Самид Агаев - Правила одиночества Страница 16

Девушки прыснули и ускорили шаг.

— О-о, — оживился, толкая локтем приятеля, Виталик, — Меджнун, кажется, ты имеешь успех. Твоя девичья фамилия не Омар Шариф?

— Нет, — сказал довольный Али, — моя фамилия Ален Делон, мистер Дарнагюль. Прошу любить и жаловать.

Друзья снялись с места и пошли за девушками. Через несколько метров они поравнялись с небольшим стеклянным кафе, из которого шел одуряющий запах жарившихся шашлыков. Али тяжело вздохнул и сказал:

— Когда-нибудь на этом месте я упаду в обморок.

— Ты что, голодный?

— Я постоянно голодный.

— Но ты же всегда съедаешь порцию каши Ислама!

— Мне таких порций надо десять, к тому же запах бараньего шашлыка даже сытого человека может свести с ума.

— Старик, я вообще не понимаю, как ты можешь думать о еде, когда мы идем за девицами.

— Хорошо тебе говорить, ты у дяди шашлык каждую неделю лопаешь, а я раз в полгода, когда на каникулы езжу домой.

— Попрошу без зависти.

— Мог бы и меня к дяде сводить.

— Я сам неловкость испытываю, когда к нему езжу, а ты хочешь, чтобы я тебя еще притащил.

— А что же ездишь, раз неловко?

— Голод, брат, не тетка.

— Это верно, в твоем случае, голод — дядька.

— Али, твоя какая, справа или слева? — спросил Виталик, желая сменить тему.

— Справа.

— Али, ты кем будешь работать, когда училище закончишь, штукатуром?

— Это еще почему?

— Ну, ты же на штукатура учишься.

— Штукатуром я не буду — между нами говоря, отец меня сюда отправил, чтобы от лишнего рта избавиться — здесь и кормят, и одевают целых три года. Выгодно.

— Я знаю, кем ты будешь.

— Кем?

— Обрезание будешь детям делать, ты же лезгин.

— Ну и что?

— Этим только лезгины занимаются.

— Ладно, не возражаю, только я с тебя начну, прямо сейчас.

— Опоздал. Я уже мусульманин.

— Как это, у тебя же мама русская, почему она допустила?

Из любви к папе, а он у меня азербайджанец. Правда, когда мы с мамой ездили к бабушке в деревню, на Урал, меня там окрестили в церкви, но папа об этом не знает — мама просила не говорить. А ты знаешь, какая у них любовь была! Я тебе не рассказывал? Они познакомились, когда папа в армии служил. Он сделал ей предложение и поехал на дембель, чтобы родителей подготовить. А ему запретили на ней жениться, потому что она была христианка. Папа сообщил об этом маме — то есть тогда она еще не была мамой — и стал думать, что делать дальше. Пока он думал, мама выучила родной язык отца и написала письмо его родителям на азербайджанском — и этим сразила их наповал, они разрешили.

— Класс, — сказал Али. — Это круче, чем Шекспир. Так ты кто все-таки, мусульманин или христианин?

— Мне до лампочки, я человек. Может, в кино девушек пригласим?

— А у тебя деньги есть?

— Нет, но они все равно откажутся.

Джульетта узнала нелепую фигуру Виталия издали, несмотря на стремительные сумерки. Нелепую потому, что он был худ до безобразия.

— Почему ты такой худой, — спросила она на второй или третий день знакомства, — как будто из концлагеря сбежал? Вас так плохо кормят в училище?

— Нас кормят нормально, не хуже, чем в других местах; дело не в еде, конституция такая.

— СССР или Азербайджана?

Девушка оказалась с юмором, но, взглянув ей в лицо, Виталик сообразил, что она не шутит.

— Да нет же, — озадаченно произнес он, — моя собственная.

— У тебя что же, своя собственная конституция есть? — насмешливо спросила Джульетта.

— Да.

— Ну, молодец. Далеко пойдешь.

Поравнявшись с парнем, Джульетта сдвинула брови и едва кивнула на приветствие, хотя ей было приятно, что он ждет ее каждый день. Держась немного поодаль, Виталик пошел за девушкой.

— Что ты здесь каждый день торчишь, прохода не даешь?

— Не даю, — согласился Виталик.

— Выходной бы себе устроил, что ли.

— Я без выходных работаю, — гордо ответил Виталик.

— Так это для тебя работа? — Да, тяжелая и опасная.

— Почему это она опасная?

— Ну, во-первых, я могу погибнуть из-за твоих прекрасных глаз…

— Неужели?

— Да.

— А во-вторых?

— Во-вторых, твой брат обещал мне ноги переломать, если я еще раз за тобой пойду.

При этих словах Виталик стал ковылять и припадать на обе ноги, как колченогий. Девушка засмеялась:

— Испугался?

— Еще чего! Я ничего не боюсь!

— Ты что, с ним разговаривал?

— Черемисин сказал — он с твоим братом дружит, маленький такой.

— Знаю, видела.

— Давай постоим немного, — сказал Виталик, когда они подошли к ее дому.

— Это еще зачем? Кто-нибудь увидит еще.

— Поговорим немного. Я соскучился по тебе. Сейчас уже темно.

— Ну ладно, пять минут, — Джульетта остановилась в тени, отбрасываемой домом.

— Ну-у, о чем ты хотел поговорить?

— Я хотел сказать тебе… — Виталик замолчал и стал смотреть в сторону.

— Что? — с явным безразличием спросила Джульетта, она смотрела в другую сторону.

Виталик подобрался и подошел поближе: от Джульеты пахло смешанным запахом помады, пудры и пота. Виталик почувствовал головокружение и неожиданно для себя взял девушку за руку.

— Ты что, с ума сошел? — испугалась Джульетта. — Отпусти сейчас же!

— Извини, — утирая со лба испарину, произнес Виталик, — слабость вдруг накатила, чуть не упал.

— Слабость? — удивленно спросила девушка и заглянула ему в лицо.

Несмотря на вечерний сумрак, она различила синий цвет его глаз. Скуластое лицо пыталось изобразить улыбку. Джульетта вдруг почувствовала острую жалость к этому нелепому парню и неожиданно для себя приблизила свое лицо и дотронулась губами до его губ, но то, что произошло дальше, ввергло ее в смятение. Парень не отпустил ее губ, жадно приник к ним, разомкнув сжатый рот, дотронулся своим языком до ее десен. Это ощущение было острым и ошеломительным. Теперь она почувствовала слабость и вынуждена была схватиться за молодого человека, который, прижав ее к себе со всей силой, на которую был только способен, жадно целовал ее запрокинутое лицо.

— Отпусти, умоляю, отпусти, — совладав с собой, жалобно зашептала она, пытаясь вырваться из его объятий.

Наконец ей удалось оттолкнуть его и сделать шаг назад.

— Безумный, ты что, с цепи сорвался? — тяжело дыша, произнесла она. — Не смей подходить ко мне!

Виталик, собравшийся сделать шаг к ней, остановился: он смотрел на нее, не отрываясь.

— Вот и стой там, а ко мне не подходи.

— Хорошо, я буду стоять здесь, только я не думал, что ты такая жестокая.

— Я вовсе не жестокая, а что ты хотел сказать мне?

— Когда?

— До того, как ты на меня накинулся.

— Я хотел сказать, что я люблю тебя.

— Ой, какой ужас, — произнесла девушка, взявшись за грудь, — сердце сейчас разорвется, бьется, как сумасшедшее.

— Можно я послушаю? — сказал Виталик, протягивая руку.

— Размечтался, убери руки!

— Уже убрал. Стою не двигаясь.

Виталик вытянулся, как в строю: ноги вместе, руки по швам.

— Хочешь, до утра так стоять буду? Простишь меня?

— Ладно, прощаю, только не делай больше так.

— Вольно, — скомандовал сам себе Виталик. Джульетта улыбнулась.

— Твой отец был военный? — спросила она.

— Понятия не имею, он свинтил еще до моего рождения.

— Жаль.

Виталик пожал плечами:

— Нормально, я же вырос.

— Ну не скажи: еще не известно, как это отразилось на твоей психике, — серьезно сказала Джульетта.

— Подумаешь, у нас в общаге каждый второй без отца рос. У Ислама, например, моего друга, тоже отец свинтил.

— Какое опасное соседство, — сказала Джульетта.

— Шутишь?

— Нисколько. Мой папа говорит, что австрийский психоаналитик Фрейд утверждал, что это не проходит бесследно для формирующейся личности.

— У этого Фрейда у самого, наверное, не все дома были, поэтому он так и утверждал.

— Ну ладно, я пойду, — сказала Джульетта.

— Давай еще поцелуемся, — предложил Виталик.

— Нет.

— Тогда руку дай.

— Зачем? — подозрительно спросила Джульетта.

— Ну так, пожать на прощание. Девушка с опаской протянула ему руку.

— Только не сильно жми.

Он взял ее руку и прижал к лицу. Затем долго смотрел, как она уходит — до тех пор, пока девушка не повернула за угол дома, — вздохнул и пошел к себе в общежитие. Радость первого поцелуя была отравлена неприятными мыслями: он не представлял, как вести себя с друзьями. Отказаться участвовать в затее Ислама значило выставить себя на посмешище. Принесла же нелегкая Черемисина в тот вечер, будь он неладен! У общежития политехникума стояли двое парней и, запрокинув головы, заигрывали с девицами, стоявшими на балконе третьего этажа. Виталик шел, оставляя их слева. Справа лежал пустырь, боковым зрением он отметил, что молодые люди бросили свое занятие и стали смотреть на него. В наступившей темноте разглядеть их лица не представлялось возможным, в то время как сам он, проходя как раз под светом фонаря, был доступен их взорам.