Марлена де Блази - Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман Страница 16

— Ну, а после ужина ты пошла на Сан Марко?

— Да, — ответила я.

Я вышла на площадь с Пьяцетты деи Леончини, и она вся раскрылась передо мной. Длинный, залитый лунным светом бальный зал с парадными дверями, обрамленными куполами базилики. Стены — грандиозные арки Прокураций, выписанные тенями на белом холсте. Каменный паркет мостовой, отшлифованный дождями, водами лагуны и тысячами лет непрерывного танца ног: рыбаков и куртизанок, белогрудых аристократок, дряхлых дожей и голодных детей, завоевателей и королей. По площади бродили всего несколько пар, да на свежем воздухе возле «Квадри» много клиентов за столиками. От «Флориана» доносилась музыка: «Раммштайн», «Венская кровь», и две немолодые пары отплясывали, никого не стесняясь. Я села за столик недалеко от них, заказала американо и наслаждалась, пока никто не приземлился рядом, натанцевавшись, или паче чаяния не заиграл на скрипке. Я оставила на столе лиры, чтобы не тревожить официантов, сбившихся в кучу и прикуривающих друг у друга. Путь назад, в маленькую, страшноватенькую комнатку, выходящую на Соттопортего де ле Аква виделся неотчетливо, но — несколько неправильных поворотов на тихие калле, и я нашла гостиницу Фиореллы.

А потом я впервые приехала на Торчелло, бродила по пояс в траве и отдыхала в отражениях седьмого века, отбрасываемых Санта-Марией дель Ассунта. В беседке остерии «Понте дель Дьяволо» официант с напомаженными волосами, разделенными на прямой пробор, в оранжево-розовом шелковом шейном платке накормил меня ризотто с молодыми побегами хмеля.

— И мы отправились туда сразу после твоего возвращения, — заключил Фернандо.

За прошедшее время я обошла множество церквей, увидела фантастические полотна, которые они хранят, но приехав впервые, я не побывала ни в «Академии», ни в «Коррер». Мое исследование бакаро, старинных винных баров, не предполагало системы. Я просто натыкалась на еще одно заведение, заходила и заказывала «Белый Манзони», или бокал «Мальбека», или «Речото», всегда в сопровождении традиционных закусок. Меня восхищала безыскусность свежесваренных вкрутую половинок яиц, их желтки, оранжевые и мягкие, украшенные ломтиком сардины и крошечным жареным осьминогом, артишоков размером с ноготок большого пальца руки в чесночном соусе. Я причащалась к Венеции через кухню, легко, непринужденно, не понимая, что так долго настораживало меня. Мне был предложен конкретный выбор между погружением внутрь традиции и скольжением по штампам. Истинная Венеция лежала глубоко под разрекламированными образами. И я была способна проникнуть туда. Венеция требовала лишь толики мужества в качестве цены за проникновение.

Я не уловила миг, когда он окончательно заснул, вот он здесь, а вот уже слышится легкое посапывание. В любом случае, я рада была погрузиться в воспоминания. Бережно укрывая его на ночь, я воображала, как ему приснится незаконченная сказка и обещание на рассвете: «Я доскажу тебе завтра».

Мой герой любит принимать ванны не меньше, чем я. Мы сразу поняли, что здесь у нас не существует разногласий. Принятие ванны — священнодействие для двоих, и я его верховная жрица. Я вливала масло сандалового дерева, экстракт зеленого чая или хвои, капельку-другую мускуса. Мне нравилась очень горячая вода, и я погружалась в пузыри и пар, когда Фернандо только входил в ванную. Он зажигал свечи. Ему требовалось не меньше четырех минут, чтобы привыкнуть к температуре воды, его бледная кожа приобретала темно-красный оттенок.

— Perché mi fai bollire ogni volta? Ты пытаешься сварить меня?

Итак, сегодняшняя тема — жестокость. Мне давно пора рассказать ему о своем первом браке. Я начинаю с предательства.

— Я не оправдала надежд своего первого мужа. Он был терпеливым человеком и долго ждал, когда я дам повод оставить меня. В нем не было жестокости, и он не мог просто сказать: я не хочу тебя, мне не нужен этот брак, рожденные в нем дети. Он признался только много лет спустя. А пока мы жили вместе, он развил во мне комплекс неполноценности, сознание, что любить меня не за что.

Он — профессиональный психолог, неплохо владеет ремеслом. Он загнал меня в тупик, перестав разговаривать со мной. Он ретировался, оставив меня биться головой об стенку в попытке понять, в чем же я виновата. Он открывал рот, только чтобы высмеять или напугать. Похоже, он наслаждался своей властью надо мной.

Лицо Фернандо в течение рассказа меняло цвет с красного на белый. Каждая фраза доходила до него в течение минут пяти, не считая времени на эмоциональное осмысление. Вода, конечно, остывала, но я только заводилась.

— Я понятия не имела, что такое депрессия, но, похоже, именно в ней я и пребывала. В эти чудные дни я обнаружила, что беременна Эриком. В общем, я уже понимала, что отца у него не будет. Так случилось, что именно Лиза, моя маленькая девочка, почувствовала первое шевеление ребенка. Ее голова лежала на моих коленях, и она сказала: «Мама, он толкается». Мы вместе пели нерожденному младенцу, мы так его заранее любили, что не могли дождаться, когда он появится на свет и мы сможем взять его на руки. Но все равно, Эрик — ребенок, родившийся в печали.

Фернандо завопил, не выдержав горечи моего рассказа, что я лучшая, что он не может без меня, что он немедленно должен меня обнять, и мы переместились в спальню.

— После рождения Эрика я еще пыталась пробиться сквозь душевную глухоту мужа, пыталась объяснить ему, как я одинока, как мне страшно. «Ты не можешь быть настолько жесток, — говорила я. — Неужели тебе безразлична твоя дочь? Маленький сын? Ты нас совсем не любишь?» Но он ждал своего часа, ждал, когда я сорвусь. И дождался, я дала ему повод, возможность уйти красиво. Я встретила человека и просто упала в него. Я думала, что нашла в нем то, чего мне так не хватало в муже. Мы редко встречались, и я принимала страсть за любовь. «Вот то, что я искала», — казалось мне. Муж недолго пребывал в неведении, правда, я надеялась, что он будет бороться за меня. Но через три дня он ушел. Я горевала недолго, ведь в моей жизни был человек, который любил меня. Я была уверена в его любви.

Мне не хотелось сообщать такие новости по телефону, я села в поезд и встретилась со своим любимым во время ланча. Я сказала: «Он знает, он все знает. И он ушел. Мы свободны».

«Свободны для чего?» — спросил меня возлюбленный, не вынимая сигареты изо рта. «Быть вместе. Мы ведь этого хотели?» — ответила я. Его колебания были видны невооруженным глазом. Сквозь новую затяжку дыма я расслышала: «Дура». Он, должно быть, еще что-нибудь говорил, но я не запомнила. Я встала и добрела до туалета. Я чувствовала себя настолько больной, что не могла собраться с силами и выйти. Служащая комнаты отдыха ждала, когда я наконец появлюсь, с мокрым полотенцем в руках. Она подхватила меня, посадила. Я попыталась улыбнуться, объяснить свое состояние возможной беременностью. «Нет. Это — разбитое сердце», — сказала она. Французы говорят, что сердце женщины разбивается всего однажды. Я умудрилась превратить свою жизнь в осколки дважды за одну неделю.

Так мы и лежали, пока Фернандо не встал надо мной на колени, не обнял и не сказал:

— В этом мире нет муки тяжелее, чем нежность.

Глава 8

НИКОМУ HE БЕЗРАЗЛИЧНО, ЧТО О НЕМ ДУМАЮТ

Я предоставляла моему герою возможность посмеяться так же часто, как давала ему повод для крика. Например, его коллеге по работе в банке, уроженцу Пизы, я сообщила, что нахожу piselli одними из самых приятных людей в Италии. К сожалению, в действительности я сказала, что считаю добрыми людьми горох. Piselli — горох. Граждан Пизы называют pisani. Синьор Муцци был любезен и не среагировал на мою оплошность, но он очень болтлив, и украшенная подробностями и преувеличениями история, поводом к которой послужила моя оговорка, долго развлекала клиентов и обслуживающий персонал.

Не страдая комплексом неполноценности, я не имела ничего против пародий на свою персону. Радуясь каждому новому дню, я не слишком обращала внимание на внутренний дискомфорт: некую печаль, то исчезающую в глубине души, то вдруг приливающую с новой силой, ностальгию. Это чувство не было окрашено трагическими нотками и не противостояло обилию впечатлений новой жизни. Я тосковала по общению на родном языке, по звукам английской речи. Мне важно было понимать и быть понятой. Конечно, я знала, как себя утешить.

В Венеции живет немало людей, для которых английский является родным. Я нуждалась в приятельских отношениях. Мне необходим был кто-то, кто принимал бы мою кипучую натуру как данность.

Я чувствовала себя неуютно в жестких рамках bella figura, внешней видимости, столь значимой в глазах итальянцев. Американец сказал бы, что это победа стиля над сущностью, но итальянец возразит, что стиль и есть часть сущности: элегантность в одежде, манере поведения возведена в культ. Это касалось и правил общения: существует традиционный набор вопросов и ответов. Фернандо — мой scudiero, рыцарь без страха и упрека, как мог помогал мне, стараясь не дать попасть в неловкую ситуацию с шепотками за спиной. Всякий раз, когда мы выходили в люди, он хлопотал вокруг, стремясь, чтобы мне было комфортно с окружающими, а окружающим со мной. Бесполезно. Часто я ощущала себя героиней комических куплетов, и губы у меня были накрашены слишком ярко. Не удручаясь всерьез из-за собственных промахов, я рвалась общаться. Мне же все было интересно: и я улыбалась, знакомилась, приглядывалась, восхищалась. Но хорошо нам с Фернандо было, только когда мы оставались вдвоем.