Геннадий Аксенов - Бажоный [Повесть] Страница 16

Егору Ефремовичу тема эта доставляла немалое удовольствие, хотя он и видел, что Василек его не слушает.

— Отдохнул, дедо, так пойдем, — заторопил он старика. — А бутылку пастухам ты все равно зря оставляешь. Выпьют ее — опять свалятся.

— А ты прав, Василий, — неожиданно согласился Егор Ефремович. — Им энто, пожалуй, многовато будет для опохмелки. Надо мне им подмогнуть. Дай-ка мне твою кружку. Я с них «потеряжное» возьму.

Отлив третью часть из бутылки, он торопливо, большими глотками, выпил водку и понюхал корочку хлеба.

— Пиши записку, Василий.

И Василек на обложке журнала «Вокруг света», неизвестно кем занесенного сюда, карандашом написал под диктовку деда:

«Я, Егор Ефремович, нашел поллитру на дороге и выпил свою долю — „потеряжное“. Извиняйте».

— Дедко, а кто читать будет?

— Как кто? Нифон грамотный, в школу ходил. Пошли, Василий!

В последний раз оглянувшись на чум, парнишка заспешил за дедом. «Старик, старик Егор Ефремович, а как бодро зашагал… Домой спешит или водка так действует? — недоумевал Василек. — Как бы не выдохся дедко…».

— Это ж надо, сколько смогли выпить пастухи! — вернулся к прежней теме Егор Ефремович. — Из деревни три поллитра спирта увезли. Яшкина баба шестого парня родила, грех не выпить. Да на участке лесхимартели купили ящик водки «московской». И лишь одна бутылочка затерялась.

— Дедко, а где они деньги берут? — поинтересовался Василек.

— Чудной ты, паря. Где деньги берут? У Нифона своих двадцать пять олешков, да у Якова — двадцать. Олешки кажинный год плодятся. Вот и деньги. Колхозных оленей волки режут, а их олени волкам не по зубам. А сколько дикарей к стаду пристает. По мясу не определишь — дикий олень или ручной, да никому это определять и не нужно — было бы мясо хорошее да недорогое. Кругом участки подсочки, лесопункта. Лес валить сила нужна. В ларьках-то у рабочих селедка, хлеб, чай, сахар да маргарин. Чай он и есть чай: кишки полощет — и все. Лесорубу мясо требуется. Оттого пастухи и пьют, что за оленину деньги получают. Раньше Нифон и Яшка смирными да послушными были при отце. Покойничек крутым характером отличался. Сейчас у них воля своя — разбаловались. В этот раз семгу свежепросольную на двух участках продавали. Кто ее не возьмет, если деньги есть? А найди, где они браконьерят…

— Подожди, подожди, дедко! — остановился Василек.

— Ты че забыл, паря?

— Да… забыл, я скоро вернусь. Иди потихоньку, дедко, я тебя догоню.

— Беги, коли приспичило. Я по-стариковски пошляндаю.

Василек понесся сломя голову, думая про фетель. К счастью, ушли недалеко, до речки — рукой подать.

Ловушка, как стояла, так и стоит. Лишь обледеневшие веревки натянулись как провода. А на месте бочонка с семгой зияла черная пустота. «Значит, пастухи эту рыбу продавали, чтоб купить водки», — догадался парнишка.

Проверять фетель он не стал. По туго натянутой веревке нетрудно догадаться — полная ловушка рыбы, бочонка на два будет.

Решение обрезать веревку пришло само собой — тогда фетель унесет. Рыбу, что скопилась в нем, конечно, уже не спасти — она мертва, но он откроет путь к копам другим рыбинам, и это радовало его.

Подбежав к колышку, Василек вынул перочинный нож и лезвием его чиркнул по веревке. Она прозвенела, как струна, и лопнула. То же самое сделал, перебежав по бревну, и на другом берегу. И фетель, тяжело переваливаясь, поплыл по течению.

Парнишка проводил взглядом ловушку с красавицей семгой, пока она не скрылась из виду. А затем вскарабкался на гору и отдышался. Он понимал, что не совсем хорошо поступил с пастухами, но ведь и они поступили с ним подло, да и семге на коны хода не дают. Он сам и скажет, что не сорвало их фетель, а он его утопил. И всегда будет бороться с такими хищниками.

Запыхавшись, Василек догнал Ефремовича и, глотая ртом воздух, сбивчиво выпалил:

— Все! Утопил! Больше продавать семгу не будут и пьянствовать тоже.

— Что утопил? — встревожился Егор Ефремович.

— Взял и обрезал ножом концы веревок у фетеля. Это им, подлым, от меня за все. За рыбу! За лося! За медведя! За Тайгу! За оленей-дикарей! За то, что меня без провианта и продуктов оставили! За все! — возбужденно выкрикивал Василек.

— Это ты, паря, зря сделал, со зла, — неожиданно помрачнел Егор Ефремович, шаря рукой в кармане и никак не находя спичечного коробка.

— Как, зря? — не понял Ефремовича растерявшийся парнишка.

Ему казалось — дед одобрит его поступок. Скажет — правильно сделал, Василек.

После нескольких затяжек «Шипки», Егор Ефремович прокашлялся и начал:

— Я не знал, что ты затеваешь. Не надо было тебе с ними связываться. Отбыл в чуме две недели и навсегда забудь, что здесь видел. Знал бы я, старый хрыч, что так дело повернется, не костерил бы их так. Выходит, что я, старый дурак, вместо того, чтобы образумить тебя, еще больше подлил злости. Вот ты и побежал суд вершить, хотя жизни-то еще по-настоящему не знаешь. Скажу тебе — в каждом человеке есть и добро, и зло. Вот и пастухи Нифон да Яшка, кроме плохого, много и хорошего делают. Скажи, кого от жены и детей малых пошлешь месяцами в лесу в любую погоду с оленями варзаться? А мясо людям есть надо. И заменить Нифона и Яшку некем. Москва пастухов не шлет. Да и не только это, — продолжил дед. — Во время войны тот же Нифон Иванович под пулями и осколками рвавшихся бомб и снарядов через озеро по льду олений обоз с хлебом в осажденный Ленинград водил. Сколько людей от голода спас! И обратно тоже не пустой возвращался — детей вывозил. Правительственные медали имеет. А ты у него ловушку хорошую уничтожил…

Парнишка совсем растерялся, и на глазах у него выступили слезы.

— Слезы лить не надо. Дело сделано. Да с кем не бывает! — Егор Ефремович положил шершавую ладонь на голову Василька. — Все мы хотим добро делать. А это не просто. Подозрение все одно на нас падет: только ты знал, где ловушка поставлена. На первых-то порах братья сильно разъярятся. Да скоро они в деревню не приедут, им сейчас надо стадо добирать. Да и рыбу ловить осталось несколько дней: раз белые мухи появились, не запоздают и заморозки. Семга откопует и в море поплывет. С тобой пастухи и в самом деле плохо поступили. Во зле на них ты это и сделал. А сейчас забудь обо всем поскорее. Со временем я, глядишь, с пастухами поллитру разопью и все им объясню. Они тебя поймут, не переживай.

За разговорами они незаметно миновали озеро. И теперь тропка круто шла вверх по склону. Кругом, насколько охватывал глаз, белели торцами пни, да, словно на пожне в страду, лежали кучи хвои и сучьев. Это была так называемая сплошная летняя рубка.

Вершины и ветки летом не жгут во избежание пожаров. И с появлением снега заготовленный в штабелях лес бревнами вывозят к реке. Огромные плоты зимней сплотки весной во время паводка уводят по Мезени пароходы, и прости-прощай, зеленая тайга Лешуконии.

Лесным «кладбищем» идти было тяжело и не очень приятно. После рубочных участков лесопункта начались участки лесохимии. Здесь стояли тысячи подсушенных сосен с желтыми стволами без коры. Почти от самой земли и до семи метров вверх она была снята, а чтоб дерево не погибло совсем, у каждого было оставлено по два узеньких ремешка, тянущихся снизу вверх параллельно друг другу. Жизнь еще продолжалась в зеленой верхушке деревьев, где встречались дятлы с красным хохолком на голове и другие птицы, но деревья эти уже были приговорены умереть.

Егор Ефремович, обычно балаболка и балагур, помрачнел.

— Все меньше боров остается, Василий, — с тоской в голосе заговорил он. — Через год и этот срубят, смотри, как высоко живицу кочкали. Значит, последний год деревья стоят. Весной снимут и эти последние ремни коры, что питают ветки вершины. Лето еще постоят эти сосны, чтоб жирней смолье было, а зимой их срубят и будут гнать смолу и скипидар. Кроме подсочки, с двух сторон участки лесопункта поджимают. Круглый год рубить много лесу надо… Особо больно, Василий, когда лес летом валят. Гибнут тогда гнезда птиц и дупла-гайны, в которых белка размножается. И крупным зверям туго приходится: должны перекочевывать с обжитых мест. А не будет лесу — не будет и мха. Чем тогда оленям питаться? Уполномоченный из района план на пятилетку в правлении показывал. Сказано там, чтоб увеличить колхозное стадо оленей до тысячи, а по району — до пятнадцати тысяч голов. Где это стадо кормить, в плане не сказано. Если дело так пойдет, скоро весь лес у нас вырубят да за границу вывезут. И останемся мы ни с чем. Лес нас поил, кормил, одевал, теплом согревал сотни лет. И как примириться, что нам, деревенским, ни на охоту, ни за грибами и ягодами некуда будет сходить? Чем жить-то будем?

— Да что ты такое говоришь, Егор Ефремович? — не согласился со стариком Василек. — Да разве на вырубках лесники семена не сеют, а школьники не помогают собирать сосновые и еловые шишки?