Ирина Лобановская - После третьего звонка Страница 15

— Петушок пропел давно, — сообщил Виктор, садясь рядом и сцепляя на коленях пальцы. — И у меня вдруг возник серьезный вопрос, на который необходимо срочно ответить, а без тебя ничего не получается. Как ты думаешь, почему любовь чаще всего застает нас во ржи? Например, то "расступись ты, рожь высокая, тайну свято сохрани", то "рожь шумит, качается, не видать следа". Настоящая песенная дилогия о сохранении тайны, как зерновые и просили. Но почему в столь интимное и святое дело не замешаны кукуруза или гречиха? Мало посевных площадей, что ли? Или еще, например, овсы! В овсах, по-моему, тоже неплохо. Надо попробовать. Ты ничего не имеешь против?

— Это проблема! — глубокомысленно пропела Таня. — Ее так сразу, с ходу, не решишь. Мне нужно подумать. Только с овсами придется повременить до весны. Сейчас сыро и холодно.

— Вот видишь, как все непросто в нашей жизни! — Крашенинников завалился с ней рядом, блаженно закрыл глаза и положил ее теплые ладошки себе на щеки. — Вообще, знаешь, я давно мечтаю написать исследование или даже целый трактат, монографию о песенном поэтическом творчестве. Это целина непаханая, которую поднимать и поднимать. Кладовые народной мудрости. И сколько потрясающих открытий! Ошеломляющих до дрожи в коленках.

— Может быть, ты сделал неправильный выбор и ошибся профессией? — спросила Таня и погладила его по волосам. — Но сейчас по сценарию тебе полагается замурлыкать от удовольствия и восторга, а ты молчишь и лежишь, как бревно, из которого не получится даже Буратино. И я тебя боюсь.

— Так! Началось! — простонал Виктор и зажмурился покрепче, изо всей силы. — Уже прямо с утра! Ты не могла бы, родная, повременить со страхами хотя бы до вечера? Вечером мы поедем по домам, к мамочкам, и там ты, наконец, придешь в себя и успокоишься. Скажи, Танюша, у тебя никогда не бывает навязчивых идей?

Таня снова серьезно надолго задумалась, но ответа найти не смогла или не захотела и вместо этого живо поинтересовалась:

— А у тебя?

— Есть немного, — сразу честно раскололся Виктор и взглянул на нее из-под прищуренных век. — И одна из них, самая надоедливая и неотвязная: почему и для чего ты осталась со мной, Таня? Ведь не просто так, я надеюсь…

— Надейся! — засмеялась Таня. — А что, мы теперь будем выяснять твой животрепещущий вопрос или все-таки сначала что-нибудь съедим? Ужасно хочется чаю!

— Чаю нет! — заявил Виктор. — Завалялось немножко водяры. Еще не всю вылакали.

— Водку? С утра? Это уж слишком! — Таня легко спрыгнула с кровати и приказала: — Глазки пока не открывай, я скажу, когда можно. Потом я буду делать зарядку, а ты тем временем сообразишь нам завтрак. Придется пить кипяченую водичку, она полезная.

До полудня они возились дома — мылись, доедали остатки вчерашнего ужина, слушали радио и смотрели телевизор: плясали разудалые смазливчики в армейских сапогах из ансамбля Александрова и заламывались в тоске разномастные певички с плачущими от изобилия туши ресницами и жирно-влажными ртами. Виктор приходил в дикий восторг и наслаждался зрелищем до бесконечности, объясняя, что других талантов все равно нет и не будет, значит, радуйся тому, что имеешь. Потом он взялся со знанием дела разглагольствовать о вкусе.

— В этом вопросе, Танюша, — заявил он, — мы тоже позади планеты всей. И даже еще подальше, чем в остальных. По внешнему виду и одежде женщины я берусь в два счета набросать тебе словесный портрет, в точности отражающий ее характер и стиль поведения. Особливо потрясают воображение клетчатые юбчонки с полосатыми кофтенками и смелые, просто рисковые сочетания розового с зеленым. Излюбленные сочетания наших бесконечно отважных дам, заметь. Об этом еще Чехов писал, но они его не читали. Ну, попробуй представить себе очаровательную Мирей Матье или великую Эдит Пиаф в красных юбках с оборками и мифических блузках с декольте до сосков! Не представляешь? Я тоже. Может быть, у нас недостаток фантазии или мы с тобой закоснели в ханжестве и владеем совсем другим стилем мышления, Танька?

— Конечно, ты ханжа, — тут же подтвердила Таня. — Давно известно!

— Есть такое дело, — согласился с ней Виктор. — Народная мудрость гласит, что о вкусах не спорят и на вкус и цвет товарищей нет. Нет и не надо! Но за фигом мне эти сплошные товарищи на безвкусицу? Глаза уже намозолили!

— Мне тоже, — опять быстро вставила Таня. — Может, прошвырнемся на природу?

— Можно и прошвырнуться, — неохотно согласился Крашенинников. — Чего не сделаешь ради тебя…

Он, нехотя переставляя ноги, выполз вслед за Татьяной на крыльцо и остолбенел. Как он вчера не увидел эдакой красоты?..

Дождь перестал. Мокрые деревья, тихо шелестя, бережно хранили холодные капли на оставшихся листьях. Желтый, наполовину облетевший лес застыл и казался живым существом со своими тайными, колдовскими мыслями, чарующей душой и явно неземным происхождением. Входить в него было страшно.

— "А лес стоит загадочный", — вспомнил Виктор.

Мешающая загадка разом исчезла. Таня досадливо дернула плечом и поморщилась.

— Вечно ты со своими дурацкими цитатами! Нельзя иметь такую хорошую память, это просто вредно! И даже кощунственно. Как например, сейчас.

— Это поэзия, Танюша, — проинформировал Виктор. — Другой, увы, тоже не имеем.

— Так заимей! — возмутилась Таня. — Что значит не имеем? Заведи свою собственную! Не так уж сложно. А сейчас давай мне руку, иначе я поскользнусь и упаду в грязь, и пойдем.

— Куда глаза глядят? — спросил Виктор, спускаясь с крыльца, и снова пристально вглядываясь в желтое окружение.

— Вот именно! Но заруби себе на носу: еще одна идиотическая песенка — и я тебя стукну!

— Правда что ль? И очевидно, как раз по носу?

Виктор взял ее за руку и осторожно повел к волшебному лесному видению.

— Вот тогда и узнаешь, — сказала Таня и глубоко вдохнула в себя сырой осенний воздух.

Как же там пахло тогда, в том мокром пустынном осеннем лесу! Как там было уютно и тихо и как не хотелось уходить, когда Виктор, мельком глянув на часы, буркнул сквозь зубы:

— Нам пора, Танюша!

Они молча вернулись в дом. Прибрались и сложили вещи. Выключили отопление, свет и проверили краны. Так же молча закрыли все замки и двинулись на станцию. Почему они тогда не разговаривали друг с другом? Не хватало слов, сил, не было желания? Все уже переговорили? Ерунда, чушь! Устали друг от друга, от самих себя, перегрузились впечатлениями и эмоциями?..

В полупустом вагоне Таня снова тупо уткнулась в окно — любимое занятие! — а Виктор отправился курить. Из тамбура он видел ее очень хорошо, какую-то побледневшую, задумчивую, со странным, нехорошим, еще незнакомым ему выражением лица. Непонятная задумчивость ему понравилась не слишком.

Виктор торопливо погасил сигарету, вернулся в вагон, сел рядом и поделился откровением:

— Очаровательна, как всегда очаровательна! Так говорила о себе Пеппи Длинныйчулок. Постарайся проникнуться ее убеждением, оно подходит тебе как нельзя кстати. А поэтому нечего пристально изучать свою физиономию в стекле. Все равно там плохо видно. Если хочешь, могу подарить тебе зеркальце, которое будет беспрерывно талдычить, что ты на свете всех милее. Годится?

Таня через силу улыбнулась, но от окна упорно не отрывалась. Это Виктору и вовсе не глянулось.

— Давай теперь решим с тобой, Танюша, когда мы приедем сюда опять, — продолжил он, делая вид, что не заметил ее настроения. — До субботы далековато, за такое бесконечное время я устану ждать, соскучусь и вконец осатанею без желтого леса. Странно, что я не замечал раньше, какой это красивый и богатый оттенками цвет! Может быть, в среду?

Он заглянул ей в лицо, и его охватила настоящая тревога, почти паника: что произошло? В чем он провинился перед ней?

— Как у тебя складывается жизнь посреди недели? — беззаботно спросил Виктор.

— Она вообще никак у меня никогда не складывается, — с удивительным для нее пессимизмом заявила Таня. — В шесть на вокзале, у расписания.

— В пять, — осторожно поправил ее Виктор. — И я тебе еще, конечно, позвоню.

Таня ничего не ответила.

Два дня Виктор прожил как во сне. Опуская чужую, вялую, непослушную руку, больше не желающую держать ни кисть, ни мел, ни уголь, он тупо сидел перед мольбертом, которого почти не различал, изредка улавливая сквозь молоко окутавшего его навязчивого тумана беглые внимательные взгляды Татки и рассеянные, проскальзывающие мимо — Геры.

— Что-то ты сбледнул с личика, Витюша, — оповестила его, наконец, потерявшая терпение Тата. — И очень напоминаешь каменное изваяние. Песен не поешь, к девицам не пристаешь и даже водку не пьешь. Что бы это значило?

— Депрессуха, — буркнул Виктор. — Жуткий депрессушник одолел, сама видишь! Ни песни, ни девки, ни водяра уже не помогают. Если я умру, Татусик, ты сильно будешь плакать?