Инна Александрова - Свинг Страница 16

Теперь достоверно известно: всех евреев Союза ждали железнодорожные «скотские» вагоны, в которых должны были отправиться в Сибирь — на высылку. Но этого не произошло. Почему? Да потому что наши «великие», видно, поняли: без евреев ни в чем не обойтись…

После смерти Сталина положение несколько изменилось, но все равно кадровики всех рангов и мастей были настроены на «еврейскую волну». Чтобы еврею попасть на хорошую работу, надо было иметь — ого-го — сколько «за» по сравнению с остальными. Еврей должен был обладать в своем рейтинге явными преимуществами.

Хрущев тоже был антисемитом, но не таким злобным. Он был неглупым дядькой, у которого антисемитизм был просто в крови, и с этим приходилось считаться. Евреи терпели, ибо путь в Америку и Израиль был еще закрыт. Чтобы увеличить спрос на себя, они из кожи вон лезли, но учились и работали так, чтобы доказать свою необходимость. Даже ярые антисемиты, но неглупые люди отмечают это в своих мемуарах.

Все последующие правители не понимали до конца тонкостей национальных отношений в многонациональном конгломерате, не понимали, что у каждого народа свой менталитет, своя национальная культура, и нельзя пренебрегать ни одной струной: она тут же издаст фальшивый звук. Не понимали, что не нужно становиться в позу «старшего», «лучшего» только потому, что количественно больше. Люди многое могут простить, но не это.

Очень часто все зависит от главы государства. До прихода к власти Гитлера Германия была самой свободной и демократической страной в Европе. Этим и объясняется, что в ней жило много еврееев. Но с приходом Гитлера — человека, люто ненавидящего евреев, все изменилось: ненависть нашла благодатную почву: среди немецких промышленников и интеллигенции было много евреев. Гитлер «объяснил» немецкому бюргеру, что именно евреи виноваты во всех бедах. Началось тотальное изгнание их из страны. А в «окончательном решении еврейского вопроса» фюрер был не одинок: теперь есть точные доказательства, что Молотов в сороковом году, во время поездки в Берлин, обменивался с немецкими «коллегами» Фриком и Гейдрихом идеями об освобождении своих стран от «национально чуждых элементов». Этими элементами были, конечно же, евреи.

Начав войну против евреев, Гитлер просчитался: затрагивая интересы одного народа, нельзя не затронуть интересы другого. Гитлер «затронул» и французов, и поляков, и бельгийцев, и англичан, и русских, и украинцев, и многих-многих других. Вот потому эти народы в ответ навалились всей мощью на гитлеровский фашизм. Это стоит учитывать современным антисемитам. В современной Германии это хорошо понимают: потому у немцев развито чувство национальной вины за Холокост.

Евреи же, потеряв в войне шесть миллионов, поняли необходимость создания собственного государства и создали его. Вал иммигрантов из бывшего СССР пришелся на начало девяностых, но и по сию пору, несмотря на то, что в Израиле гремят взрывы, евреи все-таки едут. И очень немногие возвращаются.

Нужен ли Израиль России и Израилю Россия? Нужны ли мы друг другу? Уверен, да. России Израиль нужен как государство на Ближнем Востоке, позволяющее на родине христианства «стоять на двух ногах». В Израиле — самая большая община выходцев из нашей страны, и каждый пятый или шестой говорит и думает по-русски. Разве это не имеет значения? Отдача от «русских» евреев большая, и это важно политически. Израиль — один из каналов выхода на мировой рынок, и наши высокие технологии легче пойдут на мировой рынок, если этому будет способствовать Израиль. Добрые отношения — признак неантисемитизма, свидетельство цивилизованности.

Мы Израилю тоже нужны как сила, ставшая другом, а не врагом, как необъятный рынок.

Часто думаю, в чем же суть антисемитизма, как социального и политического явления, ведь антисемитизм — философская категория. Мир драматичен и состоит из Добра и Зла, Света и Тьмы. Наши пророки просто объясняли соотношение Добра и Зла: делай больше Добра, будет меньше Зла. Элементарно, как арифметика. Антисемитизм — своеобразный психоз, болезнь и болеет ею больное общество. Антисемит — всегда не одиночка: это человек толпы. Он понимает, что слаб, а ум и трудолюбие еврея его раздражают, рождают ненависть. Потому антисемитизм — всегда попытка посредственности как-то возвыситься.

Чувство национального превосходства — поганое чувство, от кого бы ни исходило. И к пропаганде этого чувства всегда прибегает реакционная часть общества: во всех просчетах ей нужен враг. Этим врагом лучше всего сделать еврея. Но антисемиты просчитываются, заявляя, что их «обижают» евреи. Тем самым они представляют свой многочисленный народ как неполноценный, ущербный, подверженный манипуляциям со стороны меньшинства.

Я долго жил на Украине и, когда в Киеве на Бибиковой горе установили Стену Плача, Щербицкий, первый секретарь ЦК компартии Украины, велел залить ее бетоном, потому как облик героев был неславянский — горбатые носы…

В семьдесят шестом в Бабьем Яру установили памятник погибшим: ни одного еврейского лица, ни даже признака еврейской одежды. Написали: здесь погибло сто тысяч советских граждан. И ни полслова, что закопаны кости двухсот пятидесяти тысяч евреев.

Антисемитизм — зло, большое зло, а если о зле молчать, оно будет распространяться. И оно распространяется: корни современного терроризма лежат и в антисемитизме.

Спросите, что делать? Отвечу. Всеми возможными средствами объяснять и объяснять людям, что Создателю нужен каждый народ. Вот почему у антисемитов ничего не получается. Вот почему в конце концов они всегда биты. Если бы Бог посчитал, что евреи ему не нужны, они бы давно исчезли с лица мира. Но Бог так не считает. Евреи ему нужны в качестве зеркала, чтобы каждый мог увидеть свое лицо таким, какое оно есть на самом деле.

Евреи никогда не могли и не могут привыкнуть к антисемитизму: это все равно, что постоянно носить на груди желтую звезду. Она как мишень, по которой учатся стрелять. Надо объяснять, что антисемит — всегда позор нации. Антисемитизм всегда оборачивается злом против антисемита. У американцев, я читал, в музее Холокоста висят портреты конгрессменов, голосовавших за предоставление кредитов Гитлеру. И они названы предателями американского народа. А христианский русский философ Соловьев с негодованием говорил о недостойном отношении к евреям части русского общества и, умирая, словами древних псалмов молился за гонимый народ.

В марте сорок первого, еще до начала войны, институт, куда перешел, был преобразован в военную академию. Я стал слушателем академии, и мое материальное положение значительно улучшилось: выдали форму, кормили, как на убой, было общежитие, платили стипендию. Но не сразу вписался в новую обстановку: «зацепился» с преподавателем курса «Детали машин». Он не хотел зачесть курсовой проект, который сделал еще в политехническом. Однако после того, как из девяносто шести слушателей я один сдал все экзамены на «отлично», инцидент был исчерпан.

И вот июнь сорок первого. Двадцать второе число. Все прилипли к тарелке репродуктора. После речи Молотова написаны рапорты с просьбой отправить на фронт. Нам объяснили, что будем задействованы в других местах, а пока должны как можно успешнее учиться. В августе сорок первого, то есть через полтора месяца, академию эвакуировали в Йошкар-Олу, где до мая сорок третьего продолжалась учеба.

Теперь скажу, что стало с бобруйскими друзьями: Сема Геллер ушел на фронт, Яна тоже рвалась медсестрой, но ей, как и мне, сказали: подождите. В августе была еще в Ленинграде, приходила ко мне, к забору академии: нас не выпускали. Очень плакала: уже двадцать шестого июня немцы взяли Бобруйск. Мы ничего не знали о своих родных. Я даже не смог с ней проститься: нам не давали увольнительных, а телефонной связи не было. Это не теперешнее время, когда у каждого молодого есть мобильник. Связь с Яной прервалась: она не знала моего нового адреса, я написал несколько раз на общежитие, но ответа не получил. С Семой связи тоже не было. Оставались лишь товарищи по академии. Однако предаваться унынию было некогда: учебная нагрузка была огромной.

В январе сорок третьего при защите дипломного проекта, над которым сидел ночи напролет, и он получился как надо, меня опять срезали, чтобы не дать, как нынче говорят, «красного» диплома. Антисемитизм процветал. И хотя после защиты я доказал, что был прав в разработке проекта, «поезд ушел»: мне дали обычный диплом и присвоили звание «лейтенант», тогда как отличникам присваивали «старшего».

Хоть и было обидно, но плюнул и написал еще раз рапорт об отправке на фронт. Мне сказали: начальству виднее, чем должен заниматься, и я потопал к месту назначения — в ОКБ. Это опытное конструкторское бюро. Их создавали при заводах и научно-исследовательских институтах. В них, в ОКБ, разрабатывалась новая военная техника. Я был назначен в Омск, а мой товарищ по группе — в Казань. Мать товарища жила в Омске, и он попросил поменяться. Нам пошли навстречу. Так оказался на казанском авиамоторном заводе, где было два ОКБ: в одном работали над созданием мощных поршневых двигателей для самолетов «Пе-2» и «Як-7», второе, совсем секретное, подчинялось министерству авиационной промышленности и НКВД. Я попал во второе. Моя должность называлась «помощник военпреда по опытному строительству», штатная категория — капитан. Я был лейтенантом.