Кира Буренина - Мечты в шоколаде. Сборник рассказов Страница 16

В этом хлебосольном доме меня всегда гостеприимно принимали, вкусно кормили, расспрашивали о Софье Алексеевне, доме, море. И неизменно вздыхали: «Скорее бы лето!» И мы принимались вспоминать крепкие малосольные огурчики, которые умела делать только Софья Алексеевна, маленькие, с палец величиной, пирожки с вишней, которые отменно пекла Женька, и огромные, как колеса, головы подсолнухов, которые мы вместе лущили во дворе. А потом грызли, лежа на берегу, какие-то особенные прокаленные семечки.

Фамильная история Анны Степановны – ни дать ни взять исторический роман. Когда Вера была еще совсем в нежном возрасте, Анна Степановна развелась с ее отцом. Непонятно почему, но он вдруг оставил блестящую академическую деятельность и сгинул в результате несчастного случая где-то на Севере. Свекровь, так и не полюбившая невестку, вскоре умерла. Все, что нажито, завещала дальним родственникам. За исключением квартиры, дуэльных пистолетов XVIII века и перстня «Красная змея», который Анна Степановна носила довольно долго. Теперь круглое и большое как колесо кольцо носит Вера. От фамилий знатного рода остались в памяти насмешливое «Павидла-Эклера» – так юная Анна Степановна звала свекровь в отместку за ее чопорные нотации и порядком надоевшие «исторические» рассказы о гордых предках. Анна Степановна вырастила Веру одна. От бабушки «Эклеры» внучке достались отличные лингвистические способности, она знает пять языков и сейчас возглавляет агентство переводов. И каждое лето они приезжают к Софье Алексеевне, игнорируя модные курорты.

Прошли годы. Лена, средняя дочь Софьи Алексеевны, выучилась, получила диплом бакалавра, защитила диссертацию и стала директором по маркетингу в одной швейцарской сырной компании. Она вышла замуж по любви за Витю, артиста кордебалета Большого театра, который был младше ее. Но это никого не шокировало. Пара получилась очень красивая. Артист кордебалета великолепно умел делать гранд жете по кругу, за что ему в будущем прочили хорошую карьеру. Но однажды прыжки по кругу закончились инвалидным креслом, которое покатилось туда, к морю, к Софье Алексеевне. Лена израсходовала весь отпуск, взяла еще один за свой счет, стараясь сделать все невозможное, чтобы поднять мужа на ноги. Швейцарское руководство пообещало посодействовать и замолвить слово в лучшей клинике, а пока приказало Лене вернуться на работу, продолжать продавать круглые головы сыра по всей России. «Не поверите, – плакала Лена в трубку, – каждую ночь, как в рекламе, вижу головы сыра, которые катятся на меня, катятся, а я по ним из ружья палю».

Танцовщик в инвалидной коляске был окружен заботой Софьи Алексеевны, как теплым одеялом, но страх и боль иногда вырывались наружу, и по ночам дом чутко прислушивался к сдавленному плачу Вити. Однажды Софья Алексеевна все-таки поднялась на чердак и снесла вниз старинные, еще отцовские часы и инструменты. Неожиданно Витя заинтересовался ими. Прошел месяц, другой, Лена плакала в трубку и обещала приехать сразу, как только отпустят, а Витя уже сосредоточенно ковырялся в нежных кишочках старинных часов. Как только по округе прокатился слух, что появился мастер, который берется чинить старинные и просто старые часы, потянулись к Вите клиенты. Да не простые – каждый со своей потаенной историей. Разговоры велись неспешные, за чашкой ароматного чая с мятой. Обретающий внутренний покой танцовщик в инвалидной коляске вскоре стал местной знаменитостью.

Женька как колесико покатила по столу золотую медальку «За отличные успехи в учении, труде и примерное поведение» и вдруг сказала, что останется с мамой.

– Женя, зачем зарывать талант, вернее, твою золотую медаль в ваш прибрежный песок? – изумился я.

– Мама с Витей одна не потянет, я ей буду помогать. Учиться буду заочно в нашем пединституте. У мамы ведь сердце больное, кто с ней будет рядом, если случится что?

– А чего ты хочешь, что ты думаешь о своем будущем?

– Хочу, чтобы у меня была большая семья и мама с нами. Чтобы она никогда не старилась.

Медалька перестала быть колесом поезда, на котором можно было уехать вдаль, и лежала на ладони, как золотая рыбка.

Миновало лето, и еще лето, и еще, и еще…

Я снова приехал в этот город, снова попросился на постой в этот дом. Софья Алексеевна готовила во дворе варенье. Вокруг таза крутились дети. И Софья Алексеевна, и Женька не изменились и стали еще больше похожи друг на друга. Только Женька успела выйти замуж, родить детей. Вечером пришел с работы Андрей, Женечкин муж. Я узнал в нем соседского мальчишку, у которого когда-то одалживал велосипед. Кстати, в свободное от работы время он чинил велосипеды, и колеса самых разных видов аккуратно лежали на заднем дворе. Софью Алексеевну Андрей называл «мама» и, по-видимому, очень любил не только жену, но и тещу.

– Женя, я думал, что ты будешь ждать миллионера на белой яхте. Как же ты замуж так скоро?

– А помните, Тиль и Митиль долго искали Синюю птицу, а она жила у них дома. А у нас синее море – как птица.

– А как Алла, Лена?

– Алла как раз приехала в отпуск. Она нам очень помогает, на ее деньги мы отремонтировали дом, ванную пристроили. Лена тоже здесь, помогла соорудить из чердака мансарду. Витя в Швейцарии, только уже не в клинике, а на гастролях. Танцует, как раньше, даже лучше. Говорит, не врачи его вылечили, а колесики старинных часов. И море. А завтра приезжает Анна Степановна с внучкой, Вера с мужем работают где-то на конгрессе и пока приехать не могут.

Вечером семья собралась в саду за столом. Мы ели блинчики с малиной, которую тут же срывали с куста. «Все вместе – и душа на месте», – улыбалась Софья Алексеевна. Колесики времени крутились слаженно и правильно. Колесо Фортуны катится дальше. Так и должно быть…

Ничего личного

Эти молодые нахалы орали, как боевые коты, под моими окнами в самый первый июльский понедельник. В начале моего драгоценного, ленивого, намечтанного еще с зимы отпуска.

Сначала я собралась в тур по Испании, но потом решила, что хочется совсем не скачек по Европам, а тишины и уединения. Когда у тебя есть собственная недавно приобретенная квартира с видом на зеленый дворик, а работа забыта на шесть долгих недель – так приятно наслаждаться жизнью и никуда не спешить. Особенно если три последних года работала, как невольник на плантации. А еще я была честолюбива и знала, что через год буду директором фирмы, в которой работаю. Так что отпуск мне просто необходим.

Я просыпалась оттого, что солнце пробиралось, наконец, в мою спальню через сплетения зеленых ветвей липы. Во дворе тишина – горожане дружно сбежали от жары на дачу, а кто остался, давно ушел на работу. Такое ощущение, что я одна во всем этом доме.

В отпуске совсем по-другому варится кофе. Пока в джезве греется мокко, можно придумывать занятия для нового дня и вдыхать горячий ветер, залетающий сквозь занавеси в прохладную кухню.

Но в это утро все получилось иначе. Я проснулась от шума на улице. Пришлось нырять в кимоно и идти на балкон – смотреть, что стряслось. На улице на газоне прямо подо мной резвилась какая-то молодежь. Три парня вытащили шланг прямо через открытое окно первого этажа и с наслаждением поливали друг друга водой. Вода, разумеется, была холодная. Потому что, попадая под толстую струю, они жизнерадостно взвывали, начинали драться за шланг, толкались и хохотали.

Я поймала себя на том, что улыбаюсь. Ну конечно, на улице невыносимо жарко уже в десять утра. Если бы мне было восемнадцать, я бы точно так же танцевала под струями, и плевать мне было бы, что подумают соседи про девчонку в насквозь промокшем платье… А сейчас мне тридцать пять, и я просто смотрю. Ай!

Ледяной фонтан дострелил до балкона второго этажа и обдал меня брызгами. Полная ярости, я наклонилась вниз. На меня, замерев, как на снимке, в ужасе смотрели все трое. Мокрые. И у одного в руках предательски дергается шланг. Наконец академическая пауза завершилась: парни засуетились, забормотали что-то извинительное, стали перекрывать воду. Брови юного нахала отчаянно сдвинулись на лоб, а на лице был написан искренний ужас.

– Ванька, ох и достанется тебе теперь от Витальича! – покачал головой, косясь на меня, коротко стриженный крепыш в зеленой майке-поло.

– Мда… – подал реплику второй приятель Ивана, чернявый и долговязый. – Пошли работать, Вано.

Но «Вано» не двигался. Он смотрел на меня, закусив нижнюю губу, не отрывая глаз, и почему-то я уже не могла качественно злиться. Обличительная речь таяла, не добравшись до адресата. Потому что этот белобрысый парень, только что обливший меня водой, улыбался. Будто он пришел ко мне под балкон не с воплями и брызгами, а с нежнейшей серенадой, и вот теперь, наконец, его дама вышла к нему…

– Простите, прекрасная донна! – будто подхватил он образ, пришедший мне в голову. И склонился в дурашливом поклоне.