М. Маллоу - Пять баксов для доктора Брауна. Книга четвертая Страница 15

Миссис Кистенмахер накинула ему на плечи простыню, аккуратно в нее завернула.

— Очень хорошо, очень приятно! — сказала она.

Затем отобрала простыню и взяла со стула ночную рубаху.

Саммерс трясся мелкой дрожью, держась к няньке спиной.

Надевание длинной, до лодыжек, рубахи с такими же длинными рукавами — тот еще процесс для человека, у которого сломаны три ребра. А когда этот процесс сопровождается обещаниями повторять такое вот удовольствие каждое утро — ваша койка в палате начинает казаться вам тихой гаванью, единственным прибежищем, спасением и, в целом, не такой плохой вещью.

Но когда коммерсант, заново перевязанный, вернулся в эту гавань, получил горячий компресс на живот, был тщательно укрыт двумя одеялами и одним пледом, и уже почти устроился так, чтобы хоть немного прийти в себя, в палату вошла доктор Бэнкс. Она поставила на столик эмалированную кювету, сняла с кюветы салфетку и в руках у нее оказался шприц.

— Ничего страшного, — предупредила она.

— Очень хорошо, очень приятно, — пробормотал коммерсант.

— Ну, если вы можете шутить, значит, уже не боитесь.

Тут доктор обнаружила, что пациент молча смотрит на нее широко раскрытыми глазами.

— Это что такое? — тем же тоном спросила она, хотя прекрасно знала, что именно произошло. — Мистер Саммерс, ай-ай-ай.

От этих последних слов мистер Саммерс побледнел так, что доктор достала нашатырь, который заблаговременно положила в карман халата.

— Даю вам две минуты, чтобы набраться храбрости, — сказала она.

(В точности, как в тот раз, когда ее теперешний пациент потерял сознание во время вакцинации).

— Нет, — помедлив, отозвался коммерсант, отодвигая ее руку с нашатырем.

— Нет?

— Нет-нет.

— Ну, прекрасно.

Однако, ничего не изменилось: пациент застыл, как будто его парализовало.

— Мистер Саммерс.

Коммерсант моргнул в знак согласия, но более ничего.

— Хорошо, — доктор Бэнкс положила шприц обратно, накрыла салфеткой и сделала вид, что уходит. — Я вернусь через несколько минут. Постарайтесь за это время взять себя в руки.

Уходить не понадобилось.

Когда процедура была закончена, оставалось последнее: прием лекарств. Но доктор Бэнкс все еще не могла себе позволить себе вздохнуть с облегчением.

— Разожмите ладонь, — сказала она вместо того, чтобы, кивнув, скрыться за дверью. Пациент послушно разжал ладонь.

— Другую.

И этот приказ был выполнен.

— Встаньте с кровати.

— Вас не поймешь, — пробормотал Саммерс. — То “строгий постельный режим”, то гоняете туда-сюда.

— Если я говорю “встаньте”, значит, это необходимо, — отрезала доктор Бэнкс. — Вставайте.

— Может, вы сначала скажете, что за необходимость?

— Вставайте, не пререкайтесь.

— Но зачем?

Помедлив немного, Саммерс с трудом поднялся. Все происходящее он ощущал так, словно парит в небе вместе с кроватью, наподобие героя кинематографа и ожидая, что кошмар вот-вот кончится — он проснется в своей постели.

Черта с два. Коммерсант вывернул, повинуясь приказу доктора, единственный карман рубахи, затем, опустив руки, наблюдал, как с его постели убрали одеяло, перевернули подушку, сняли простыню, подняли матрас…

— Ирен Адлер, — усмехнулся он. — Вам следовало назваться “мисс Холмс”.

Доктор Бэнкс ничего не ответила. Она обнаружила в матрасе дырку. Дырка снизу образовалась от того, что кто-то выдернул одну из веревочек, простегивающих матрас, разорвал при этом немного ткань, и спрятал в образовавшемся тайнике горсть ничем не примечательных пилюль в желтоватой сахарной оболочке. Точно такая же оболочка покрывала еще полторы дюжины различных пилюль английской компании “Борроу Велком и Ко”.

Восемь штук. Из них одна расколотая, или, что скорее всего, раскушенная на две половины.

— Мистер Саммерс, — сказала доктор Бэнкс, выпрямляя свой тонкий, как лезвие ножа, стан, — мне не хотелось бы продолжать нашу вчерашнюю дискуссию. Примите ваше лекарство и больше, пожалуйста, никогда так не делайте.

— Я не буду принимать слабительное.

Доктор вздернула бровь.

— Я так понимаю, вам лучше. Прекрасно. Пейте.

"Любопытно, откуда вы знаете, что это слабительное? — подумала она при этом. — Правда, может быть, вам уже приходилось его принимать, но… "

Доктор молча смотрела на пациента. Она не привыкла ошибаться. Пациент с усмешкой смотрел на нее.

"Я знаю, что это слабительное, доктор Бэнкс, — подумал он. — Я еще и не такое знаю, мисс Адлер".

"Не сомневаюсь", — сообщил ее взгляд.

"Не сомневаюсь, что вы не сомневаетесь".

Доктор подала ему стакан.

— Выпили?

Пациент кивнул. Доктор Бэнкс так бы и ушла со спокойной совестью, если бы вдруг не решила, что подушка у пациента лежит высоковато.

— Так! — сказала она спустя минуту. — Очень смешно, мистер Саммерс.

— Сплошное веселье, — подтвердил тот. — Но можно, я все же не буду это принимать?

— Нет. И если вы еще раз выкинете нечто подобное, я…

Коммерсант прищурился.

— Это интересно. Ну, доктор? Мне же ничего нельзя. Что вы со мной сделаете? Оставите без сладкого?

Доктор молча наливала воду из графина.

— А! — сказал за ее спиной пациент. — Я придумал. Выгоните меня вон. Отличное наказание, честное слово!

Доктор Бэнкс неторопливо поставила графин на место и повернулась к нему.

— Нет, мистер Саммерс, — сказала она ровным тоном. — Если вы не будете выполнять мои рекомендации, боюсь, ваши четыре недели превратятся в гораздо более долгий срок.

5 декабря 1911 года. Суббота

Вечером миссис Кистенмахер заняла пост в холле, на кресле у распахнутой двери в палату. Предстояла ночь: без сна, под бдительным присмотром няньки, без возможности взять книгу или выкурить сигарету, с муками, как лечь, как повернуться, как быть с делами, и где взять денег, с горячей подушкой, холодным одеялом и унылыми больничными запахами. За окном в такт пустому желудку подвывал предпраздничный ветер.

Рождество обещало быть отвратительным.

Внизу, где ступеньки поворачивали на второй этаж, успокоительно качали маятником стенные часы. Доктор Бэнкс у себя в приемной поставила на стол чашку чая и раскрыла “Медицинский циркуляр”. Она провела прошлую ночь у постели пациента. Она очень устала.

С утра, наблюдая за тем, как пациент опять отказывается принимать пищу из рук няни, поймала себя на мысли, что тому пошли уже пятые сутки. Следовало принимать меры, но доктор Бэнкс стояла молча с хладнокровным видом. Три дня назад она сделала няне замечание.

“Миссис Кистенмахер, — сказала она тогда, — я прошу вас не нервировать пациента, с которым и так непросто, при помощи угроз. Вы выставляете меня в нелицеприятном виде. Мистеру Саммерсу предписана жидкая диета, ни о какой клизме не может быть речи, и я прошу вас больше так не делать. Кроме того, я запрещаю уговаривать его принимать пищу”. Няня попыталась возразить, и получила ответ: “Поверьте, ни один человек, в действительности ощущающий голод, не откажется от еды.”

Доктор Бэнкс не жалела о том, что была резка с няней. Она сожалела, что няня выполнила распоряжение в точности: как обычно.

С тех пор она дважды имела разговор с миссис Кистенмахер, которая как раз сегодня объявила, что если мистер Саммерс и дальше намерен вести себя подобным образом, то она будет вынуждена просить рассчета. Началось все, как всегда: пациент отказался от завтрака, потом повторилась история с лекарствами, а чуть погодя — произошло это, когда доктор только что вернулась с визитов, — оказался пойман в ее собственной приемной, у книжного шкафа. Была еще одна улика: не успевшая остыть трубка телефонного аппарата.

“— Я ничего не могла с ним поделать!” — в отчаянии твердила миссис Кистенмахер. После того, как удалось вернуть в палату пациента, натыкавшегося на по пути на все предметы, пытаясь, кажется, еще и рассмотреть себя в зеркале, но уверявшего, что ему гораздо, гораздо лучше, выяснилось, что в уборной опять пахнет табаком.

В результате обыска у пациента было изъято полкоробки “Блэк энд Уайт”. В прошлый раз коробку спрятали за унитазом, затем — между подушками няниного кресла. На сей раз она нашлась между соседней койкой и стеной. Потом пришлось в одиннадцатый по счету раз объяснять мисс Дэрроу, явившейся со свежим выпуском “Криминальных историй” и половиной еще горячего пирога, что пациенту все еще запрещены такие вещи. Затем, то же самое, той пожилой, дорого одетой даме с прекрасными фарфоровыми зубами и роскошной коробкой конфет для “бедного мальчика”. Потом на огромном “Уайт” прибыла особа в зеленой шляпе. Доктор, выслушавшая поток восклицаний, сказала, что своими частными делами мистер Саммерс займется лично, после выздоровления, и без малейшего раздумья выпроводила особу вон. После нее прибыли еще две, на “Хейнс” пожарной расцветки, с чернокожим шоффером. Девицы со смехом приняли слова о том, что всякие визиты пациенту запрещены, совали деньги, и пришлось молча захлопнуть дверь у них перед носом.