Виль Липатов - Капитан «Смелого» Страница 15

– Видел фрукта? – сердито спрашивает Ярома. – Замучился с ними! Сам недоглядишь – пропало! Намедни три плитки чуть не упустили, спасибо, вовремя оказался на сплотке…

Капитан молчит.

– Не молчи! – сердится Ярома. – Знаю твою песню… Ворчать будешь! Не я виноват, что у молодежи основательности мало!..

И опять ничего не отвечает капитан. Сплавщик скисает, наводит крупные морщины у мясистого носа, и от этого лицо кажется нерешительным, обиженным.

– Я, брат, не умею как ты, – тускло говорит он. – Уговорчики, разговорчики, разная там массово-разъяснительная работа… У меня, брат, дисциплина так уж дисциплина!

Из дощатой будки на головке плота выходит рослый сплавщик, оборотившись к востоку, кинув руки за голову, зевает. Красив он. На фоне неба фигура человека скульптурно четка, рельефна, словно стоит она на этом месте испокон веков. За ним выходят другие, нагнувшись, плещутся холодной водой, выгоняя сладкий зоревой сон.

– Н-да! Вятская! – говорит капитан.

– Вятская! – в тон отвечает Ярома. – Гвоздь. Зловредная протока! Прямиком не заведешь, Борис.

– Нечего и думать!..

– Присядем! – хрипловато предлагает Ярома и опускается на замшелую коряжину. На выдубленном лице сплавщика застывает болезненная гримаса. Понимает капитан Ярому: аршином собственных бессонных ночей, своими сомнениями постигает немой вопрос в глазах Степана. Вспоминаются его давешние слова: «Опустею я, как плот уведешь. Уведешь – заскучаю, словно дитя лишусь!» Борис Зиновеевич поднимает с земли прутик, чертит на песке змейку, прилаживает к ней вторую, на месте встречи рисует крутой завиток – так встречаются Вятская протока и Чулым.

– Похоже?

– Похоже.

– А теперь вот так! – Капитан рисует на песке плот, изгибает его тоже змейкой, но в другую сторону. – Если середина плота будет здесь, то где будет головка?

– Середина плота никогда не будет здесь! – сердито возражает Ярома и крест-накрест перечеркивает положение головки. – Никогда!

Борис Зиновеевич терпеливо восстанавливает чертеж.

– Ты ответь все-таки, где будет головка, если середина тут?

Досадливо, нетерпеливо подергивает бровями Ярома, выпячивает нижнюю губу, но капитан настойчиво требует:

– Ты ответь!

– Головка уйдет от протоки, – отмахивается сплавщик. – Вернее, ушла бы, если бы…

– Если бы «Смелый» тянул плот вот сюда… – быстро доканчивает его мысль капитан и рядом с правым берегом Чулыма проводит короткую черточку – это «Смелый».

– Буду буксировать плот сюда!

Капитан поднимается, ждет, что скажет Ярома. Сухие пальцы застегивают и расстегивают пуговицу бушлата. Лицо нахмурено и немного сердито. В молчании проходит несколько длинных секунд. Потом Ярома вскидывается.

– Борис, Борис!.. – невнятно говорит он и больше ничего не может прибавить.

«Ярома понял, Ярома одобрил!.. Сам Ярома!» – рвется что-то в груди капитана. Он отворачивается от Степана, чтобы не выдать взволнованного блеска глаз, нервного подергивания рук. Немного погодя за спиной слышен ворчливый голос Яромы:

– Оботри коленки-то! Все в песке… Как маленький, право слово!

– Действительно!

Капитан старательно обметает песок с форменных брюк.

Учалка заканчивается пополудни. Совсем крохотным кажется «Смелый», припряженный к громаде плота; по сравнению с ним пароход выглядит мальком, притулившимся к киту.

Ярома и капитан в последний раз осматривают учалку. Здесь же, на чурбачке, отдыхает механик Уткин. Скрестив темные руки на груди, жадно дышит смолевым воздухом.

Десятки лет плавает капитан с Уткиным, и десятки лет с точностью машины механик перед грузовым рейсом выходит на часок проветриться на берег. Борис Зиновеевич несказанно удивился бы, если бы этого не произошло.

Перед Яромой и капитаном толпятся сплавщики, которые пойдут на головке.

– Смо-о-о-отрите!.. – грозит пальцем Ярома. – Секунда промашки – все к черту полетит! Не спать, не пить! Упреждаю – кто выпьет, беги на Обскую губу, а все одно найду и спущу шкуру!.. От зари до зари дежурить у ворота и на сигналах… Ты, Федот, особливо смотри – спать здоров. Смо-о-о-о-три!

Сплавщики – неловкие, скованные одеждой, – мнутся, басят:

– Это так!.. Сполним в точности!

Здоровы, сильны, опытны ребята – не впервой идут на плоту, но и они озабоченно покряхтывают, оглядывая небывало громадный, щукой завернувший хвостину за яр двенадцатитысячный плот.

– Велик, что сказать, оно, конечно… А так довести должны бы! – говорит старшина плотовщиков.

– Ну, давайте, ребята, на головку! – разрешает наконец Ярома. – По местам! И блюди, чтоб ни одной зацепки!

По-медвежьи переваливаясь, подхватив на широченные плечи мешки с провизией, теплой одеждой, уходят сплавщики. Их окружают жены, ребятишки, провожают до самого плота. Толпа на берегу смолкает. Раздаются голоса: «Хорошо подзаробят ребята!.. Шутка ли – двенадцать тысяч четыреста!» – «Н-да, и на четушку небось останется!» Под веселый разговор, под благоговейное молчание и вздохи родных сплавщики ступают на головку плота – серьезные, солидные, крепкие.

Считанные минуты остаются до отхода «Смелого».

Прямо с борта парохода, минуя трап, спрыгивает на берег Валька Чирков. Выскакивает на яр, гикнув, прыгает с карчи на карчу, бежит к капитану – открытый ветру, солнцу, людям. Радость бьет из Вальки, как пар из котлов готового в рейс «Смелого».

– Борис Зиновеевич! – кричит Валька, хотя стоит уже рядом с капитаном. – Борис Зиновеевич! Готов к отправлению.

– Тише ты, труба иерихонская! – морщится Ярома.

– Есть тише! – по-прежнему счастливым голосом орет Валька.

– Хорошо, Валентин! – кивает капитан. – Иди на пароход… Я сейчас!..

Ярома насмешливо цыкает, махнув рукой, говорит так, словно приляпывает печать:

– Мальчишка! Какой это помощник – шантрапье!

– Валька? – вздергивает брови капитан.

– Он! – охотно подтверждает Ярома, и тогда раздается тихий голос Уткина, который молчал час кряду:

– Прирожденный капитан! – замечает Уткин и, не интересуясь реакцией Яромы, принимает прежнюю позу – спокойную, созерцательную, точно и не он неожиданно вступил в разговор. Ярома хмыкает.

– Спиридон прав! – серьезно поддерживает капитан. – Чирков рожден речником. От отцов и прадедов унаследовал моряцкую жилку.

– Умишко у него, наблюдаю, безвычурный! – не сдается Ярома.

– Зря, Степан! – уже ревниво говорит капитан. – Валентин – моя надежда! В полночь разбуди парня – скажет, что под днищем «Смелого».

Не слышит Валька Чирков этих разговоров – врывается на пароход, дергает рычаг сифона, сквозь густой рев «Смелого» кричит в машинное отделение: «Товсь! Побежим скоро!», тем же стремительным аллюром выскакивает на причальный мостик, становится рядом с машинным телеграфом. И чудное дело происходит с Валькой – успокаивается штурман, унимает сумятицу рук, ног, гонит с лица восторженную улыбку. Руки твердо и властно ложатся на медные поручни, ноги находят устойчивую позу, глаза наполняются начальственной влагой, а крутой юношеский подбородок задирается вверх, показав две твердые складки. Мелко вздрагивающая под ногами палуба вливает в Вальку уверенность, солидно округляет движения, взрослит двадцатидвухлетнего парня, отняв наносный разухабистый шик, расхлябанность.

– На корме! Не зевать! – покрикивает Валька, и капитан незаметно для Яромы улыбается: в голосе Чиркова он слышит свои, капитанские, интонации, да и фраза – его.

– Надо бежать! – обращается к Яроме капитан.

– Отваливай! – хрипит Ярома.

– До свиданья! – Капитан протягивает руку.

– Отваливайте, отваливайте! – Ярома хватает руку капитана, судорожно сжимает и сейчас же отпускает. – За лежнями приглядывайте.

– Добро, Степан! Речники спускаются под яр…

Снова ревет «Смелый» – один длинный гудок, три коротких и еще один длинный. С деревянным грохотом падают трапы, змейками уползают на пароход швартовы. Торопливые слова команды, крики, звон меди, первые звуки поршней доносятся до Яромы. На причальном мостике стоит Валька Чирков и, прижав к губам рупор, командует сплавщиками. Капитан рядом с ним, облокотился о поручень, посматривает, как на плоту отдают швартовы.

– Немного попридержать! – гремит рупором Чирков.

В воздухе снова мелькают канаты, плот скрипит; булькают, падая в воду, комки глины с яра, у берега завиваются глубокие воронки. Медленно, нехотя передняя часть плота двигается за пароходом, а сам плот точно пристыл к берегу. «Смелый» натуживается, яростно бьет плицами, буксирный трос тревожно звенит. «Зачем держит швартову?» – сердито думает Ярома, торопливо затягиваясь папиросой. Он собирается крикнуть капитану, чтобы освободил швартову, но Валька опережает его:

– Отдать левую!

Плот отдирается от берега, крутой извилиной выходит в протоку. Капитан что-то говорит Вальке, и штурман нагибается над переговорной трубой. Над «Смелым» гаснет черный столб дыма, машина передыхает, но плот, уже взяв разгон, плавно струится из узкой гавани. Точно живой, идет плот по протоке.