Джим Гаррисон - Волк. Ложные воспоминания Страница 15

Я в ужасе вскочил. О боже, сколько? В отдалении вокруг деревьев закручивалась серпантином чуть более темная полоска зелени. Может, тот самый ручей, который я искал. Карта все равно врет, и я вознамерился заглянуть для беседы в управление лесничества, где мне ее дали. Это лживый кусок дерьма, скажу я, комкая бумагу и швыряя им в лицо. Ответа не последует – у меня за спиной будет отчетливо торчать сорок фунтов хромированной стали огнемета. Мне нужно вежливое «нам очень жаль, сэр» и последующие обещания приложить всемерные усилия, дабы исправить все неточности, чего бы это ни стоило. Я за свой счет пришлю этим ленивым мудозвонам вертолет, чтобы рассмотрели наконец свою территорию. Не бойся запачкать сапоги, сынок, у тебя белые руки и ожоги от бумаги. Затем я сорву с его форменного плеча нашивку, поцелую в шею и растворюсь в темноте, оставив у себя за спиной обновленного служивого человека.

Наконец-то я добрался до дерева, рядом с которым, как мне и думалось, тихо бормотал ручеек; пошел вдоль берега, пробиваясь сквозь заросли и высматривая на каждой отмели следы волка. В этих местах их должно быть около дюжины, и мне отчаянно хотелось взглянуть хотя бы на одного. В Ишпминге я познакомился с охотником, и тот сказал, что слышал недавно волчий вой и такой же ответ с другого холма. Но это было в долинах Йеллоу-Дог, в двадцати милях к востоку. На все Соединенные Штаты осталось три или четыре сотни натуральных волков. Их редко услышишь и еще реже увидишь, разве только в неестественных условиях, как на Айл-Ройяль, зимой с самолета. Я чувствовал, что стоит мне встретить волка, как моя судьба круто переменится. Я буду идти по его следу, пока он не остановится и не махнет мне приветственно лапой; мы обнимемся, и я стану волком.

По моим прикидкам, было пять часов вечера, когда я доковылял до просеки и увидел рассевшуюся под деревом машину, голубую и невинную. Семь миль за десять часов. Бездарная и запутанная лесная тропа. Придется ночевать в машине, нечего и думать добраться до темноты обратно.

После ужина я заснул опять и пришел на вечеринку поздно. Моя невестка – плохой едок, так что я расправился в одиночку с двумя куропатками и, хотя на мой вкус они были слегка недожаренными, слопал все до хрящей и розовых косточек. Сжевал даже «задний нос», как мы всегда называли пупырчатую гузку. Пятьдесят кварталов до вечеринки я прошагал в приятной полудреме, голова была пьяной ровно настолько, чтобы не до конца чувствовать, что делают ноги. Полгаллона дешевого розового вина. Вежливый бокал для других, затем десятиунциевый стакан для себя. Стаканы. До чего же хорошо идет весной розовое, язвил я, промокая уже третьей салфеткой соус и птичий жир, от которого у меня вставали торчком усы. Теперь я благоухал персиковым бренди и топтал ногами упавшие кленовые почки. От счастья был готов расцеловать пожарный гидрант, если бы на земле не существовало собак. Усы дают человеку возможность просыпаться с запахом ночных грехов. На темном углу рядом с Кэмбриджско-Сомервилльской линией я помочился на гидрант. Окрестным собакам хватит волнений на месяц вперед, это точно. Морзянкой воя и лая они будут передавать друг другу один и тот же вопрос. Где эта новая тварь?

Когда я появился, вечеринка отчетливо шла на спад. Народ дюжинами валялся на полу или вяло сидел по углам. Обкуренные до предела. Кто там писал о франжипановых часах? Какой-то страждущий тип, на вид старшекурсник, произнес: я Боб, а ты кто? Я Свансон, принц де Оллстонский. А-а. Книжный червь вульгарис, он был в штиблетах от «Васе Уиджанс», украшенных полтинниками с профилем Кеннеди. Воздух тяжелый от плана. Своего приятеля я нашел в спальне, он сидел там, с глазами тупыми и мокрыми, как будто они нарисованы соплями. В правой руке он держал косяк, я забрал, поджег, три раза глубоко затянулся и закашлялся. Девчонка, сидевшая тут же на комоде, сказала, что в косяке тоже план. Ну и хорошо, быстрее догоню, подумал я. Девчонку немного портило слишком круглое лицо, а говорила она углом рта – манера высшего класса Восточного побережья, гангстеров и сутенеров.

– Приятный вечер, – сказал я.

– Да? – живо отозвалась она.

– Особенно если высунуть морду в окно.

Я отправился исследовать женский потенциал гостиной. По нулям. Чем-то заляпанные, страшные или занятые. Я вернулся в спальню, сменил свои настройки и обменялся с луноликой любезностями. Она явно забыла, что две минуты назад я тут уже был.

– Неплохо устроились, – сказал я, приглушая «битловскую» «Мишель». – Спорим, тебя зовут Мишель.

– Хорошо бы.

Она опустила взгляд на свои очень далекие ноги, болтавшиеся и стучавшие в стенку комода.

Я предложил подышать свежим воздухом, и она без всякого интереса протопала за мной по черной лестнице за дверь. Ничего похожего на газон тут не было. Тянулся переулок с семьюдесятью семью мусорными баками. План теперь у меня в глазах. К делу. Мы обнялись, я огляделся по сторонам в поисках удобного места, но ничего не нашел. В конце переулка под фонарем легавые. Я развернул ее и залез под юбку – без трусов, одна щелка. Опустил руку, убедиться, что хуй на месте. От наркоты молния трещала, как пулемет. Хуй был на месте, однако дальше, чем полагается. Я согнул ее и засадил неутомимыми медленными взмахами. Раз или два она сказала «о» и слегка постонала. Чмок, чмок. Я кончил, оступился и упал на задницу, не почувствовав боли. Она обернулась, вяло окинула меня взглядом, одернула юбку и пошла обратно в дом. Я встал, едва не запутавшись в державших меня за щиколотки штанах. В жопу впился гофрированный обод бутылочной крышки. Шатаясь во все стороны, я натянул штаны, вышел из переулка и повернул к Гарвард-сквер.

В машине оказалось очень жарко и затхло. У меня был выбор: оставить окна закрытыми и умереть от удушья или открыть и быть искусанным до смерти. Мошкара – такие же божьи твари, как и мы, разве что в меньшей степени; мы обязаны это признать, если обладаем разумом. Я открыл банку «венских» сосисок – крошечных стручков в теплом солоноватом соусе. В открытой дверце машины жужжали мухи и злобная оса с торчащей из-под хвоста гаубицей жала. Я подошел к ручью, он был здесь шире, накормленный в верхнем течении водой из более мелких ручьев. Имелся небольшой водопад и глубокая заводь, куда с приятным ровным рокотом обрушивалась вода. Под него хорошо спать. Никакого ночного шума, и ни медведь, ни левиафан не засунет лапу в окно машины. Я прополоскал кусок марли, которым раньше протирал в машине стекла, а сейчас собирался закрутить вокруг головы для защиты от мошек. Затем быстро скинул одежду, нырнул в воронку и поплыл сквозь бурный поток водопада. В белой, насыщенной кислородом ледяной пене я открыл глаза и позволил воде протащить меня ярдов сто по течению. Окоченею и приплыву в океан. Правда, сначала в озеро Верхнее. Только меня все равно поймают сучья с валежником или доберется до головы соскользнувший булыжник, и свет померкнет. Пловец гибнет по пути к морю. Останки никто не нашел. Никто и не искал, не считая одинокого сердитого зимородка. Я вышел из воды и, продрогший до костей, двинулся вверх по перине из сосновых иголок. Постоял голышом на солнечной просеке, закурил сигарету. Окончательно стемнеет примерно в десять, и до этого времени оставалось часа четыре. Лягу пораньше, а на рассвете отправлюсь в свой лагерь.

Сжавшись в сумерках на заднем сиденье машины, я пытался дышать сквозь несвежую марлю. Запах тряпья и жидкости для чистки стекол, известковая пыль, мексиканский рис в школах всей страны. Сисе бум бах сисе бум бах – кричат они в баскетболе. Долго брел в Бостоне по Бойлстон-стрит, пока та не переходила в Девятое шоссе. Направо по Честнат-хилл крикетный клуб «Лонгвуд», и можно посмотреть, как красивая загорелая девочка отбивает теннисный мяч от дальней бетонной стены. Волосы собраны в хвост, чтобы не лезли в глаза во время грядущего матча с Брайсом Свинтусом, развращенным красавцем и собирателем купонов. Кака така справедливость на ентой зямле, особенно сейчас, когда я смотрю из-за забора на ее длинные гладкие смуглые ноги и как они устремляются вверх, к попе. Блузка без рукавов и изящные руки. Довольно высокая, с приподнятой талией и потрясающим лицом. Как Лорен Хаттон,[44] модель «Вог». Стараясь не высовываться, я читал в магазине журнал «Семнадцать». Она мельком взглянула на меня и насупилась. Частный клуб с очередью в 66 333 человека. У меня ровно двенадцать центов, я куплю тебе лимонной кока-колы. Я вцеплялся пальцами в забор, пленник войны, бедности и, конечно же, голода. Обернулась опять, посмотрела холодно, между нами меньше тридцати трех футов, и, ни разу не оглянувшись, ушла к далекому клубу. Я повалился на сиденье машины, уткнулся носом в спинку; комар, пробравшись под тряпку, искал мой глаз. Значит, ей не нужна моя бессловесная лимонная кока-кола. Назад, Бонни. Быстро. Я не стану пялиться, я буду смотреть на небо без птиц. Должно быть, второкурсница в университете Сары Лоуренс, изучает кризис урбанистики. Ебется с пятидесятипятилетним профессором социологии, дурковатым мистером Жмотом с козлиной бородкой, по вечерам он поит ее кофе с пузырьком шпанских мушек. Когда-нибудь мы встретимся на нью-йоркской вечеринке. Я толкну ее. Может, ударю по щеке самыми кончиками пальцев. Она попросит прощения, скажет: я так жалею, что не взяла тогда эту лимонную кока-колу, ведь ты теперь такой знаменитый. Вот именно. После недели муштры и бесконечных стратегических ласк я отдам ее бравой футбольной команде из Африки. Или «Гарлемским странникам».[45] У нее был шанс, и она им воспользовалась. Пройти через весь Честнат-хилл под взглядами подозрительных охранников, после чего спущенные с цепей английские доги настигают меня в собственном убогом квартале. Милая девушка, если ты читаешь сейчас эти строки, ты догадаешься, о ком я. Вспомни меня, как я стоял, так сильно прижимаясь лицом к сетчатому забору, что оно покрывалось красными трапециями. Вспомнила? Желаю тебе получить колостомию, геморрой, пиурию и шепелявого мужа с короткой пиписькой. Чтоб тебе гнить меж Дувром и Дэдхемом. Чтоб ты свалилась с лошади. И не подходи ко мне далее близко. Мой номер не указан в справочнике, у меня нет телефона, и поезд давным-давно ушел.