Мартин Эмис - Успех Страница 16

В начале месяца сестра позвонила мне в галерею. Я как раз водил какую-то сурового вида матрону по новой персональной выставке и почувствовал сердечное облегчение, когда Одетта Стайлз, на простоватом лице которой угадывался героический минимум неодобрения, поманила меня в помещение под офисом: меня к телефону. Старик Джейсон тоже был где-то здесь, и я почувствовал, как на мои плечи ложится вялый груз их вожделения, когда сказал:

— Грегори Райдинг слушает.

— Привет, это я. Кто эта ужасная женщина?

— Как поживаешь, любовь моя? Это долгая история.

— Толстуха, которая все норовит тебя поцеловать?

— Именно.

— Грегори, можно я приеду к ланчу?

— Конечно можешь. Не тяни!

Я положил трубку и повернулся как на шарнирах. Старая матушка Стайлз, с беспрецедентным бесстыдством едва не набросившаяся на меня сегодня утром в нижнем коридоре, невесело курила одну из своих омерзительных французских сигарет, уставившись в круглое окно, ведущее в галерею. Я повернулся и увидел поблескивавшие глазки Джейсона, устремленные на меня в полутьме.

— Сегодня мне надо выйти, — объявил я.

— Надеюсь, сегодняшний ланч не затянется, как обычно, — вздохнула Одетта, увидев, что я беру плащ и устремляюсь через зал.

Теперь для Урсулы все должно быть именно так — и уж я, конечно, постараюсь, чтобы так оно и было. У меня заказан мой всегдашний столик в «Le Coq d'Or»,[5] и добряк Эмиль тут как тут, когда мы с Урсулой появляемся в больших двойных дверях. (Урсуле и мне нравятся большие рестораны.) Пока я одним движением, по-балетному скидываю плащ, а Урсула уступает свой модный белый макинтош двум бросающимся к ней наперегонки халдеям, наши ноздри уже раздуваются, почуяв спокойную, ничем не на-рушимую элегантность обеденного зала, блистающего хрусталем, элегантность, запечатленную на зернистую кинопленку: изысканная симметрия карнизов и люстр, тени официантов, инкогнито скользящие взад-вперед по контрасту с торжественно праздничными явлениями ослепительных метрдотелей, поначалу неразличимое на заднем плане присутствие дорогих и модных посетителей, плавная взвешенность каждой детали этого подводного царства.

— Ваш всегдашний столик, сэр?

— Разумеется, Эмиль, — говорю я, вкладывая сложенную пятифунтовую банкноту в его шелковый нагрудный карман.

— И, как всегда, коктейль, сэр, пока готовится ваш ланч?

Сейчас, когда мы проходим мимо собравшихся в обеденном зале, я окликаю некоторых из них, приветственно машу им рукой и даже останавливаюсь перекинуться парой слов с известным молодым актером (Урсула это обожает).

— Пожалуйста, Эмиль. Мы с моей гостьей должны сначала сесть за столик, прежде чем обдумать такой сложный вопрос.

— Конечно, мистер Райдинг.

Мы занимаем наш стол, безусловно лучший здесь, стоящий в похожем на грот, освещенном свечами углублении рядом с великолепным импрессионистическим ню, которого я долго домогался, откуда открывается чудесная широкая панорама всего ресторана. Урсула выбрала свой любимый коктейль (сегодня мы то и дело пересмеивались), а я…

— А мне, Эмиль, водку с мартини и…

— Знаю, сэр. И двумя ломтиками лимона.

— Прекрасно, Эмиль. На тебя всегда можно положиться.

И если всякий раз, что мы устраиваем наши грандиозные обеды, Урсула неизменно садится спиной к залу и жестом подсказывает, чтобы я сел лицом к разряженной толпе, то происходит это по совершенно очевидной причине… Я наклоняюсь к ней, облокачиваюсь на белую скатерть — так что кончики моих пальцев находятся в миллиметре от губ — и начинаю:

— Там, в дальнем углу возле двери, — Сэм Данбар, «скульптор». Он занимается подделками под Джакометти,[6] похожими на украденные микрофонные стойки, плюс делает странные стальные вещицы, смахивающие на беременных побродяжек, — невыносимо сентиментальные. Данбар обернулся и разговаривает с Торкой. С ним Миа Кюпер, самая приставучая из всех лондонских хозяек, которые устраивают у себя приемы на широкую ногу, — она вполне способна скормить каждому из гостей по два омара, вот что значит паническое желание произвести впечатление. За два столика от них — Эрнест Дейтон, архитектор, совершенный жлоб; он возвел боковое крыло Южного банка, а теперь пытается обольстить Селию Ханну, издательницу журнала мод, и что-то нашептывает ей своими толстыми губами. Ближе к нам — не оборачивайся — Айзек Стэмп, банкир, антрепренер и еврей, неумело спаивает какую-то девицу, похожую на его телохранительницу. Стэмп — ленивый мошенник, который…

…Но настал черед делать заказ; Эмиль материализовался рядом со столиком — весь почтительное внимание, а Урсула к этому времени уже чуть не лопнула от смеха.

Я заказал дюжину устриц — не совсем таких, какими их подают в английских ресторанах, — сопроводив их блюдом из блюд faisan à la mode de Champagne; Урсула после долгих колебаний и манипуляций с меню неизбежно выбрала то же самое. И хотя моя сестра пьет очень мало и совершенно не разбирается в винах, я настоял на бутылке потрясающего Ротшильда урожая пятьдесят второго года, подмигнув Эмилю и добродушно посоветовав ему долакать за нами остатки. Потом Урсула принялась в свое удовольствие ковыряться в пудинге (иногда мне кажется, что это нравится ей более всего), пока я наслаждался крепким ликером с кофе — и даже шутки ради попросил принести огромную гаванскую сигару, чтобы позабавить Урсулу.

Было, наверное, часа четыре, когда мы наконец выбрались на улицу. Должен сказать, что У. выглядела крайне соблазнительно в своем белом макинтоше, и когда я на несколько мгновений увлек ее в тихий портик, мы скоро слиплись в единое целое, по-голубиному воркуя. Прошло немало времени, пока я проводил ее на занятия, а сам вернулся в относительный полумрак галереи; когда я вошел, величественная матрона бросила на меня ревнивый взгляд сквозь свое оконце, но я уклонился от встречи с ней, легко сбежав по ступеням; остаток дня я провел в хранилище, где вдоволь нахихикался над уморительными гравюрами, которые она, проявив вопиющую бестолковость, недавно привезла из Гааги.

Кто знает, веди я сам не столь оживленную сексуальную жизнь, быть может, я был бы готов стерпеть, если не простить, все более явные знаки внимания со стороны миссис Стайлз. Но ситуация сложилась так, что я чувствую себя как… как одна из намеченных Теренсом жертв, постоянно преследуемый и вынюхиваемый этой озабоченной старухой в течке. Три дня назад старая ведьма застигла меня врасплох в уборной — я приводил в порядок свою прическу и совершенно позабыл принять меры предосторожности: запереть дверь на два оборота. «Зря ты об этом беспокоишься, Грег!» — весело воскликнула она и едва не обняла меня сзади. Ну разумеется, материнский жест. Но за вялым давлением ее грудей, за бешеным трением лобка о мои бедра я почувствовал напряженные содрогания не обремененного нервной системой животного.

Происходящее в эти дни у Торки становится диковатым, и спрос на Грегори Райдинга, эсквайра, стремительно растет. Я прекрасно знаю, что сейчас считается очень модным искать корыстный смысл в шелковом убранстве декаданса, беспокоиться об оборотной стороне вседозволенности, сурово порицать наслаждение. Разумеется, все это гнусный бред. (Не менее смехотворна мысль о том, что декадентство — это нечто предосудительно антидемократичное. Достаточно просто посмотреть на низшие слои — посмотреть серьезно, внимательно. Естественно, они замыкаются на себе. Кому еще они нужны? Они созданы друг для друга.) У Торки никогда не происходит ничего омерзительного, способного вызвать отвращение. Его опрятная квартира лишена болезненного привкуса некоторых декадентских сборищ, которые мне доводилось видеть, привкуса грубой продажности и садомазохизма, в ней нет скрытых камер и односторонних зеркал, в ней не чувствуется криминального душка. Нет, все утопает в роскоши, все в высшей степени цивилизованно и крайне забавно.

Я приезжаю к восьми, выпрыгиваю из своего дорогого автомобиля, теплая вонь подземки смыта струями душа, сейчас мое тело плотно облечено в дерзкое, провоцирующее ночное белье. Смешливый мальчишка-слуга Торки снимает с меня плащ, я бросаю серьезный, пристальный взгляд на свое отражение в огромном зеркале, висящем в холле, и все тот же слуга, по-обычному суетливый слуга, проводит меня в наполовину заполненную гостиную, балконные окна которой распахнуты навстречу русалочьим огням парка. Под устремленными на меня тяжелыми, горящими взглядами я прохожу к мраморному столу с напитками, наливаю себе бокал дорогого белого вина и присоединяюсь к знаменитому Торке, полулежащему в своем излюбленном шезлонге, чтобы пару минут потолковать с ним на профессиональные темы, прежде чем начнется первая, оценочная часть вечера. Итак, кого мы здесь видим? Разумеется, Адриана, разумеется, Сюзанну (сейчас мы с ними не разговариваем), кроме них: молодая американка интригующего телосложения, о которой все отзываются весьма лестно, застенчивый мальчик, настоящий милашка, если с ним подольше повозиться, широкогрудый швед, который в последнюю ночь был ну просто несчастье, телепродюсер с женой, не совсем соответствующие нашим стандартам, которые знают об этом (их всегда оставляют напоследок), Джонни (последняя находка Торки), близняшки (восточные сестрички, которых мне удалось хорошенько «прощупать» в прошлый раз, — забавные зеркальные отражения), Мэри-Джейн, которая на первый взгляд немного старовата и старомодна, но на самом деле великий знаток в искусстве обожания, Монтегю, который всегда только смотрит, слава богу, два новых мальчика (один — грубоватый ковбой, его-то как сюда занесло? — зато другой гораздо более многообещающий, с красивым взглядом пантеры) и три новые девицы (затянутая в кожу байкерша, другая, о которой поговаривают, что она сорвиголова, но на многое не годится, и, наконец, третья — приятная рыжеволосая атлетка с плотно сбитым загорелым телом, которое мне так нравится).