет. Я стоял на том, что она ничего подобного не говорила, хотя вполне возможно, что и сказала, но я просто не услышал, поскольку был слишком занят: яростно скрипел зубами и пялился на ее сиськи.

У Джоу, кстати, груди тоже что надо: не слишком большие, но высокие и прекрасной формы, без лифчика. Я это сразу заметил. Палубные огни, горевшие прямо над нами, делали более рельефными бугорки в тех местах, где небольшие острые соски приподнимали хлопчатобумажную ткань, черную и тонкую.

— Ага, — кивнула она, — слышала на какой-то вечеринке. Но записи у меня никогда не было.

— Ну что же, — улыбнулся я, — с удовольствием подарил бы тебе, но сейчас и у меня ни одной не осталось.

— Извиняюсь, — тоже улыбнулась она, — вообще-то я не собиралась ничего выклянчивать.

Она машинально, без кокетства запустила руку в свои стоящие торчком светлые волосы, обнажая их совершенно черные корни, и посмотрела в сторону главной тусовки.

— Чем ты занимаешься в «Айс-Хаусе»? — спросил я.

Она пожала плечами.

— Немножко репертуаром, немножко тем, что мой босс называет менеджментом. Нянчусь с группами.

— Кто-нибудь из тех, о ком я мог слышать?

— Надеюсь. Например, «Аддикта». Слышал о них?

— Ну, да. Раскручивают их дай бог.

Она решительно мотнула головой:

— Это не просто раскрутка. Они действительно классные.

— Ну, может быть. Видел я одно интервью с ними. Солист их чересчур много о себе понимает.

Она усмехнулась:

— И чего?..

Я улыбнулся.

— Да, наверное, законы игры такие.

— Они нормальные, — проговорила моя новая знакомая — Вся группа. Брет, их лидер, может показаться наглецом, но он просто по-своему честен; он реально крут, сознает это и потому ведет себя без ложной скромности.

— В чем в чем, а в скромности его действительно нельзя упрекнуть, — согласился я.

Она огляделась по сторонам.

— Ну как? Наслаждаемся прогулкой?

— Нет, — вздохнул я, — Терпеть не могу прогулок на таких суденышках. Даже если не вспоминать историю с прекрасной «Маркизой»[38]… На них я всегда чувствую себя в ловушке. Никуда же не сойдешь. На всякой нормальной вечеринке, или концерте, или еще каком сборище ты всегда можешь направиться к двери. А главное, всегда нужно плыть до самого конца, даже когда смертельно скучаешь или… ну, в общем, наоборот. Пару раз мне доводилось кое с кем познакомиться, и, ну, раз уж общение оказывалось настолько приятным…

— Понятно, кое с кем женского рода.

— Ну да, женского рода и соответствующего же пола, и когда у нас вдруг пропадало стадное чувство и возникало желание где-нибудь уединиться, то есть чтобы только двое нас и больше никого, и… в общем, сплошное расстройство, приходилось терпеть до высадки.

Она широко улыбнулась и вынула из кармана куртки бутылку пива.

— Привык, значит, снимать женщин в таких поездках?

— Да ладно, всего-то два раза дело было.

— Но ведь всегда можно спуститься в трюм и запереться в туалете, а потом претендовать на членство в «клубе метровой глубины»[39].

— Знаешь, — поморщился я, словно такая мысль только что пришла мне в голову, — не могу припомнить ни одного романа, начавшегося в туалете, который продолжался бы достаточно долго. Хм, как странно.