Анатолий Тосс - Фантазии мужчины средних лет Страница 16

Взрывы во мне множились, отдавались эхом, рикошетили, вызывая другие взрывы, – будто одна затянувшаяся цепная реакция. Затем бомбардировка стала накаляться, расширяться, казалось, взрывы объединяются друг с другом, сходятся в единое целое, в единый резонансный взрыв…

В общем, меня в результате шарахнуло по-настоящему. Похоже, даже откинуло на несколько метров, прижало к стенке. И уже через ускользающий мир я смог только различить Ганин протяжный, словно мучительный стон и перекрывающий его крик Аркадии: «Гана, очнись, приди в себя, не увлекайся! Не забывай, он же девственник! Держи себя хоть как-то в руках. Ну, хоть как-то!»

И тут меня шарахнуло снова, с новой небывалой силой, и я забылся. Теперь уже полностью. Единственное, что оставалось, – это непрекращающиеся, рушащие, но вместе с тем и зарождающие новую жизнь взрывы. Биг-Бэн, одним словом. Создание новой Вселенной.

– Что это было? – спросил я, когда очнулся. Тело тянуло, мяло, но внутри возникло ощущение полного и физического, и эмоционального обновления. Будто меня всего вычистили скребками, продули в центрифуге и вместо старой, ненужной, вынутой породы наполнили новой, живительной, свежей, плодородной. Вернее, не «породой», а жизненной, оживляющей энергией. Казалось, что сейчас я могу абсолютно все: создавать галактики, звезды, планеты, устанавливать их в нужном порядке, приводить к единой, разумной системе. Но я себя сдержал.

– А что с Ганой? – спросил я – и не зря спросил. Потому что Гана лежала на полу в странной, неуклюжей позе: руки бессильно раскинуты в стороны, шея вывернута наружу, будто свернута, глаза закатаны. Перед ней, стоя на коленях, хлопотала Аркадия, прыскала на нее водой, хлопала ладошкой по щекам.

– Там в медицинском шкафчике, в туалете, нашатырь стоит. Я специально вчера к Ганиному приходу купила, знала, что всякие эксцессы могут произойти. Сходи, принеси, а то она что-то долго в себя не приходит.

Я поднялся, пошел в туалет, нашел пузырек с нашатырем, принес, передал его Аркадии, окинул Гану взглядом – исходя из ее внешнего вида, ситуация мне не особенно понравилась.

– Что с ней? Она очнется? – забеспокоился я.

– Конечно, – успокоила меня плеврита. – Думаешь, легко биг-бэнить с такой отдачей? Они теряют много во время секса. Посмотри, как исхудала. Но когда она придет в себя, поверь мне, сил у нее утроится. Она ведь и от тебя немало набралась. Только вот что-то долго не приходит. Обычно забытье так долго не продолжается.

Наконец Гана открыла глаза. Повращала ими неосознанно какое-то время, вскоре в них появилась хоть какая-то осмысленность, она остановила их сначала на мне, затем на Аркадии.

– Это что-то небывалое, – пролепетала она едва шевелящимися губами. – Вот, оказывается, они какие, настоящие мужики. – Она покачала головой, словно не веря самой себе. – Счастливая ты, Аркашка. И я теперь счастливая, на всю оставшуюся жизнь счастливая. – Потом снова посмотрела на меня. – И тебе, Ваня, спасибо. Какая она чудесная, оказывается, мужицкая сила. Такого со мной никогда не было.

– Я же тебе говорила, – поддакнула Аркадия. – Поэтому их мало и осталось, мужиков-то, что переиспользовали их, выжали без остатка, вот они и не выдержали. Но ты, Ганка, молодец, ты бережно. Посмотри на него, он как новенький, как едва созданное небесное светило.

Я подумал, что никто меня прежде «небесным светилом» не называл, подумал, что вообще-то ситуация попахивает идолопоклонничеством. Вспомнил, что во второй заповеди, из тех десяти, которые Бог дал Моисею на горе Синай, сказано: «Не создай идола себе». Но грех ли это, когда не ты, а из тебя его создают? – этому заповеди не учили. Во всяком случае, я не читал.

Потом мы долго пили чай с тортом, который приготовила гостеприимная Аркадия, и с конфетками, которые принесла предусмотрительная Гана. Снова говорили о том, о сем, о пустяках, одним словом. К щечкам Ганы вновь вернулась краска, невольная улыбка удлинила и сузила губы. Впрочем, глаза она снова стыдливо опускала вниз, лишь изредка вскидывая на меня. И только перед самым уходом, когда мы стояли в коридоре, провожая Гану, она снова взглянула на меня и пролепетала тихим, неуверенным голосом:

– А можно, я еще раз приду? В любое время, когда вы скажете, когда позовете. – И застенчиво улыбнулась.

Ночью мы занимались сексом (или любовью, я уже перестал различать) с Аркадией, и почему-то на этот раз она меня настолько плотно обволокла, что я вырубился часов на двенадцать, не меньше. Впрочем, когда я пришел в себя, лежащая рядом плеврита была еще в трансе – похоже, я воздействовал на нее не в меньшей степени, чем она воздействовала на меня.

Я лежал в кровати, вставать не хотелось, тело размякло от непрекращающейся любви, и думал, что вон оказывается, как у них здесь… вот что имел в виду мой старый товарищ Саша Рейн. Похоже, действительно от разнообразия сила только увеличивается: и сила ощущений, и сила притяжения. Главное, надо научиться комбинировать и правильно сочетать. И конечно, подход к каждому полу должен быть особенный, специфичный. Рейн и в этом был прав.

Следующей в Аркадином многопольном списке шла Месла. Мы ее пригласили на выходные, потому что после сеанса с Ганой мне с непривычки требовалось время, чтобы прийти в себя и накопить сил.

Месла была пчелкой, об этом меня заранее предупредила Аркадия. Но даже если бы и не предупреждала, я бы все равно с первого взгляда узнал бы в Месле пчелку. Если знать, что «пчелки» существуют, что это отдельно взятый пол, то при одном только взгляде на Меслу сразу можно было догадаться, что она типичная пчелка. Во-первых, она выглядела очень женственной… ну вот, я опять использую устаревшие термины. Нет, правильнее сказать по-другому: если бы я не знал о существовании пчелок, я бы принял Меслу за женщину. И не просто за женщину, а за азиатскую женщину.

Уже позже, на следующий день я поинтересовался у Аркадии, все ли пчелки имеют азиатские внешние признаки. Но Аркадия не разбиралась в «азиатских внешних признаках», и мне пришлось объяснять ей про раскосость глаз и прочие приметы. В конце концов я пришел к выводу, что действительно большинство пчелок (хотя и не абсолютное большинство) напоминают монголоидную расу. Сразу нашлось объяснение многочисленности пчелок: как говорила Аркадия, в Москве их еще не много, но есть целые регионы, состоящие практически из одних пчелок – и вот там им по-настоящему тяжело и одиноко. Потому что истинно счастливой пчелка становится только тогда, когда регулярно занимается сексом. Ассоциативно мне это, конечно, напомнило город Иваново с его ткацкой мануфактурой и подавляющим преобладанием женского населения.

Секс с Меслой совершенно не походил на секс с Ганой. Нам пришлось раздеться и лечь в постель. Аркадия тоже находилась здесь же, но только на краешке кровати, давала советы то мне, то Месле, чтобы мы не натворили чего-нибудь не то с перепугу и по необразованности.

Поначалу, как только я взглянул на Меслино тело, мне стало не по себе – всюду, по всей поверхности росли… как бы это объяснить… Раньше я сказал бы… волосы. Но сейчас, зная со слов Аркадии про устройство пчелок, я, приглядевшись, понял, что это не волосы, а некое подобие хоботков – тоненьких, гибких, как, скажем, у комаров. Конечно, я испытал определенное чувство брезгливости, ведь сильно волосатая женщина в прежней жизни мало у кого могла вызвать прилив энтузиазма (разве что у некоторых особенных перекрученных изощренцев) – а от устоявшихся предрассудков не так легко избавиться. Но я был подготовлен Аркадией и потому принял волосяной (а лучше сказать, хоботковый) покров как должное.

В тот момент, когда я обнял Меслу, и особенно потом, когда поцеловал в губы, волоски, я заметил, разом, как по команде поднялись, напряглись, чуть прогнулись, как тропический лес перед ураганом, и я сразу же почувствовал легкое покалывание. Впрочем, оно не вызывало никакого неприятного ощущения (как это бывает, когда хоботок комара забирается под кожу), наоборот, что-то наподобие легкой, необременительной, вызывающей улыбку щекотки. Я оторвался на мгновение от губ Меслы и бросил взгляд вниз, туда, где соприкасались наши тела, – бессчетное количество волосков-хоботков, все так же напряженно выгибаясь, легко входили в поры моей кожи и, войдя, начинали слегка, едва заметно вибрировать.

Я снова прильнул ртом к губам азиатской пчелки – она, в отличие от Ганы и Аркадии, к удивлению, легко и с желанием приняла меня внутрь, даже подыгрывала легким, озорным язычком. И тут я почувствовал, как хоботковая вибрация проникает внутрь моего тела, каждой его ячейки, настолько полно и насыщенно, насколько это возможно. Но она не была хаотичной вибрацией массажера – совсем нет. В повсеместном подкожном колебании заключался свой смысл, пусть закодированный, но определенно системный, словно разумный инопланетянин пытался передать на своем языке специальное, важное сообщение. Хотя нет, неверное сравнение. Скорее песня… Не знаю, имелся ли в ней логический смысл, но эмоционального, чувственного натяжения – сколько угодно. И я прислушался к ней, к этой песни, и оценил ее радость и наслаждение, и заслушался, проникая в нее все глубже и глубже.