Меир Шалев - Вышли из леса две медведицы Страница 16

Я? Вы что, с ума сошли? Мне просто нравится это выражение. «Мой супруг», древнее ивритское иши, — в этом есть что-то личное, и к тому же оно созвучно слову «эш», огонь, а это очень напоминало мне Эйтана — с его кострами, которые потом погасли, и с угольями, на которых он варил нам кофе и которые перестали тлеть и шипеть, и с той сверкающей кожей, которая была у него, но побелела и потускнела после беды. У некоторых людей после беды или травмы седеют волосы, а у Эйтана поседела кожа.

Нет, мое горло решительно меня убьет… Налить вам тоже? В голове балаган, сердце может рваться на куски, но за горлом я все-таки кое-как умудряюсь следить.

Ну, не важно. Мы остановились на Эйтане? Давайте продолжим. Еще до того, как он официально сменил фамилию на Тавори, мы все чувствовали, что он внутри больше Тавори, чем многие настоящие Тавори. Даже Довик, мой старший брат, который его нашел и привел к нам, говорил: «Он совсем как мы. Сдается мне, что не только бабушка Рут, но и дедушка Зеев был не прочь потрахаться на стороне и Эйтан — его незаконный сыночек». Надеюсь, вы понимаете, что это не мой стиль. Я так не говорю, это я подражаю Довику, это его стиль.

В общем, это верно, что Эйтан был Тавори, то есть один из «наших», но в то же время он был другой Тавори. Как блудный сын, вернувшийся в семью после многолетней отлучки. Я помню, когда мы только начали встречаться, у меня сразу появилось такое ощущение, будто какой-то кусочек паззла стал на то место, которое его ожидало. Раньше — на место в душе, а потом — и в теле. Он не был у меня первым. У меня была маленькая история в армии, крошечная история, ничтожная во всех отношениях, если вы понимаете, о чем я говорю. А потом еще с преподавателем в университете, которому я из мести прилепила кличку Микро-Софт. Я вижу, вы улыбаетесь. Вы тоже сталкивались с ним? У кого из нас, из девчонок, не было таких ненужных историй? У всех были. Даже в поселениях Барона, как видите. Но тогда, в наш первый, мой с Эйтаном первый раз, когда мое тело наполнилась его телом, я поняла, что именно этого оно ждало и что с этим оно хочет остаться.

Мне продолжать? Потому что это ведь не совсем из тех «гендерных» тем, которыми вы занимаетесь, а возможно, это и не так уместно в разговоре двух женщин, которые раньше совсем не знали друг друга. Продолжать? Спасибо. В тот момент я вдруг поняла, как многозначительна фраза «и будут одна плоть»[39] и как гениален был тот, кто ее написал, потому что «одна плоть» — это действительно замечательное словосочетание, даже лучше, чем то, что оно описывает. И если вы спросите, дорогие мои ученики, свою преподавательницу Танаха, то, на мой взгляд, «одна плоть» — даже более гениальное выражение, чем «Господь един». Это ведь не только вопрос стиля — тут идея: двое становятся одним. Может, я потому и преподаю Танах, а не математику. Потому что в математике утверждение, что один и еще один равно одному — это ошибка, а в Танахе это верно. Именно так и должно быть. Одна плоть. Всё на своем месте. Упорядочено именно так, как ему надлежит.

Смешно. Со времени нашего детства, Довика и моего, дедушка всегда объяснял нам, как важно соблюдать порядок и класть все на свое место — рабочие инструменты и кухонную посуду, письменные принадлежности и учебники, одежду короткую и одежду длинную, одежду верхнюю и одежду нижнюю, одежду для зимы и одежду для лета — каждое в свой ящик. У него даже поговорка была на этот счет, она очень нас веселила: «Сёмка, Шломка, каждый в свою котомку». Это ведь не только правильно и полезно, такой порядок и приятен тоже. И вот такое же ощущение порядка я испытала от первого раза с Эйтаном — это именно то, что мы есть друг для друга, тот порядок, в котором каждый из нас должен находиться. Полное соответствие, идеальное заполнение, точное примыкание, без зазора и без междустений. Короче — «одна плоть».

Мне кажется, вы шокированы, Варда. Это потому, что я так говорю, или потому, что с вами такое еще не случилось? Я надеюсь, что и с вами это произойдет, вы еще молоды. Припомните тогда меня и скажите: «Та сумасшедшая училка в одной из мошав Барона, та, что ни на минуту не закрывала рот и не добавила к моему исследованию ничего полезного, — я уже забыла, как ее зовут, но она была права». И парень, с которым вы будете тогда, скажет: «С кем ты разговариваешь, Вардуш?» И вы скажете ему: «Сама с собой, дорогой», — вы ведь наверняка будете его называть «дорогой», девушки, которых парни называют «Вардуш», всегда называют своих парней «дорогими», — «с собой, дорогой, я говорю с собой, я докладываю себе, что здесь происходит что-то важное». И добавите: «А если девушка, которая лежит с парнем, говорит сама с собою вслух, это верный признак, что она спокойна, и довольна, и в хорошем настроении».

Ладно, оставим. Я вижу, что мне не с кем пока перебрасываться этим мячиком. Вернемся к Эйтану и к тому времени, когда мы все, побежденные и довольные, упали к его ногам. Он вошел в наш дом, как молодой Давид вошел во дворец царя Саула[40]. Я могу сравнивать, потому что я хорошо знакома с ними обоими. О Давиде я не перестаю учить, а Эйтана я не перестаю изучать. Эйтан тоже может прибегнуть к силе под покровом своего обаяния, он может быть даже опасным, но в нем не было ничего подобного злодейству и манипуляциям Давида. Запустить Голиафу камень в лоб и раскроить ему голову? С большим удовольствием! Это Эйтан тоже и рад и способен был сделать. Но приказать поставить Урию Хеттеянина там, где будет самый жестокий бой, и бросить его там одного, «чтоб он был поражен и умер»[41], — нет, на это способен был только Давид. И Эйтан не пошел бы убивать двести филистимлян, чтобы отрезать у них крайнюю плоть[42]. Потому что каждый, кто его встречал — это включает меня тоже, — отдавал ему свою крайнюю плоть добровольно.

Ладно, я вижу, что вам неприятно это слушать и вы даже не понимаете, о чем я говорю. Лучше оставим это. Что важно в истории с Эйтаном — что мы все влюбились в него, а сам он не только не был этим удивлен, но и не страдал от этого. Увидел дедушку и Довика, и вот — «хорошо весьма», увидел Руту, и «Рута приятна»[43], и тут же приступил к процессу самоусыновления. И вот что интересно: хотя это Довик нашел его и привел к нам и это я вышла за него замуж, но тем, кто привязался к нему самыми крепкими узами, стал дедушка Зеев. Произошло это очень быстро. Довик ревновал, а я была удивлена. Как же так: с одной стороны — самый тяжелый и жестокий человек в нашей семье, наш черный базальтовый камень, а с другой — Эйтан, пляшущий солнечный луч, бабочка на легком ветру? Но на самом деле в них обоих было что-то общее — что-то основательное, подлинное, примитивное, даже неандертальское в хорошем смысле всех этих слов.

Я помню: когда дедушка Зеев привел меня и Довика к тому большому харуву, что рос в его вади, и рассказал нам о первобытном человеке, который жил в соседней пещере, и о первобытной женщине — так он ее назвал, — и об огне, который они разжигали, он сказал, что это был простой человек с простой жизнью. Он боролся с другими первобытными людьми за свой кусок земли, и за женщину, и за пещеру, и за воду, и за еду, а не за честь или за Бога. «И все это с помощью камней!» — провозгласил дедушка. И правда — что может быть проще камня? Камнем резали, камнем очищали, камнем разбивали кости убитого животного, а при нужде этот же камень поднимали и били им врага по голове. Для этого есть даже специальный глагол — «размозжить». Это больше, чем разбить, — это раздробить, очень сильно поранить, повредить. Как говорила иногда бабушка Рут: «Меня сломали, мне размозжили душу».

Я, кстати, уверена, что дедушка Зеев прекрасно поладил бы с этими первобытными людьми. Есть вещи, которые могут осознать и понять только такие люди, как он, — мужчины его поколения, которые были похожи одновременно и на сильную, ревущую «медведицу в поле, у которой отняли детей», и на окруженную врагами «одинокую птицу на кровле», и на гневливого вола, которому «заградили рот, когда он молотит», и на стремительную «лань, что желает к потокам воды»[44]. Я помню, как однажды, на одном из вечеров группового пения, куда я попала, одна из женщин завела песню: «Так где же, где ж они, те былые парни», вместо «те девушки», — и все засмеялись, но почувствовали, что она сказала что-то настоящее. Вам тоже позволено засмеяться, Варда. Не сдерживайтесь, это было смешно.

Вот так-то. Мне потребовалось время, чтобы это понять. Понадобилось время, чтобы увидеть, как велико сходство между моим дедом и моим мужем и какие глубинные пласты они открыли друг в друге. Но когда я поняла, то поняла до конца: Эйтан прошел до тех мягких пластов дедушки Зеева, которые таились под его защитным покровом из брони и кремня, а дедушка Зеев добрался до твердых пластов гранита, которые таились в Эйтане под его сияющими легкими крыльями. И возможно, они также открыли друг в друге некую сходную мрачность. Ну, не важно. Несмотря на пропасть в два поколения, между ними возникла дружба — из тех дружб, которых ищут все мужчины, но лишь немногие находят. И эта дружба — вот что спасло Эйтана после гибели Неты.