Кристофер Бакли - Суматоха в Белом Доме Страница 15

Думаю, этим объясняется его недолго прожившее предложение, последовавшее за визитом в Центр реабилитации наркоманов, о введении разрешения частным лицам топить или расстреливать любое судно или самолет, ввозящие наркотики в Соединенные Штаты Америки.

Такие разрешения не выдавались после войны 1812 года,[8] когда частные лица имели право пускать ко дну британские корабли. Генеральный прокурор Страцци, жесткий либерал, был явно потрясен идеей президента, хотя понимал, что никто никогда не даст «добро» на такую программу.

Отношения с конгрессом были хуже некуда. Когда сенатор Блиффен от Луизианы смешал с грязью нашу метрическую инициативу как «неамериканскую», ни один из его коллег не поднял голос против этого откровенно абсурдного заявления.

Тим Дженкинс, наш представитель в конгрессе, считал, что мы должны устраивать больше роскошных приемов для конгрессменов и их жен. От этого предложения президент попросту отмахнулся. «У нас было уже столько этих чертовых приемов, – сказал он, – что от их блеска у меня темно в глазах».

Во время обсуждения бюджета в Овальном кабинете президент вышел из себя, когда ему сказали, что не хватает денег на министерство инфраструктуры. На чье-то предложение взять несколько миллионов у силовиков он пробурчал: «Если я еще больше урежу бюджет Пентагона, военно-морскому флоту ничего не останется, как вернуться к парусникам». Тем не менее, отношения с адмиралом Бойдом из Объединенного комитета начальников штабов у него были не ахти какие.

Я заметил, что президент стал цитировать в беседах свои речи. Не особенно приятная привычка, однако прецеденты уже были. Историки отмечали, что президент Кеннеди часто повторял жене: «Не спрашивай, когда обед; спрашивай, что на обед». Такер, по крайней мере, не говорил о себе в третьем лице.

Президент был особенно склонен к самокритике в своих речах, он словно извинялся за чуть подгоревший обед во время ужина. Наш главный сочинитель речей Чарли Манганелли всегда включал в его речь что-нибудь в этом роде. Но в один прекрасный день Чарли озадачил меня. Он только что получил от президента черновой вариант речи с поправками, где были вычеркнуты строки, содержащие элементы критики в свой адрес, а на полях написано: «Не по-президентски – исключить».

– Герб, скажите, он не делает себя под Никсона?

Я сказал, что президент в стрессовом состоянии.

– В стрессовом состоянии? – переспросил Чарли. – В стрессовом состоянии? У меня работают четыре человека, которые три месяца не видели своих жен. Я провожу больше времени в самолете, чем на земле. Герб, кажется, я старею. Одна из моих сотрудниц – Джулия – на прошлой неделе упала в обморок. Скажите ему, если он не хочет стрессов, пусть произносит поменьше своих проклятых речей!

Он был прав, в расписании президента действительно наблюдался перебор с речами, но он считал, что чем хуже дела в Вашингтоне, тем важнее ездить по стране и общаться с народом.

Еще через три дня, когда я был в кабинете президента, он оторвался от чтения бумаг и, хмурясь, спросил:

– Что нашло на Манганелли?

– Сэр?

– Читайте вот тут.

Это была последняя речь, подготовленная Чарли, предназначенная для торжественного обеда в Обществе Элеоноры Рузвельт. Начиналась она так: «Я не заслуживаю чести, которой вы удостоили меня сегодня вечером. По тому, как в последнее время идут дела, я заслуживаю лишь преждевременной отставки».

Должен признать, это было слишком.

– Передайте ему, что президент в ярости. Еще один такой выпад, и он опять будет сочинять рекламу йогуртов.

Вот оно – о себе в третьем лице. О, Господи, подумал я, недобрый знак.

Изображая веселость, я сказал ему, что Чарли всего лишь использует формулу, которая сослужила отличную службу в прошлом.

– Герб, это Белый дом. – Президент как будто говорил искренне. – Я думаю о его репутации.

– Понятно.

– С репутацией надо осторожно.

– Да.

– Такая речь Манганелли может повредить репутации Белого дома.

– Он…

– Он думает, это так просто? Они собираются вручить мне медаль Элеоноры Рузвельт. – Он махнул на бумаги у меня в руках, как будто я держал собаку, забредшую к нему в кабинет. – Передайте ему, пусть будет совсем другой текст. Пусть найдет иное звучание темы.

– Да, сэр.

– И еще передайте ему, пусть больше не цитирует Джона Кеннета Гэлбрейта.[9] Мне нужны новые идеи.

К этому времени стало доподлинно известно, что у вице-президента свои цели в политике. В речах – я настоял на их предварительном прочтении – он почти совсем не упоминал президента. Изучив их, будущие историки могут сделать вывод, что Рейгелат был лидером страны, так много он распространялся о «своем видении будущего Америки».

Должен признать, этот человек умел и динамично говорить, и увеличивать финансовый фонд партии. Но когда он дал интервью Энн Деврой, в котором заявил, что скорее всего не пойдет на выборы в 1992 году, так как ему хотелось бы провести несколько лет «в близком общении с народом», мы поняли, какую проблему чуть было не прозевали. Кроме того, нам стало известно, что кое-кто в Национальном комитете демократов молчаливо поддерживал Рейгелата в желании самостоятельно идти на выборы в 1996 году и поэтому приветствовал его отмежевание от Такера.[10]

Итак, было решено отправить вице-президента в несколько зарубежных поездок, например в Мавританию, Оман и Сардинию.

– Пусть пообщается с тамошним народом, – прошипел Ллеланд.

Вице-президент прибежал в Западное крыло с криками, что его неправильно поняли, однако было уже немного поздновато.

10

Инцидент с оладьей

Сегодня утром неприятный инцидент в кабинете Рузвельта. Сомневаюсь, что тамошние стены видели подобное безобразие со времен Линдона Джонсона. Говорил с Хардести о маргариновом пятне. Он в ужасе.

Я чувствовал, что приближается развязка. Несколько месяцев Ллеланд и его прихлебатели распространяли слухи в прессе о том, что президент якобы недоволен тем, как я «провалился» с делом Коры Смит, с кубинской инициативой и так далее. Странно, что он не возлагал на меня ответственность за капризы погоды. Мне казалось, что у президента есть дела поважнее – так оно и было, – но сам я очень расстраивался из-за лживых наветов. Расстраивалась, конечно же, и Джоан.

Прежде президент презирал льстецов, а теперь приближал их к себе, получая удовольствие, нет, наслаждаясь их обществом. Впереди всех были Ллеланд и Марвин, и, естественно, их клевреты. Уитерс, как я заметил, стал пятясь выходить из Овального кабинета, чтобы не показать президенту спину. В конце концов я решил поговорить с президентом по душам. Однако каждый раз, когда я предлагал потолковать, он ссылался на занятость. «На следующей неделе», – говорил он и забывал об обещании. Это оставляло неприятный осадок.

Если честно, то и для президента это было не самое счастливое время. Его брак рушился на глазах. Первая леди все еще изредка откровенничала со мной, и я знал, что они с президентом не ладят. Она даже поговаривала о том, чтобы «взять отпуск» и сняться в каком-нибудь фильме. Приходилось одновременно ободрять и сдерживать ее.

Президент всегда был вспыльчивым, но во времена губернаторства он принимал легкое успокаивающее средство, и результат был отличный. Теперь, увы, он перестал себя контролировать – не хватало времени на здоровье! – и это сказывалось.

Давая интервью известному журналисту Джону Лофтону из «Вашингтон таймс», он посоветовал тому «прочистить мозги» в ответ на резко поставленный вопрос о «разрушении американской экономики и обороноспособности». Говорят, поскольку на этом Лофтон не остановился, президент накричал на него и выгнал из Овального кабинета, что и засвидетельствовала пленка, которую демонстрировали по телевизору.

Через несколько дней после этого инцидента мы – узким кругом – завтракали как обычно в кабинете Рузвельта. Были Ллеланд, Марвин, Фили и я. «Большая четверка», как нас называла пресса.

Фили пару дней провел, улаживая последствия президентской выходки. С его губ то и дело в адрес президента срывались нелестные характеристики – «осел» была самая частая.

Если бы кто-нибудь другой произнес такое, я бы немедленно потребовал извинения. Но Фили – это Фили. Смешно было ставить под сомнение его преданность президенту. Он любил его не меньше меня.

Однако Ллеланд фыркнул, довольно громко ударил по верхушке сваренного всмятку яйца и сказал:

– Мне кажется, не стоит так говорить. Все-таки президент Соединенных Штатов Америки.

– Бэмфорд, почему бы вам не засунуть это яйцо себе в зад?