Владимир Сорокин - Лёд Страница 16

Ей приснилась Любка Кобзева, которую зарезали в мотеле «Солнечный». Они с ней на кухне той самой квартиры на Сретенке, которую Любка снимала пополам с Козой-Дерезой. Николаева сидит у окна и курит. За окном зима, идет снег. На кухне холодно. Николаева одета по-летнему легко, но в высоких серых валенках. А Любка – босая и в синем халате. Она суетится у плиты и готовит свои любимые манты.

– Все-таки какая я дуреха, – бормочет она, разминая тесто. – Дала себя зарезать! Надо же…

– Больно было? – спрашивает Николаева.

– Да нет, не очень. Просто страшно, когда этот козел на меня попер с ножом. Я прямо вся оцепенела. Надо было в окно прыгать, а я, дура, смотрю на него. Он – раз мне, сначала в живот, я даже не заметила, а потом в шею… и сразу – кровища, кровища… слушай, Аль, куда я перец поставила?

Николаева смотрит на стол. Все предметы видны очень хорошо: две тарелки, две вилки, нож с расколотой ручкой, терка, солонка, скалка, мука в пакете, девять кругляшков из теста. Но перечницы нет.

– Так всегда, когда надо что-то – запропастится, и все… – ищет везде Любка. Наклоняется. Заглядывает под стол.

Николаева видит в распахивающемся вороте ее халата грубо зашитый продольный разрез от шеи до лобка.

– Вон он… – замечает Любка.

Николаева видит перечницу под столом. Наклоняется, берет, передает Любке. И вдруг очень остро ощущает, что в груди Любки НЕ БЬЕТСЯ СЕРДЦЕ. Любка говорит, бормочет, двигается, но сердце ее неподвижно. Оно стоит, как сломанный будильник. Николаеву охватывает ужасная скорбь. Но не от мертвой Любки, а от этого остановившегося сердца. Ей ужасно жалко, что сердце Любки мертво и НИКОГДА больше не будет биться. Она понимает, что сейчас разрыдается.

– Люб… а ты… лук в фарш кладешь? – с трудом произносит она, приподнимаясь.

– На хер он нужен, когда чеснок есть? – Любка внимательно смотрит на нее мертвыми глазами.

Николаева начинает всхлипывать.

– Чего ты? – спрашивает Любка.

– Ссать хочу, – лепечет непослушными губами Николаева.

– Ссы здесь, – с улыбкой говорит Любка.

Рыдания обваливаются на Николаеву. Она рыдает о ВЕЛИЧАЙШЕЙ ПОТЕРЕ.

– Люб…ка… Люб…ка… – вырывается из ее губ.

Она хватает Любку, прижимает к своей груди. Любка отводит холодные, испачканные мукой и тестом руки:

– Чего ты?

Ледяная грудь Любки БЕССЕРДЕЧНА. Николаева рыдает. Она понимает, что это уже НИКОГДА не исправить. Она слышит удары своего сердца. Оно живое, теплое и УЖАСНО дорогое. Ей от этого еще больней и горше. Она вдруг понимает, как ПРОСТО быть мертвым. Ужас и скорбь переполняют ее. Горячая моча струится по ногам.

Николаева проснулась.

Лицо ее было в слезах. Тушь ресниц потекла.

Рядом с ванной стоял Андрей в красно-белом махровом халате.

– Ты чего? – недовольно спросил он.

– А? – всхлипнула она. И снова разрыдалась.

– Чего случилось? – сонно нахмурился он.

– Мне… это… – всхлипывала она, – подружка приснилась… она… ее… убили полгода назад…

– Кто?

– Да… какие-то торгаши с рынка… азера какие-то…

– Ааа… – почесал он грудь. – Слушай, я спать хочу. У меня завтра стрелка важная. Деньги в кухне на столе.

Он вышел.

Николаева вытерла слезы. Вылезла из ванны. Глянула в зеркало:

– Господи…

Долго умывалась. Вытерлась. Завернулась в большое полотенце. Вышла из ванной.

В квартире был полумрак. Из спальни раздался храп Андрея.

Николаева на цыпочках прошла в спальню. Нашла свои вещи. Прошла на кухню. Здесь горела только лампа в вытяжке над плитой. На столе лежали двести долларов.

Николаева оделась. Убрала деньги в кошелек. Выпила стакан яблочного сока. Вышла в прихожую. Надела плащ. Вышла из квартиры. Осторожно захлопнула за собой дверь.

Верхняя губа

2.02.

Съемная квартира Комара и Вики. Олений вал, д. 1

– Кулаком поработай слегка. – Комар перетянул предплечье Лапина жгутом.

– Чего ему работать – и так все на виду, – усмехнулась Вика. – Мне б такие веняки!

– Комар, сука, меня первой вмазал бы! – зло смотрела Илона.

– Гостю – первый квадрат, ёптеть. Тем более – он банкует… – Комар попал иглой в вену. – Бля, сто лет не видал незапоротых канатов.

– Илон, а ты чо, правда на «Ленинграде» была? – спросила Вика.

– Ага… – Илона смотрела на руку Лапина.

– Угарно?

– Ага.

– А чего они давали? Старое?

– Старое! Старое! Старое!.. – зло затрясла кистями Илона.

Комар потянул поршень на себя: 27 лет, бритоголовый, большеухий, худой, сутулый, длиннорукий, с сильно заострившимися чертами лица, в рваной синей майке и широких черных штанах.

В шприце показалась кровь. Комар дернул конец завязанного жгута. И плавно ввел содержимое шприца в вену Лапину:

– Дома.

Вика протянула кусочек ваты: 18 лет, смуглая, маленькая, пухловатая, длинноволосая, фиолетовые брюки из полиэстера, голубая водолазка.

Лапин прижал вату к вене. Согнул руку в локте. Откинулся на замызганную подушку:

– Ой, бля…

– Ну? – улыбнулся Комар.

– Да… – с трудом разлепил губы Лапин и улыбнулся. Смотрел в потолок с ржавыми потеками.

– Комар, сука, ты вмажешь меня, наконец?! – вскрикнула Илона.

– Нет проблем, мадам. – Комар распечатал новый шприц.

Вика высыпала в столовую ложку белый порошок из пакетика, добавила воды, вскипятила ложку над свечой. Комар набрал из ложки в шприц полупрозрачной жидкости.

Илона сама перетянула себе жгутом предплечье. Села напротив Комара. Протянула руку. На сгибе виднелись редкие следы от инъекций.

– Илон, так я не поняла, они все старое давали? – закурила Вика.

– Не, не только… – раздраженно сжимала и разжимала кулак Илона.

– «Вот будет лето, поедем на дачу. Лопату в руку, хуячим, хуячим»? Да?

– Да, да, да… – зло бормотала Илона.

– А мне нравится у них: та-та-та… кто-то колется, я лично – бухаю, но могу ускориться.

Комар не торопясь нашел место:

– М-да, рыбка, хорошо, что ты не злоупотребляешь.

– Чо я, дура, что ли? – нервно усмехнулась Илона.

– Кто вас, женщин, разберет! – Игла вошла в вену.

Лапин улыбался. Потянулся. Повел плечами:

– Все-таки… это совсем другое…

– Чего другое? – спросила Вика. – Speedball? Конечно! Круче, чем простой герыч!

– Круче. Но не люблю, когда пиздят: speedball, speedball, а сами ни хуя не пробовали… Много у нас разных… ну… посредственных людей… бездарей…

– Почему? – довольно улыбнулась Вика.

– Потому что каждый мудак хочет быть умнее, чем он есть на самом деле. Умнее и авторитетнее. Все прутся от своего авторитета, только об этом и думают. Как будто главная задача человека на земле сводится только к достижению положения в обществе любой ценой, пусть даже ценой чужих страданий.

Вика переглянулась с Комаром.

– Да. Уж чего-чего, а страданий у нас – хоть жопой ешь… – Комар с улыбкой вводил дозу в вену Илоны.

– Ой… – Она закрыла глаза. Согнула руку в локте. Закашляла.

Вика протянула Комару исколотую руку:

– Тут есть еще местечко.

– Только в лоб не дыши.

– Прости, Ком.

Илона потянулась:

– Класс!

Она поцеловала Лапина. Он неуклюже обнял ее.

– Ком, только не спеши. – Вика смотрела на иглу.

– У меня зрачки широкие? – Илона склонилась над Лапиным.

– Да, – серьезно ответил он.

– Красивые? Какой цвет?

– Что-то… такое… знаешь… – в упор и внимательно смотрел потеющий Лапин, – это вот что… это есть такие шары… знаешь, китайские шары равновесия… их надо перекатывать в одной руке, они из разных драгоценных камней делаются, типа яшмы там, и когда такой шар… шар цинь или цань, кажется, цинь… вот… и один шар там лежит, то из него течет такая энергия, биоэнергия, и там еще электрические накопления, все это вместе… и еще энергия камня, мы же очень мало знаем про энергию камней, камни охуительно древние… но когда-то они были мягкими, как губка, а потом уже под действием времени окаменели и стали настоящими камнями, а в них накоплена такая невъебенная информация, что это как суперкартридж такой… там записано до хуй… то есть до хуя всего, про все… разные события, разные люди, все, что происходило, все есть в камнях… и компьютеров не надо, только умей пользоваться камнем, найди к нему подход… нормальный компетентный подход… и тогда все будет пиздец, человек станет властелином мира.

– У тебя верхняя губа классная. – Илона счастливо коснулась пальцем его губы.