Альфред Дёблин - Берлин-Александерплац Страница 16

— Ишь стерва! Ишь стерва! — с восхищением простонал радостно потрясенный страдалец Франц, приближаясь в роли армейского резерва к центру боевых действий. Сияя и визжа от восторга, встретила его перед кабачком Эрнста Кюммерлиха героиня — победительница фрейлейн Лина Пшибала, очаровательная распустеха.

— Ну, Франц, всыпала я ему!

Франц это и сам заметил. В пивной она упала в его объятия и приникла к тому месту его тела, где, по ее предположению, под шерстяной фуфайкой находилось у него сердце, — но, говоря точней, там была грудная кость или, если угодно, верхушка левого легкого. Торжествуя, она залпом осушила рюмку ликера.

— Пусть сам свою дрянь с мостовой подбирает.

А теперь, о вечное блаженство, ты мой навеки, любимый, что за сияние разливается вокруг! Слава, слава принцу Гомбургскому, победителю в битве при Фербеллине, слава! (На террасе перед дворцом появляются придворные дамы, офицеры, слуги с факелами.)

— Еще рюмку!

Франц сидит в комнатке у фрейлейн Лины Пшибалы, смеется, шутит.

— Ты знаешь, что такое лежалый товар, Лина? — спросил он, слегка подтолкнув ее в бок.

Лина выпучила глаза:

— Как не знать. Вон Фёльш, подружка моя из магазина грампластинок, все говорит, что у них одно старье, лежалый товар.

— Да я не про то. Вот, к примеру, ты лежишь на кушетке, стало быть ты и есть лежалый товар, а я на тебя покупатель.

— Ишь чего выдумал.

Он ущипнул ее. Лина взвизгнула.

— Так будем же вновь веселиться, друзья, валера валераляля, смеяться, кружиться, траля ля-ля-ля, смеяться, кружиться…

Потом поднялись с дивана (вы не больны, милсдарь? А то сходите к доктору) и весело потопали в Хазенхейде, в „Новый мир“; там всегда пир горой, пускают фейерверки и выдают призы за самые стройные женские ножки. На эстраде музыканты в тирольских костюмах тихо наигрывали: „Пей, пей, братец мой, пей, дома заботы оставь, горе забудь и тоску рассей, станет жизнь веселей“. Музыка так и подмывала пуститься в пляс, с каждым тактом все больше и больше, и люди улыбались из-за пивных кружек, махали в такт руками и подпевали: „Пей, пей, братец мой, пей, дома заботы оставь, горе забудь и тоску рассей, станет жизнь веселей, станет жизнь веселей“.

И Чарли Чаплин тут как тут собственной персоной, сюсюкает с саксонским акцентом, ковыляет в своих широченных брюках и непомерно больших ботинках наверху на балюстраде, потом схватил какую-то не слишком молодую дамочку за ногу и вихрем скатился с ней с русской горки. Многочисленные семьи за столиками словно кляксы на белой бумаге. Купите длинную палку с бумажной метелкой на конце — всего 50 пфеннигов, с ее помощью вы установите любой контакт: шея весьма чувствительна к щекотке, сгиб под коленом тоже. Пощекочешь, и человек сразу отдернет ногу и обернется! Кого тут только нет! Штатские обоего пола, представлен и рейхсвер — несколько солдат со своими подружками, „Пей, пей, братец мой, пей, горе, тоску рассей“. Курят вовсю, в воздухе облака дыма от трубок, сигар, сигарет — в огромном зале стоит сизый туман. И дыму-то тесно — он поднимается вверх, благо что легкий, ищет выхода и устремляется в щели, дыры и вентиляторы, готовые выпустить его наружу. Но там, на улице, тьма, холод. И вот дыму уже в пору пожалеть, что он такой легкий, он противится своему естеству, но ничего не поделаешь — вентиляторы вращаются непрерывно, всасывают его. Слишком поздно! Куда ни ткнись — всюду законы физики. Дым не понимает, что с ним такое, хочет за голову схватиться, а ее нет, хочет подумать, да нечем. Его подхватывают ветер, холод и тьма — только его и видели.

За одним из столиков сидят две парочки и глядят на проходящих. Кавалер в сером, перец с солью, костюме склоняет усатую физиономию над бюстом полной брюнетки. Их сердца трепещут, он вдыхает ароматы ее бюста, она — его напомаженного затылка.

Рядом хохочет какая-то желто-клетчатая особа. Ее кавалер кладет руку на спинку ее стула. У этой особы выпирающие изо рта зубы, монокль в правом глазу, а широко открытый левый словно погас; она улыбается, курит, трясет головой: бог знает о чем ты спрашиваешь! За соседним столиком блондинка с пышной волной волос, этакая молоденькая курочка. Она сидит, вернее прикрывает своей сильно развитой, но скрытой платьем задней частью железное сиденье низенького садового стула.

Говорит слегка в нос и блаженно подпевает музыке, разомлев от бифштекса и трех бокалов пильзенского. Продолжая болтать, она кладет головку на „его“ плечо; он монтер одной нейкельнской фирмы, эта курочка у него уже четвертый по счету роман в этом году, а он сам у нее десятый или даже одиннадцатый, если считать и троюродного брата, ее постоянного жениха. Она широко раскрывает глаза: Чаплин того и гляди свалится сверху. Ее партнер держится обеими руками за борт русской горки — там куча мала. Парочка заказывает соленые сушки.

Господин N тридцати шести лет, совладелец небольшого продуктового магазина, купил шесть воздушных шаров по пятидесяти пфеннигов за штуку и пустил их один за другим в проходе перед самым оркестром; этим он привлек внимание прогуливающихся в одиночку или попарно дамочек, замужних женщин, девиц, вдов, разведенных, нарушительниц супружеской или иной верности и подобрал себе наконец партнершу, что ему до сих пор не удавалось за крайней непривлекательностью.

В коридоре можно за двадцать пфеннигов испытать свою силу — выжать штангу.

Загляните в будущее: послюните палец и коснитесь им слоя химиката на листе в круге между двумя сердцами, потом проведите пальцем несколько раз по чистому листу сверху, и на нем появится изображение вашего суженого.

…Вы с детства стоите на правильном пути. Фальшь чужда вашему сердцу, и все же вы своим тонким чутьем распознаете всякий подвох завистливых друзей. Доверьтесь и впредь вашей житейской мудрости, ибо созвездие, под знаком которого вы вступили в сей мир, не оставит вас на жизненном пути и поможет вам найти спутника жизни, с которым вы обретете полное счастье. Этот спутник, на которого вы всегда сможете положиться, обладает таким же характером, как и вы. Он не сразу предложит вам руку и сердце, но тем прочнее будет ваше тихое счастье.

По соседству с гардеробом, в боковом зале, на хорах играл духовой оркестр. Музыканты, в красных жилетах, все время требовали выпивки. Внизу стоял тучный, добродушного вида господин в сюртуке. На голове у него была странная полосатая бумажная фуражка. Не переставая петь, он пытался продеть себе в петлицу бумажную гвоздику, что ему, однако, никак не удавалось ввиду выпитых восьми кружек пильзенского, двух стаканов пунша и четырех рюмок коньяка. Он пел, обращаясь к оркестру, а затем вдруг пустился танцевать вальс с какой-то старой, невероятно расплывшейся особой, описывая с нею широкие круги словно карусель. От такого кружения эта особа расплывалась все больше и больше и казалось, вот-вот лопнет. Ее спасло лишь чувство самосохранения, и в последний момент она плюхнулась, заняв три стула сразу.

Франц Биберкопф и человек в сюртуке столкнулись в антракте под хорами, где музыканты требовали пива. На Франца уставился сияющий голубой глаз (чудный месяц плывет над рекою), другой глаз был слеп. Они подняли белые фаянсовые кружки с пивом, и инвалид прохрипел:

— Ты, видно, тоже из этих предателей, дружки твои сидят на теплых местечках. — Он проглотил слюну. — Ну, чего уставился? Говори, где служил?

Они чокнулись; оркестр грянул туш. „Пива! Пива! Забыли про нас?“ Бросьте, ребята, не бузите. Выпьем, ваше здоровье. За то, чтоб не последний раз!

— Ты немец? Настоящий германец? Как тебя зовут?

— Франц Биберкопф. Слышь-ка, толстуха, он меня не знает!

Инвалид икнул, а затем зашептал, прикрывая рот; рукою:

— Ты, значит, настоящий немец? Положа руку на сердце? И не заодно с красными? Красные — предатели! А кто предатель, тот мне не друг. — Он обнял Франца. — Поляки, французы, отечество! За что мы кровь проливали — вот она, благодарность нации!

Затем он снова собрался с силами и пошел танцевать с давешней расплывшейся особой, которая тем временем слегка отдышалась. Танцевал он все тот же старомодный вальс под любую музыку. После танца он, покачиваясь, пошел по залу. Франц гаркнул:

— Сюда, сюда!

Лина пригласила инвалида на тур; они потанцевали, а затем он предстал с ней под ручку перед Францем, возле стойки.

— Простите, с кем имею удовольствие, честь? Позвольте узнать вашу фамилию.

— Пей, пей, братец мой, пей, дома заботы оставь, горе забудь и тоску ты рассей, станет вся жизнь веселей.

Две порции „айсбейна“[3], одна — солонины, дама брала порцию хрена. Где гардероб? А вы где раздевались? Здесь два гардероба? А что, имеют ли подследственные арестанты право носить обручальные кольца? Я говорю — нет. В Гребном клубе вечер затянулся до четырех часов, а дорога туда — ниже всякой критики, машину так и подбрасывает на ухабах, то и дело ныряешь.