Константин Семёнов - Грозненские миражи Страница 15

— А я? — стараясь, чтоб не дрожал голос, спросил Витька.

— Я тебе свою рубашку дам, — так же лениво пообещал чеченец. — Снимай!

Ярко светило солнце, на крыше Совмина безвольно поник красный флаг, в нескольких метрах шли по своим делам прохожие. А здесь — на самом выходе из сквера — словно образовался вакуум. Чёрный холодный вакуум, где нет ничего, кроме страха и унижения.

— Как?.. — сказал Витька, судорожно оглядываясь. — Не надо…

Чеченцы подошли ближе. Они никуда не торопились, ничего не боялись. А может, только делали вид? Он этого не знал.

Ну почему? Почему с ним всегда так? И тогда — с часами — и сейчас. Зачем он только вышел? Почему с Валькой никогда так не бывает?

На лбу выступил липкий пот, противно задрожали колени.

На правой стороне Сунжи резко, словно на ветру, зашумел айлант. Остальные деревья стояли, не шелохнувшись.

Почему Тапик?.. Что делать — идти дальше? Закричать?

— Муха! — раздалось сквозь шум сердца.

Он резко повернулся направо: никого.

— Витька!

Дёрнулся налево: от Совмина, увёртываясь от недовольных машин, с неуместными улыбками на лицах и взявшись за руки, бежали через дорогу двое — Павлик и Аня.

— Муха! — проскочив перед самым носом «Волги» и дёрнув за руку смеющуюся Аню, закричал Пашка. — Я тебе кричу-кричу! Привет!

— Здравствуй, Витя! — сказала Аня. — Какой ты красивый!

Витька с трудом, будто из паутины, сделал шаг навстречу. Чеченцы стояли молча, не сводив с них глаз — прикидывали.

— А это кто? — всё ещё улыбаясь, спросил Пашка. — С тобой?

Тот, который прицелился на батник, усмехнулся, и Пашка, почуяв неладное, напрягся и осторожно высвободил руку. Он ещё не понял в чём дело, ещё не сошла улыбка с лица, и только глаза, не смотря на солнечный день, стали холодными как лёд.

— С тобой?

Первый чеченец, похоже, принял решение и сделал шаг вперёд. Пашка перестал улыбаться, напрягся, руки поднялись к поясу.

— Ой, смотрите — Руслан! — закричала Аня пронзительно как сирена, и замахала руками. — Русик! Галаев! Давай к нам!

На той стороне кто-то остановился и неуверенно махнул рукой в ответ.

Чеченец посмотрел через дорогу, сплюнул, повернулся и медленно пошёл назад. Двое двинулись вслед.

— Аня, — провожая их взглядом, спросил Пашка. — Ты что, Русик же на море?

— Я забыла, — объявила Аня и истерично засмеялась. — Я забыла, Павлик! Я забыла! Забыла!

Айлант последний раз вздрогнул ветвями и снова затих, почти неотличимый в зелёных джунглях Сунжи.

— Крепкая семья — крепкое общество, — вспомнил Витька. — Ни хрена себе, сходил прогуляться!

Вслух он этого не сказал.

Михеев подписал ещё один лист, отложил ручку и снова вошёл в Интернет. Открыл блог, подвинул курсор к комментарию Lom_Ali.

«…и только вы, русские, всё поломали. Вы ломаете нас 300 лет, вы только и умеете ломать, вы смелые, когда вас сто против одного. Но ничего, хвала Всевышнему, вы погрязли в пороках, мужчины у вас пидары, а женщины шлюхи. Вы перестали рожать, и скоро мы будем на равных. Тогда и посмотрим, козёл!..»

Несмотря на кондиционированный воздух, вспотели ладони. Михеев вытер руку о тщательно отутюженные брюки, закурил сигарету и открыл телефон.

— Оля, — сказал он, когда в трубке раздался голос жены, — от Ани ничего нет?

Глава 7

Первый лист Павел порвал через полчаса, второй не прожил и этого.

Ничего не получалось. Совсем.

Сквер выходил тусклым, сюжета не вырисовывалось, ничего не цепляло. Это даже рисунками назвать было нельзя: так — нечто вроде плохих фотографий. Такие любой ремесленник может штамповать сотнями.

Ремесленник…. А может, он и есть ремесленник? А что, вполне нормальное объяснение — прорвало на какое-то время, выплеснуло накипевшее, и всё. Да, наверное, так и есть, надо быть объективным. С какого это бодуна он решил, что то состояние не закончится никогда? Состояние, когда душа пела без единой фальшивой нотки, и казалось, что он всемогущ. Кто это ему сказал — Аня? Так она всегда его переоценивала, всю жизнь. Нет, хватит мучить себя несбыточными надеждами — надо заканчивать. Решено.

Павел резко встал, подошёл к окну, потом так же резко вернулся к мольберту и приколол новый лист.

Накрыло внезапно. Только что в душе была пустота, и тут же, без перехода, мир взорвался калейдоскопом красок, в ушах зазвучали странные звуки — то ли ноты, то ли шорох листьев. Краски, причудливо переплетаясь, начали превращаться в образы, звуки сплетались в мелодию, в руке требовательно закололи иголки. Образы стремительно складывались в странную, смутно знакомую картинку. Как будто бы он уже видел её, давным-давно — в той жизни. Уже не видя и не слыша ничего вокруг, Павел схватил карандаш и наклонился к мольберту.

Всё так же мягко светило октябрьское солнце, так же с тихим шорохом планировали на асфальт пожелтевшие листья. Вроде бы, ничего не изменилось.

Не изменилось?

Почему же солнце кажется тусклым, листья тревожно-багровыми, а вместо шороха слышится мерзкий скрип, от которого стынет кровь? Почему?

— Аня, — наверное, в десятый раз повторил Павлик, — Анечка, ну почему ты меня не слышишь?

— Я? — возмутилась Аня.

Сверху, кружась, как бабочка, упал кленовый лист, лёг ей прямо на голову и застыл, довольный. Пашка протянул руку, но Аня нетерпеливо тряхнула головой — русые волосы резко взметнулись, и лист упал. Свалился на асфальт у скамейки и затих. «Будто крылья оторвали», — подумал Павлик.

— Я не слышу? — повторила Аня. — Это ты не слышишь! Я очень хочу в ресторан и совершенно не понимаю, почему ты против. Это ведь твой друг приглашает!

В тишине парка голос прозвучал резко, словно выстрел. Ковыряющийся у соседней скамейки малыш повернулся, посмотрел на них, улыбнулся и показал язык. Его мама, увлечённо беседующая с соседкой, ничего не заметила.

— Что слышать, Павлик? Что? — Аня понизила голос до свистящего шёпота и, подделываясь под его интонации, повторила: — «Анечка, я не хочу. Давай не пойдём». На вечер не пойдём, на танцы не пойдём! Никуда не пойдём!

— Не передёргивай! — тоскливо попросил Пашка. — И на вечер ходили, и на танцы.

— И каждый раз тебя приходится упрашивать. Почему я должна тебя упрашивать? Почему ты никуда не хочешь?

— Потому, что хочу быть с тобой, и мне никого больше не надо.

— Господи! — вздохнула Аня и недовольно встряхнула головой. — Павлик, это же детский сад! Я тоже хочу быть с тобой, мы и есть с тобой. Но невозможно же быть только вдвоём.

— Почему? — спросил Павлик, уже предчувствуя ответ.

— Потому, что невозможно строить отношения только с одним человеком. Мы не в вакууме.

— Не в вакууме, — повторил Пашка, и солнце стало ещё темнее. — А когда-то ты говорила, что тоже хочешь в чёрную дыру…

— Павлик! — удивилась Аня. — Это же просто слова. Красивые, но слова!

Солнечный день окончательно померк, деревья хищно тянулись ветками, словно желая схватить и утащить в этот мрак. Листья светились мерзким ядовито-жёлтым светом. Почему-то стало трудно дышать.

— Слова…

— Ты обиделся? — почувствовала Аня. — Павлик, ну нельзя же так. Нельзя так на всё обращать внимание, это же…

— У тебя новые духи? — тихо перебил Пашка.

— Только заметил? Это же ещё со дня рождения!

У соседней скамейки теперь копошились двое малышей: собирали из опавших листьев большую кучу, потом с хохотом её разбивали и собирали снова. Дети играли самозабвенно, не замечая никого и ничего вокруг. «Словно в вакууме», — подумал Пашка.

— Заметил… давно, — говорить тоже становилось трудно. — Невозможно было не заметить и духи…

— Правда? Ну конечно — это же «Нина Ричи»!

— … и цепочка золотая с этой фигнёй.

— Никакая эта не фигня! — Аня вытащила из-под воротничка цепочку с висящими на ней крохотными весами. — Это мой знак Зодиака. Мог бы и знать!

— Шикарные подарки, — похвалил Пашка, — дефицитные. И все от одного человека.

— Ну, да — от Вали… — сказала Аня, запнулась и удивленно распахнула глаза. — Павлик! Ты что, ревнуешь? Ну-ка, посмотри на меня! Пав-лик!

Павел медленно повернул голову, столкнулся со сверкающей синевой глаз, и вокруг мгновенно стало светлее. Ещё не день, но уже и не ночь. Стало легче дышать, листья начали приобретать свой нормальный вид.

— Ты что, Павлик! Подумаешь, подарки — разве это главное? И потом — я такие духи сто лет хотела, и кулончик тоже. Он как будто бы мысли подслушал!

Светать перестало. Пашка, всё ещё цепляясь, пристально смотрел в любимые глаза. В голову пришла дурацкая мысль, что если сейчас он отведёт взгляд, если она вдруг отвернётся — то всё. Не будет больше звёздного ветра.

— Да и твой подарок тоже хороший! — сказала Аня.