Йоханнес Зиммель - Я признаюсь во всём Страница 16

— Прекрасно, — сказал я. — Доброго вам дня, госпожа доктор!

Она протянула мне руку:

— Всего доброго, мистер Чендлер. Мне было приятно работать с вами.

— Я заметил, — сказал я, и мы оба рассмеялись.

Потом я пошел по длинным белым коридорам, через множество лестниц в свою палату. Я чувствовал себя утомленным, голова опять болела, теперь еще и снаружи, там, где ее сдавливали металлические ленты. Я дошел до двери палаты и открыл ее.

На кровати сидела Иоланта.

Птицы все еще пели в саду, светило солнце, где-то недалеко начали звонить колокола, а на кровати сидела Иоланта. На ней было блестящее зеленое платье с черным лаковым поясом. Платье провокационно обтягивало ее тело. Она была без шляпки, и рыжие волосы спадали ей на плечи. Она плохо выглядела, под глазами лежали круги. Когда я вошел, она встала.

— Уходи, — сказал я.

Она покачала головой и направилась ко мне.

— Я запретил тебе приходить сюда.

— Я должна была прийти, — сказала она. Ее голос звучал хрипло. Она подошла ко мне и положила руки мне на плечи. Я сделал шаг к двери, но она двинулась за мной. Она стояла, плотно прижимаясь ко мне.

— Почему ты должна была прийти?

— Потому что я тебя люблю.

Я засмеялся:

— С каких пор?

— С сегодняшнего дня, — хрипло сказала Иоланта.

Я чувствовал ее дыхание на моем лице, так плотно она стояла ко мне. — Я была у Клейтона и прочитала телеграмму.

— Какую телеграмму? — спросил я, хотя уже знал, о чем речь.

— Телеграмму Халлоранса.

Я молчал.

Она обняла меня, и я почувствовал ее тело.

— Твой сценарий не приняли, — сказала она, — это правда?

— Да, — сказал я.

— Они отклонили его?

— Да.

— Ты уволен?

— Да, Иоланта.

Ее волосы, ее глаза, ее губы, запах ее кожи.

— Я подозревала это, — сказала она, — поэтому и пришла сюда.

— И потому что ты неожиданно поняла, что любишь меня?

— Да.

— Так вдруг?

— Вдруг.

— А то, что ты говорила…

— Забудь это.

У меня сильно закружилась голова.

— А почему ты любишь меня? — спросил я.

— Потому что ты несостоятелен, — серьезно ответила она. — Потому что ты никчемный — так же как и я. Потому что мы так похожи друг на друга, Джимми, потому что я поняла, что ты такой же бесполезный и потерянный, как и я. Поэтому я люблю тебя.

Я безмолвно смотрел на нее.

— Поцелуй меня, — попросила она.

Я поцеловал ее.

Я почувствовал, как она за моей спиной повернула ключ в замке, теперь дверь была закрыта, и еще я почувствовал кровь, которая брызнула из моей губы, когда она вонзилась в нее зубами.

Я проглотил кровь. Она была теплой и соленой на вкус.

13

Впервые я встретил Иоланту в квартире Джо Клейтона.

Он арендовал в Грюнвальде второй этаж виллы и дал прием в мою честь, когда я приехал в Мюнхен. Я жил в отеле, но у меня уже была машина. Я поехал с Маргарет.

Был прекрасный тихий весенний вечер, на фоне светлого неба поднимались темные силуэты деревьев Грюнвальдского леса.

Вилла располагалась в большом саду. Луг был дикий, и трава стояла высоко. За виллой была теплица.

Когда мы подъехали, все уже собрались. Джо сердечно поприветствовал нас, и я был представлен почти дюжине человек. Среди них были Хельвиг, немецкий автор, и несколько членов технического штаба нашего фильма. И Иоланта. Когда она протянула мне руку, я почувствовал укол в спину и вздрогнул. В тот же момент я заметил, что она тоже вздрогнула. Я посмотрел на нее. Она встретила мой взгляд с безразличным лицом. Я отпустил ее руку.

— Очень приятно, — по-английски сказал я. Говорили только по-английски.

— Взаимно, — серьезно ответила она. На ней было обтягивающее черное вечернее платье, ее рыжие волосы были высоко зачесаны. Я сжал правую ладонь. Я все еще ощущал пожатие ее пальцев. Я чувствовал его весь вечер. Я разговаривал с другими людьми и переходил из комнаты комнату. Когда я оборачивался, я встречал ее взгляд. Серьезный, задумчивый, немного сонный. Через полчаса я уже видел только ее.

Она была приглашена на работу в качестве моей секретарши, она уже работала с американскими кинопроизводителями в Германии, бегло говорила по-английски, отлично печатала на машинке и стенографировала. Все это сообщил мне Клейтон. Я слушал его с трудом. Я умышленно не смотрел в ту сторону, где предположительно была она. Потом я взглянул на нее. Она стояла и смотрела на меня. А я смотрел на нее, стоящую в черном вечернем платье. Но я не видел вечернего платья. Я видел ее голой — всегда.

Маргарет наслаждалась вечером. Хельвиг был приятным человеком, он увлек ее разговором о современной европейской литературе. Это был конек Маргарет. Она только что прочла «1984-й» Орвелла и была восхищена книгой. Несколько присутствующих книгу еще не читали. Маргарет убеждала их:

— Фантастическая книга, поверьте! О, вы должны ее прочитать! Великолепно! Великий писатель!

— Точно, — сказал Хельвиг. Он говорил медленно, с сильным акцентом, подыскивая правильные слова. — Но я боюсь, вы неверно ее поняли.

— Что вы имеете в виду? — спросила Маргарет. Ее глаза блестели, она выпила свой бокал до дна. Она охотно демонстрировала свой интеллект. Я наполнил ее бокал. Мы пили коктейли. Пили много. Тихо играло радио.

— Вы знаете, кто такой Коу? — раздался женский голос.

Все повернулись.

Это была Иоланта. Она подошла к нашему столу и присела на ручку кресла. Она курила сильными затяжками, в руке она держала стакан. Я смотрел на нее. Я видел ее голой.

— Конечно, — ответил Клейтон. — Это был французский врач, который объяснял своим пациентам, что свои болезни они просто выдумали, верно?

— Правильно, — сказал Хельвиг. — Почему вы вспомнили о нем?

— Этот Коу, — сказала Иоланта, — был фанатиком. Если его пациенту было плохо, он не переносил, когда его сотрудники говорили: «Господин N плохо себя чувствует», они должны были сказать: «Господин N вообразил себе, что он плохо себя чувствует».

Крупный темноволосый мужчина с угрюмым лицом сказал:

— И однажды дошло до того, что Коу сообщили: «Господин N вообразил себе, что он умер».

Все засмеялись. Громче всех — Клейтон. Он похлопал мужчину по плечу и пояснил, обращаясь ко всем:

— Господин Мордштайн консультирует нашу фирму в вопросах, касающихся типично немецких отношений, он ходит к властям и улаживает наши банковские дела.

— Мальчик на побегушках, — сказал мужчина, которого звали Мордштайн. — Это я. Он посмотрел на Иоланту. — Извините, я перебил вас.

Она покачала головой:

— Совсем нет, вы просто опередили меня. То же самое, что и о господине N, мы можем сказать о Европе. Пациент Европа вообразила себе, что она умерла.

— Браво! — вскричал Хельвиг.

— Боюсь, что я не понимаю, — сказала Маргарет.

— Вы прибыли из другого мира, — ответил Хельвиг. — Вы многое не будете понимать из того, что здесь увидите и услышите. Но госпожа Каспари права.

Хельвиг продолжал говорить, но я не мог следовать за его мыслью. Я видел Иоланту. Неожиданно у меня появилось ощущение, что я напился, внезапно и ужасно. Я почти ничего не пил, но тем не менее все завертелось вокруг меня. Я машинально сунул в рот сигарету, избегая смотреть на Иоланту.

Я хотел слушать Хельвига. Но я его не слышал. Я опять видел Иоланту. И я видел ее так, как всегда, когда я на нее смотрел.

Голой.

14

Она загасила сигарету, наклонилась и встретила мой взгляд. Ее зеленые глаза были серьезными. Ее взгляд крепко, как магнит, притягивал мой, охватывая не пропуская его, и я чувствовал, как голос Хельвига снова расплывался передо мной, как все становилось туманным и пасмурным, и как комната начала кружиться вокруг меня. Я сжал руку в кулак. Потом я услышал шум и почувствовал острую боль. Я раздавил ножку бокала, который держал в руке. Сам бокал лежал на полу. Напиток впитывался в ковер, образуя на нем темное пятно.

— Извините, — сказал я и поднял бокал.

— Ваша рука! — крикнул Джо.

Я порезал большой палец. Из раны текла кровь. Я достал носовой платок.

— Я принесу йод!

— Сидите, — сказал я. — Это просто царапина.

Иоланта ничего не сказала. Я повернулся к ней спиной и наклонился, чтобы слушать Хельвига. Он возобновил разговор после паузы, причиной которой был я.

— В подобной духовной атмосфере, — продолжал Хельвиг, — растет молодежь Европы, в атмосфере абсолютной безнадежности. Наши интеллигенты — летописцы этой безнадежности.

Он говорил все громче и громче, похоже, это была его любимая тема. Остальные внимательно слушали, как медленно и осторожно он строил английские фразы. Радио играло «Американец в Париже» Гершвина. Мордштайн заботился о том, чтобы наши бокалы не были пустыми. Свет торшера был желтым и теплым. В подобной атмосфере было очень приятно болтать о конце света.