Мария Эрнестам - Под розой Страница 15

Однако наутро все испортилось. Это было единственное утро в году, когда мама не валялась в постели до полудня, а завтракала с нами. Но когда я вышла в кухню к накрытому для завтрака столу, мамы там не было. Папа сидел и читал газету, дедушка с бабушкой прихлебывали кофе. Одеты они были по-праздничному: дедушка в костюме, бабушка в нарядном платье, с седыми волосами, собранными в маленький пучок. Мамы нигде не было видно. Некому было сказать мне: «С Рождеством, Ева!». Я пошла в спальню и увидела, что мама лежит в постели, а на тумбочке стоит нетронутая чашка кофе. Я не удержалась и сказала:

— Вставай, сегодня же Рождество, ты должна завтракать с нами на кухне!

Она странно посмотрела на меня:

— Да-да, я уже иду. С Рождеством.

Конечно, она так и не спустилась. Мы завтракали без нее, и пряники были на вкус как картон. Ко времени начала утренней службы мама спустилась вниз в халате и заявила, что у нее болит голова:

— Но вы идите, когда вернетесь, мне уже будет получше.

Всю службу у меня болел живот. Я не слышала, что говорил священник, только смотрела на крест на стене церкви и мысленно протягивала к нему руки. Я думала о том, что Иосиф не был настоящим отцом Иисусу, и что мама наверняка мне не родная, и что мой единственный друг на свете — это уши Бустера. Дети в хоре были наряжены ангелочками с крылышками на спинах: одна девочка надела красные чулки и напоминала аистенка. Наверное, ее мама сидит сейчас среди прихожан и проклинает себя за то, что не проследила, какие чулки натянула ее дочка, думала я и испытывала странное злорадство при мысли о том, что девочка после выступления получит выговор. Вероятно, такие мысли были вызваны завистью, ведь ее мама, по крайней мере, была с ней, а моя отлеживалась дома в постели. Когда дедушка обнаружил, что у него стащили зимние кожаные перчатки, я поняла, что это Рождество обречено: оно уже стоит на табурете с веревкой на шее. Осталось только выбить табурет.

Мы вернулись домой, отряхнули снег с обуви. Дедушка растирал заледеневшие руки. Мама уже встала и переоделась, но обед не приготовила. Дедушка с бабушкой, руководствуясь принципом «больше дела — меньше слов», взяли это на себя, и спустя час мы сидели за праздничным столом и ели домашнюю колбасу, которую они привезли с севера. Наша кухня была празднично украшена: в окне висела рождественская звезда, стол накрыт вышитой скатертью. Папа подливал всем водки. Мама опрокинула пару стопок и начала приходить в себя. Мы пели рождественские песенки, и она заливалась смехом. Так приятно было наконец расслабиться.

— Ничего удивительного, что я в плохом настроении. Я так устала. Работала как проклятая последние недели: конец года, сдача плана, потом подготовка к праздникам… Но вижу, вам трудно меня понять. Вы все накупили себе новых нарядов на Рождество, а я одна сижу тут в обносках.

Папа решил не отвечать ей, затянув новую песню. Бабушка пробормотала что-то вроде: «Ну теперь можно забыть о работе, ведь сейчас Рождество. Посмотри, какой вкусный окорок на столе. А тортику не хочешь?».

Я с нетерпением ждала раздачи подарков. Мама обожала подарки, и я была уверена, что они поднимут ей настроение. По традиции мы открывали их после обеда, и пока что они лежали под елкой, маня яркими обертками. Конечно, стиральную машину мы не поставили под елку, решив, что завяжем маме глаза, дадим ей покружить по дому и только потом отведем в гараж. Так сюрприз будет более неожиданным, и мама обрадуется сильнее, чем если бы уже утром увидела коробку и догадалась, что внутри.

Папа переоделся Дедом Морозом, уселся под елку и стал раздавать подарки, читая рождественские стишки. Дедушка с бабушкой были как всегда щедры. Мне подарили кофточку, маме шелковый шарфик, а также книги, дорогой шоколад, духи и еще что-то, точно не помню. Родители отца прислали подарки по почте. Моя посылка была завернута в красивую синюю бумагу со звездочками. Она была большой и тяжелой. Я открыла ее, сняла несколько слоев бумаги и достала статуэтку Девы Марии. Она была из мрамора, полметра высотой и изображала женщину, одетую в длинное платье, шаль и сандалии. Ладони она прижимала друг другу, словно молилась или приветствовала кого-то. Я влюбилась в нее с первого взгляда, как когда-то в Бритту. Мама только фыркнула:

— Какая гадость. Только они могли прислать такую громоздкую, уродливую и совершенно бесполезную вещь. У них совсем нет вкуса.

У меня все сжалось внутри, но Дева Мария нисколько не обиделась. Она просто смотрела на меня сосредоточенно. Ее спокойствие меня восхитило, я подумала, что она столькому может меня научить. Так я и сидела, смирно ожидая, когда папа дойдет до моего подарка маме. Ей уже подарили кучу всего от папы и дедушки с бабушкой, например, милую курточку, отороченную мехом, которая ей очень шла. Теперь она сидела на диване и жадно следила за все уменьшающейся горкой подарков под елкой. Каждый раз, получая сверток или коробку, она тут же вскрывала их, не замечая ни красивой упаковки, ни интересного стишка, приклеенного сверху. Взяв в руки мой подарок маме, папа прочитал стихотворение, которое я сочинила сама: «С такой вещицей на шее нет в мире мамочки милее».

— Чтобы это могло быть? Дайте-ка посмотреть… Да неужели… Какая прелесть! Ожерелье! Где ты его раздобыла, Ева? Оно чудесное, спасибо большое.

Мама тараторила слова благодарности, разглядывая серебряную цепочку с цветными камушками ее любимых оттенков. Именно это стало для меня решающим фактором при покупке дорогой — целых пятьдесят крон — безделушки. Мама никак не могла справиться с застежкой, пока, наконец, не попросила о помощи бабушку, бормоча: «Терпеть не могу сложные застежки, об них можно все ногти переломать».

Бабушка забрала у нее ожерелье и стала его рассматривать. Они одновременно поняли, что именно не так, но мама воскликнула первой:

— Ева, мне не нужна эта вещь! Она сломана.

Она протянула мне цепочку, и только тогда я увидела то, чего не заметила раньше, — застежка не защелкивалась. Я хотела было объяснить, что могу поменять цепочку или подарить что-нибудь другое, но мама уже отвернулась к папе, который протягивал ей очередной подарок. Ее красные губы были полуоткрыты, голубые глаза искрились, брови поднялись в ожидании, зубы поблескивали а свете свечей, а щеки разрумянились, как у Деда Мороза. Она наконец обрела праздничное настроение.

Я так сильно сдавила цепочку в руке, что камушки до крови впились мне в ладонь, как теперь иногда — шипы роз. Папа делал вид, что ничего не случилось. Наверно, он так и решил, тоже считая, что цепочку легко можно поменять на исправную. Вскоре под елкой ничего не осталось, и папа попросил маму встать:

— Иди сюда! Нет, я не буду тебя обнимать, не бойся! У нас есть еще один подарок для тебя. Пойдем!

Мама поднялась с дивана и встала перед ним в ожидании. Она была похожа на ребенка, думается мне сейчас, но тогда я, конечно, так не считала, я сама еще была ребенком. Папа взял красивый шерстяной шарф и завязал маме глаза. Потом он крутил и крутил ее, пока она чуть не потеряла равновесие. Она громко смеялась, черная юбка развевалась, открывая стройные ноги в тонких чулках. Бабушка с дедушкой тоже встали. Дедушка взял маму за одну руку, папа — за другую. Потом мы долго ходили по дому: в спальню, на балкон, в кухню, вверх по лестнице, вниз по лестнице и обратно в гостиную. Все это время мама хохотала, она засмеялась еще громче, когда папа открыл входную дверь, и холодный декабрьский ветер дунул нам на ноги. Мама пошатнулась на пороге — намеренно, решила я, имея большой опыт игры в жмурки. Папа еще крепче взял ее за руку, и они пошли к гаражу. Мы не надели ни курток, ни сапог, и я тут же озябла на ветру, но зато снег был такой плотный, что по нему можно было спокойно идти в тапочках. Папа открыл дверь гаража, дедушка включил свет, и все, у кого не были завязаны глаза, заглянули внутрь.

Там стояла стиральная машина. Мы обернули ее всей бумагой, какую только нашли в доме, и украсили огромным алым бантом. Я переминалась с ноги на ногу, пытаясь согреться, сжимала в кулачке ожерелье и думала, что если сейчас все не наладится, то не наладится уже никогда. И тогда мне придется выбирать — лев или крокодил. Мама стояла перед подарком, а папа снимал с нее повязку, декламируя стишок о «чудо-машине».

В первый момент она ничего не сказала. Просто стояла, застыв перед подарком. А потом начала хохотать. Со словами «Что бы это могло быть?» она начала срывать с машины бумагу, и та усыпала весь пол. Большие и маленькие бумажки летали вокруг и приземлялись на велосипеды, шины и лыжи, хранившиеся в гараже. Наконец, мама добралась до коробки и прочитала надпись. Она ничего не сказала. Стояла молча, пока папа не достал нож и не предложил ей открыть коробку. Это вывело ее из ступора, и она снова принялась раздирать, на этот раз картон ножом.

Не знаю, почему она так долго ждала, прежде чем устроить истерику. Ведь всем было ясно, что в коробке может быть только бытовая техника и ничего другого. Никаких бриллиантов или мехов. Но, видимо, мама так ждала бриллиантов, что ожидание вкупе с алкоголем притупили ее восприятие. Но это я понимаю сегодня. Тогда я слышала только то, что она кричала. Я помню это до сих пор. Слово в слово.