Иван Цанкар - Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой Страница 16

Это было оправданием ее любви и заботы.

Перед уходом мать всегда давала детям еще что-нибудь. Если ничего не было, годился и простой домашний хлеб, но обычно наступал черед каких-нибудь фруктов, сухих или моченых, а то и чего повкуснее. Если ребятишки приходили раздетыми и разутыми, она как могла одевала их в старые обноски, хоть с одеждой у нас самих дело обстояло неважно.

Иногда, оделив каждого куском хлеба, она отрезала еще один, самый большой кусок и отдавала его старшему со словами:

— На, держи, это для вашей матери, чтобы не сердилась.

Затем отрезала ломоть чуть поменьше и, отдавая его Нанике, говорила:

— А это для вашей беззубой бабушки.

У соседей тоже была бабушка, еще более старая, чем наша, почти не встававшая с кучи соломы.

Когда доходило дело до орехов или сухих фруктов, мать набивала ими все карманы детей, какие у них только были. Старшие при этом обычно выгадывали, ведь карманы их были куда больше. Часто на них бывали надеты отцовские пиджаки, у которых карманы казались совсем бездонными.

Как-то маленький Нацей пришел в пиджаке, который был ему страшно велик. Мать доверху наполнила его правый карман орехами и сухими сливами. Левый же карман из-за большой заплаты она не заметила.

Тогда Нацей показал на него и, сделав кислое личико, воскликнул со слезами:

— Тетя, тут есть еще один карман!

Лицо матери озарилось ласковой улыбкой; она наполнила и левый карман Нацея.

Друг за другом выходили дети из дома. На дворе в это время уже сгущался сумрак. Глубокий снег лежал застывшим покрывалом без конца и без края. Вскоре соседские дети почти скрывались на протоптанной глубокой тропинке. Ни звука не было слышно, пока они шли. Теперь крапинки казались еще темнее, чем когда они направлялись к нам.

Бочка

В тот год Матух Попич принялся очень усердно чинить бочки. И хотя стояла еще только весна, то есть не настало время для их починки, с его двора частенько доносилось: «Жвинк, жвинк, жвинк…»

А Матух Попич вовсе не был бондарем.

Первое время соседи не обращали внимания на стук, но так как ему не было конца, стали поговаривать:

— Какого черта Матух возится с этими бочками?

Так оно и шло.

За деревней, где кончалась долина, высился широкий горный кряж, и люди говорили, что там скрываются партизаны. Несколько раз они нападали на немцев и те несли немалые потери. После этого враг не решался больше подыматься в горы. Все свое внимание немцы обратили на деревню, чтобы помешать ей поддерживать связь с горами и помогать партизанам. Случалось, что партизаны были на волосок от опасности. Фашисты уже подходили к первым домам деревни, когда партизаны оставляли те, что стояли на другом ее конце. И среди всех волнений со двора Попича доносилось спокойное, размеренное: «Жвинк… жвинк… жвинк-жвинк!»

Матуха как будто не касалось ни то, что происходит вокруг, ни то, как его соседи дрожат перед немцами.

Однажды фашисты окружили деревню и основательно обыскали все дома. А на дворе Попича: «Жвинк, жвинк, жвинк-жвинк, жвинк!»

Как-то они вновь пришли и угнали несколько человек. А на дворе Попича опять: «Жвинк, жвинк, жвинк, жвинк…»

Снова пришли солдаты и подожгли дом на околице. Дом горел медленно, а на дворе Попича снова раздавалось: «Жвинк, жвинк-жвинк, жвинк, жвинк…»

Немцы были твердо убеждены, что деревня поддерживает связь с партизанами, но не могли это доказать, потому что, как бы внезапно они ни появлялись, всегда уходили с пустыми руками — никак не удавалось поймать партизан.

Однажды фашисты зашли и к Матуху и начали расспрашивать, не слыхал ли он чего-нибудь о партизанских связных. Встав перед домом, Матух почесал за ухом и сказал:

— Бес его знает, я уже старый, не моя это забота. Затем он медленно направился к мосткам, ведущим в сарай, подошел к стоящей там бочке и спокойно начал бить молотком по обручу. Спешить солдатам было некуда, в доме их хорошо угостили, поэтому они остались возле мостков. А Матух продолжал возиться с бочкой. Обручи никак не хотели сесть на место, хотя его молоток непрестанно пел: «Жвинк, жвинк, жвинк…»

Это начинало действовать на нервы.

— Перестань ты, зверюга, ведь своих собственных слов не слышно.

Матух не терял времени даром: когда немцы ушли, бочка была готова и в починке больше не нуждалась.

Но однажды утром фашисты вновь пришли к Попичу. Собралось их необычно много, но нельзя было заметить ничего особенного.

— Мать, дай им водки, — распорядился Матух. — А мне нужно поправить эту бочку. Проклятые доски совсем рассохлись.

И он пошел к мосткам, где стояла бочка. Но прежде чем Матух успел к ней подойти, за ним бросился эсесовец и изо всей силы толкнул сзади прикладом винтовки, так что старик упал на землю. Его окружили эсесовцы. Солдат, что ударил его винтовкой, заорал:

— Вот мы тебя и застали, так сказать, in flagranti[4]. Значит, этот дьявол — ты! Ты знаешь азбуку Морзе. Что значит одна точка?

И изо всей силы ударил крестьянина кулаком по лицу.

Матух еще не успел ответить, как эсесовец вновь завопил:

— Что означают две точки?

На Матуха обрушились два удара. Ему показалось, что солдат выбил зуб, и он хотел сплюнуть. Но солдат ударил его третий раз и закричал:

— Что означают три точки?..

Тут Матух успел выплюнуть выбитый зуб вместе со сгустком крови.

Потом на Матуха посыпалось со всех сторон:

— А четыре точки?..

— А точка и тире?..

— А две точки и тире?..

— А три точки и тире?..

— А точка, два тире?..

С каждой точкой, с каждым тире на него обрушивался удар. Наконец уже ничего нельзя было различить — побои градом сыпались на Матуха. Кулаки перестали удовлетворять эсесовцев, на помощь им пришли сапоги, метившие крестьянину в живот. Это длилось до тех пор, пока Матух не упал без сознания на землю. На мгновенье в голове старика блеснула мысль, что его кто-то выдал, а затем он надолго впал в беспамятство.

Солдаты перестали его бить, лишь один пнул напоследок сапогом под ребра и посулил:

— Погоди, собака, ты еще попомнишь азбуку Морзе.

Потом какой-то солдат пошел к колодцу за ушатом воды и опрокинул его на Матуха. Тот стал постепенно приходить в себя. Когда он открыл глаза, их больше не застилал туман, и он видел все гораздо яснее, чем до обморока. Совершенно отчетливо читал он на лицах эсесовцев, что пришел его конец, что он погиб. Когда он это понял, в голове не осталось больше ни одной мысли. Он закрыл глаза и продолжал лежать тихо. Солдаты вокруг о чем-то переговаривались, потом один толкнул его сапогом и закричал:

— Вставай, свинья!

Поднялся Матух с большим трудом. Вставая, он на мгновенье увидел лица домочадцев, с ужасом смотревших на него из темных сеней. Он заметил также, что двор полон солдат.

Эсесовцы подтолкнули Матуха к бочке на мостках, и тот из них, что командовал раньше, грубо приказал:

— Вытащи дно!

Так как до Матуха не сразу дошел смысл приказа и он замешкался, сильный удар сзади напомнил о необходимости действовать. Он взялся за молоток и долото и начал сбивать обручи. Он сбил два обруча, но дно все еще держалось; ему пришлось отбить третий, и только тогда оно вывалилось на землю.

— Дно выбито, — сказал Матух, как настоящий бондарь.

— Видим, — ответил один из солдат и перевернул бочку отверстием кверху.

— В бочку! — закричал Матуху другой и, так как старик не сразу двинулся с места, трое или четверо эсесовцев схватили его, подняли и запихали в бочку. Два солдата закрыли дном отверстие, из которого еще высовывалась голова. Они били дном по голове, постепенно исчезавшей в бочке; тяжелое дубовое дно раскололось надвое, и голова Матуха слегка приподнялась. Тогда какой-то солдат подошел и надавил ему на голову прикладом с такой силой, что она тотчас же исчезла.

Потом подошел тот эсесовец, что был командиром.

— Сразу не убивать, — сказал он. Затем что-то прокричал толпившимся во дворе солдатам, от которых отделился один, подошел и начал вставлять в бочку дно. Скорее всего он был бондарем, потому что очень быстро справился с делом. Со двора Попича опять зазвенело, как раньше: «Жвинк, жвинк, жвинк…»

Но сегодня этот звук не отдавался так звонко, как прежде. Потом солдаты отпустили бочку, и, так как въезд на мостки был довольно крутым, она сильно раскатилась, долетела до дверей дома, отскочила от порога и остановилась посреди двора.

Бледные лица домочадцев исчезли в глубине сеней.

Кроме солдат, не было видно ни души. Но эсесовцы хотели этой казнью запугать деревню. Прежде всего они выгнали из дома родных Матуха, затем собрали всех, кого только нашли. Люди толком не знали в чем дело и пялили глаза на бочку посреди двора, но командир вскоре им разъяснил: