Михаил Соболев - За туманом Страница 15

— Не знаю, Михаил Андреевич.

— Тогда покажите черновик заявки.

Глаза девушки округляются. Мой чересчур вежливый тон не сулит ничего хорошего…

— Вот видите: в черновике — восемьсот тонн, а в перепечатанной вами заявке — триста.

— Ой! Михаил Андреевич, это, наверное, от жары. Да ещё эти плотники на пристани целыми днями ревут своими бензопилами. Не работа, а какой-то сумасшедший дом. Ой! А что теперь делать?

Она заискивающе смотрит мне в глаза, от белозубой улыбки девушки пахнет малиновым вареньем.

— Вы сюда приходите работать или демонстрировать нам свои прелести? — я грубо поправляю свисающую с её плеча бретельку, невольно краснею и от этого ещё больше злюсь.

— Ну, сделайте же что-нибудь, вы же всё можете. Ой, вы такой мужественный, такой весь сдержанный… Когда я вас увидела первый раз, Михаил Андрееквич, так прям вся и обмерла… У меня в техникуме был молодой человек… Ну, мы с ним дружили… Ну, вы понимаете… Его звали Артёмом. Так вы, Михаил Андреевич, на него похожи, как две капли воды… Ой!.. Или он на вас?.. Я совсем запуталась.

— Анжела, не выдумывайте, — я постепенно успокаиваюсь.

— Какой же я сдержанный? Вот с Анатолием Гавриловичем сегодня полаялся, а он — директор. Нехорошо… Сварщику, этому уголовнику Веселкову-младшему, ночью по морде съездил. Три месяца назад умолял с отцом на работу после отсидки взять, а сегодня уже права качать пытался… Жарко сегодня, простите…

В приёмную заглянул возчик.

— Что тебе, дядя Гриша?

— Ну, я эта… принёс её, курву…

— Какую ещё курву?

— Ну, эту… — конюх Ражной покосился на секретаршу, — как велели, Андреич…

— О, Господи, я и забыл, пошли, дядя Гриша.

Я забираю принесённую Ражным бутылку.

— Людмила ничего не сказала?

— Сказала, чтобы позвонили… на ейный телефон, на квартиру, значит, а не в магазин, чтобы…

— Спасибо, дядя Гриша…

Глава 10

Люда работала в поселковом магазине продавцом. Она была высокая и статная, с русой косой до пояса, чернобровая и яркогубая местная красавица, лет на пять меня постарше.

Людмила притягивала к себе мужские взгляды, манила зрелой женской красотой. Она хорошо, со вкусом одевалась, была весёлой и дерзкой на язык. Поговаривали о недолгом её замужестве, что-то там не сложилось…

Трубку Людмила взяла сразу же.

— Люда, я понимаю, что сейчас путина… В курсе, что в посёлке сухой закон… Знаю, что спиртное нельзя продавать, знаю прекрасно, — телефонная трубка, и та, кажется, вспотела от жары.

— Да, конечно, я твой должник… помню, помню: розетку на кухне и дверцу у шкафчика… Да… Да… Да. Ну, хорошо, сегодня… Всё, я занят.

— Главного механика, пожалуйста… Валентин Иванович? Добрый день, Буров беспокоит… Минуточку.

— Ну, что там у тебя? — зажимаю трубку рукой.

Анжела, заглянув в кабинет, знаками показывает мне, что перепечатала заявку.

— Валентин Иванович, я разобрался… Да, конечно, восемьсот тонн… Да, банальная опечатка… Хорошо, хорошо… До свидания…

Дверь кабинета Главного бухгалтера прикрыта.

— Семён Яковлевич, есть предложение, вздрогнуть, — я достаю из кармана бутылку, — вот: спирт питьевой, девяносто шесть оборотов… Как достал?.. И не спрашивайте, Семён Яковлевич…

Поздно вечером на подгибающихся ногах, стараясь не споткнуться о неровные доски тротуара, бреду к дому «Людки-продавщицы». Из мужского барака под бренчание расстроенной гитары льётся протяжное, с блатной слезой в голосе:

Сигаретой опишу коле-е-чко,Спичкой на снегу-у-у поставлю точку.Что-то, что-то надо побере-е-чь бы,Но не бережё-ё-ё-м — уж это точно!..

Я проснулся с чувством произошедшей катастрофы.

«Идиот… Не может быть, чтобы хоть кто-нибудь да не заметил, как ты сюда зашёл, — ругал я себя. — Что же делать?..»

Людмила, напротив, щебетала без остановки и порхала у плиты, как птичка. Стараясь не смотреть в глаза вновь обретённой подруге, я быстро оделся и, потрогав небритый подбородок, пробормотал:

— Люда, ты прости меня. Не знаю, как это случилось…

— Да, что ты, ёлки зелёные, мне очень понравилось. Не ожидала от тебя такой прыти: налетел, как лев, даже охнуть не успела… Думала, все рёбра переломал. Нет, всё вроде цело, только душа девичья теперь болит… — она прижалась ко мне молодым горячим телом, заглянула в глаза.

— Ты такой сильный. Ни минуточки поспать не дал. Как я работать сегодня буду?!

Глаза Людмилы затуманились, а я, несмотря на сожаление о случившемся, вымученно улыбнулся. Какому мужчине не понравится такая похвала?! Люда, надо отдать ей должное, соображала быстро:

— Головка, наверное, побаливает? Выпей рюмочку, золотой мой, подлечись…

Женщина метнулась к холодильнику.

К горлу подкатил удушливый ком:

— Ну, если только одну…

Пара рюмок ледяной, из холодильника, водки и хрустящий солёный огурчик заметно улучшили моё настроение:

«Может быть, никто и не видел, — спрятал я хмельную голову „в песок“, тихонько выбираясь из квартиры».

«Сама виновата, — вспомнил я об Оксане, — месяц, как уехала, и ни слуху ни духу. Хороводится, небось, со своим Степаном, а про меня и думать забыла…»

Но, несмотря на внутренний гонор, на душе было муторно…

Очень скоро я заметил, что о моём ночном приключении уже знал весь посёлок. Стоило мне где-либо появиться, поселковые кумушки мгновенно замолкали, поворачивали ко мне в единый миг ставшие постными лица и чересчур вежливо здоровались. «Больше к Людмиле — ни шагу!», — решил я.

Люда же, наоборот, всеми возможными способами старалась афишировать наши отношения: беспрестанно звонила мне на работу, выискивая повод обратиться с какой-нибудь просьбой (мы помогали бытовым предприятиям посёлка техникой). Как только я заходил в магазин, на глазах очереди демонстративно оказывала мне повышенное внимание:

— Ну что за народ у нас в посёлке, ёлки зелёные? Целый день, с самого открытия, в магазине толкутся, — грохала она счётами по прилавку. — Пропустите человека.

— Нет-нет! Я не тороплюсь.

— Проходите-проходите, Михаил Андреевич. Вы у нас человек занятой, начальник… День и ночь на работе… Что вам?.. Возьмите вот ветчинки… Свеженькую завезли.

Сахалин, как местность, приравненная к районам Крайнего Севера, снабжался очень хорошо.

— Спасибо, мне вот «Беломору» и чаю, пожалуйста…

Народ не протестовал… Для людей такое положение вещей считалось нормальным: «Людкин хахаль зашёл, что же, ему в очереди теперь со всеми стоять?!»

Когда Анжела, преувеличенно скромно опустив лукавые глазки, заглядывала в кабинет, я уже знал, что звонили из магазина…

Дизелист Гиндуллин, с первого же дня моего появления в Кривой Пади взявшийся меня отечески опекать, бурчал под нос, путая от возмущения русские и татарские слова:

— Совсем у тебя дурной башка, Михаил… Зачем к Людка ходил? СигаргА захотел?

Старики говорят: «Один раз сигаргА — вся жизнь каторгА!»

— Фокказ Гиндуллинович, — морщился я. — Помолчи хоть ты, пожалуйста. Без тебя тошно!

— Сколько раз я тебе говорила: зови меня Федя. Я дома Фокказ, для Анны свой. Слушай меня: Оксанка — хороший баба, умный, красивый. Немного худой, совсем чуть-чуть… Приедет сюда, что скажешь?

Я чересчур сильно дунул в папиросу, табак, вылетая из гильзы, засыпал вахтенный журнал, и смятая в сердцах только что распечатанная пачка полетела в мусорное ведро.

— Просил же, Федя… Как человека, просил!..

Хлопнув дверью, я вылетел с электростанции. Безумно хотелось выпить, а водку достать можно было только у Людмилы.

Оксана не писала. Я уже готов был, смирив нрав, ехать в Октябрьский и узнавать её адрес в больнице. Но в то же время прекрасно понимал, слухи разносятся быстро, и о том, что «ленинградец» спутался с продавщицей, наверняка уже знали в соседнем посёлке.

Смотреть на тщательно скрываемые ухмылочки врачих, подруг Оксаны, у меня не было сил.

Время, между тем, двигалось своим чередом. Заканчивалась путина. Рыбобаза перевыполнила годовой план по переработке рыбы. Мы, отправляя на материк последние плашкоуты с засоленной в бочках горбушей и красной икрой, потихоньку распускали сезонников.

После застолья, организованного директором по случаю выполнения плана, я опять остался ночевать у Людмилы. Наутро после бурных ласк подруга со слезами на глазах сообщила, что беременна. Я молча курил и думал о своей никчёмной жизни…

Вечером Люда повела меня знакомиться с родителями, а в субботу я под покровом темноты перенёс к ней на квартиру свои скромные пожитки.

У Людмилы было хорошо. Всегда чисто убрано, обед — вкусный, рубашки — наглажены.

«Симпатичная заботливая женщина, ласковая… Меня любит. Что ещё надо?» — думал я, уплетая за обе щёки домашние борщи.