Эдуард Лимонов - Лимонов против Жириновского Страница 16

«Анпилов уличный трибун», комментировал Литов, конечно, он не умеет вести переговоры, «но собственно эти переговоры обречены в любом случае на неудачу.» Наши симпатии были на стороне Анпилова, хотя Литов был ярко-красным экстремистом, а я — националистом. Прекрасный аналитик, Владимир Литов, я видел это, — умнее многих лидеров оппозиции. Это с ним мы задыхаясь убеждали депутатов в Доме культуры в Вороново, — проявить характер!

Литов рассказал, что Чикин — монарх у себя в газете, что он тяготеет к розовому варианту национал-коммунизма и многие статьи Литова не публикует, считая их крайними и проанпиловскими. «Даже у вас, Эдуард, есть противники в газете, но ваши крайние взгляды Чикин публикует в «Советской России» потому, что вы очень известны и можете позволить себе подобное». По поводу моей связи с Жириновским он, задумавшись, сказал: «Вообще-то это патриотические силы должны были предложить вам пост, но они на это не пойдут. Вы для них слишком экстремист».

Закулисы оппозиции оказались непривлекательными, однако стихия митингов, народных шествий захватила меня, и я честно до конца отдавал свою душу, соединяясь с десятками тысяч других душ без различия сословий и талантов. Героичен подъем, героизм толпы, а закулисы — лучше не знать их.

Меня разрывали на части события: война в Приднестровье, я хотел немедленно ехать туда и стал договариваться о поездке; пресс-конференция кабинета Жириновкого должна была выявить уже всей России, что я «замочился» вместе с ним, стал на его стороне; события у Останкино развивались трагично. Ночью 22 июня в 4:30 (кому понадобилась столь символичная дата, именно ночью 22 июня Гитлер вторгся в Россию в 1941 году!) спецвойска разгромили палаточный городок. Около двухсот человек ранены и двое (по другим сведениям, шестеро!) убиты. Я позвонил Чикину, и тот сказал мне, что убитых пятеро, трупы увезены не в морг, но в какое-то почтовое отделение. Среди убитых «пацан» 13 лет, девочка 16 лет — она приготавливала еду для палаточников. В больнице Склифосовского — очередь раненых. По сведениям радиостанции «Эхо Москвы», власти собираются запретить «экстремистские организации». Радио передало сообщение начальника Главного Управления Внутренних Дел Москвы, что он опровергает все убийства. В газете «День» по телефону мне сказали, что территория вокруг Останкино блокирована многими тысячами солдат дивизии Дзержинского и милицией. С ночи еще улица Королева перекрыта кордонами в районе ВДНХ. Очевидцы утверждают, что видели пожарные автомобили, фургоны с лошадьми и конную милицию и собак. Автоматчики, не скрываясь, стоят в первых рядах кордонов, ящики с патронами сложены в кустах. Работают полевые кухни. Все утро 22 июня я провел у телефона. В 10:45 утра вышел к метро «Академическая» одетый в черный кожаный пиджак, черные джинсы и грубые ботинки, спустился в метро и поехал на пресс-конференцию.

3 Москве было жарко и тревожно. Равнодушные, может быть, к политике толпы, озабоченные добычей хлеба и сала, однако не потеряли животный инстинкт, они выглядели испуганными в это солнечное утро 22 июня 1992 года. На улице Новый Арбат меня схватил за руку какой-то кряжистый бородатый тип лет под сорок пять (он шел навстречу мне с еще одним незнакомцем) и, идя со мною, спокойно сообщил, что, по его мнению, я «агент жидовского империализма.» Я сказал себе, «это провокация, спокойно!», а ему, что поскольку я его не знаю, то говорить с ним не желаю. И стряхнул со своего предплечья его руку. Он не настаивал, улица была полна людей. Безусловно, человек этот знал, куда я иду. Послал ли его кто, поджидал ли он меня или случайно встретился на пути, — не знаю. Впоследствии я его никогда нигде не встречал. Назвал он меня «агентом жидовского империализма» по причине моего сближения с Жириновским? Но если уже к вечеру о создании кабинета знала вся Россия (телевидение сообщило, что Лимонов назначен премьер-министром правительства Жириновского), то в 11:15 об этом знали два-три десятка человек. Вход в Дом журналиста охраняли неизвестного происхождения охранники: на людей Владимира Вольфовича они не были похожи. Архипов, при галстуке и в пиджаке, напоминающий комсомольского активиста, выбежал навстречу: «Эдуард!» Мы поднялись вверх и прошли в актерскую или гримерную, к любом случае небольшая клетка, выходящая одной из дверей за кулисы, на сцену. Жириновский был уже там, сидел в углу, еще в коридоре был слышен его сиплый характерный голос. Там же находился и Плеханов. И, этого человека я забыл упомянуть, однако он приходил на оба заседания в Хлебном переулке, капитан первого ранга Мусатов, исполняющий обязанности министра обороны. Мусатов явился в форме и в необъятных размеров белой морской фуражке с черным околышем и тульей, украшенной массивней бляхой военно-морского флота. Мой ровесник, Мусатов занимался легальной продажей оружия, и родом был из казачьей станицы в Краснодарском крае. Планировалась поездка в Краснодар, должны были ехать я, Мусатов, Архипов, Жириновский и, конечно, его телохранитель Владимир Михайлович. Я никогда не присутствовал при каких-либо инцидентах, угрожавших не то что жизни или здоровью Жириновского, но даже его костюму или цвету лица, но Владимир Михайлович всегда неотлучно находился с ним рядом. Я рассказал им сведения, полученные из редакций газет о происшедшем ночью. И Жириновский, и кабинет остались более или менее равнодушны к судьбе «коммуняк». Зато все они волновались (даже Жириновский не был исключением) и поминутно выглядывали в зал проверяя, есть ли журналисты. Наконец, мы вышли и уселись за столы. Я сел между Жириновским и Мусатовым.

Зал был полон, однако основные силы журналистов, без сомнения, были брошены к Останкинской башне, нам достались, думаю я, силы вспомогательные. Выбрал Жириновский день 22-го июня, дабы сознательно конкурировать с Анпиловым и красными патриотами? Во время пресс-конференции Жириновскому были адресованы девять вопросов, мне — четыре. Жебровский прочел свой серый доклад, в каковом он все же сделал поправки. Остальных членов кабинета никто ни о чем не спросил. Я пожалел ребят: сидеть на протяжении двух с лишним часов молчаливо на сцене, восковыми фигурами, — удовольствие небольшое. Вождь же неоспоримо и явно наслаждался своей ролью, бесконечно затягивал свои ответы. Каждый его ответ состоял из двух частей: собственно ответ, и затем — пародия на него. По всей вероятности, Жириновский был неуверен в себе или в том, что сказанное им дошло до адресата. А может быть, жажда внимания еще и еще заставляла его затягивать свои поливы? Он должен был бы переводить время от времени вопросы на «министров». Я, мол, думаю так, а подробнее вам ответит господин такой-то, это по его части. Ничего подобного. Только раз он перевел вопрос на Архипова, тот вполне справлялся с задачей, но, очевидно, взревновав, Жириновский вдруг отбил у него вопрос и зашелся в поливе. Я находился в особой ситуации: не член ЛДП, человек очень известный, «сам звезда», согласно Архипову, я интересен журналистам. Даже если я просто прихожу на конгресс или пресс-конференцию и скромно втискиваюсь себе среди собратьев-журналистов с блокнотом в руках, на меня тотчас наводят телекамеры, отведя их от объектов — виновников собрания. Мне обижаться не приходилось. «На кой черт кабинет, — подумал я, — если он все равно не дает ребятам рта открыть. И как я буду с ним работать?» Я не представлял как, я хотел попробовать. Может быть, он тоже не представлял как и хотел попробовать.

Позднее мы спустились все в ресторан, в банкетный зал. Стол был накрыт человек на двадцать. Я сидел рядом с Жириновским, справа от меня сидел Плеханов. Жириновский опять повторил фразу о том, что «Эдуард нас всех посадит, как и полагается ему по должности». Пили шампанское, водку, ели заливное мясо. Я и Жириновский заплатили за себя, он дал триста рублей (тогда это были другие триста!), ну и я дал столько же. За всех остальных платила партия.

Так как никто из ЛДП не пожелал присоединиться к коммунистам, то я уговорил бизнесмена, хозяина подвального помещения на Хлебном переулке, по фамилии Сендерев и Плеханова поехать в Останкино. Мы сели в автомобиль Сендерева, крепкий коротко остриженный парень был за рулем, и отбыли. Улица Королева была-таки перекрыта. Окрестности Останкино (мы каким-то образом сумели проехать туда, у бизнесмена оказался специальный, неведомый мне пропуск или бизнесменский шарм подействовал на милицию) превратились в военный лагерь. Согласно радио в автомобиле, 10.500 солдат и милиции были собраны туда. В зарослях стояла конная милиция (переминались их лошади), водометные машины, лаяли привязанные к деревьям собаки: демократическая власть, девятимесячная еще, уже приготовилась выпустить на демонстрантов собак. Правда, использовать собак они так и не решились. ОМОНовцы всех видов, со щитами из плексиглаза и с цинковыми щитами, автоматчики… Сидя под деревьями, лопали из бумажных тарелок нечто солдаты, полевые кухни выпускали свои дымы. Мы спустились к ВДНХ — там у входа формировались колонны. Я побродил некоторое время в толпе, пожал сотни дружеских рук. Было решено: раз не пускают к Останкино — идти на Манежную. Вместе с колоннами демонстрантов мы спустились к Рижскому вокзалу, где толпу блокировали. Путь колонне, намеревавшейся спуститься вниз по проспекту Мира, преградили, выставив свои машины, ОМОНовцы. Их подло передислоцировали, дабы перерезать нам путь к центру Москвы. Они перегнали колонну, перегородили параллельные улицы и улицу Гиляровского. Началась драка. Я ринулся в месиво вместе с толпой и потерял своих бизнесменов и Плеханова. К ночи, грязный, сбитые пальцы, ссадины, валящийся с ног от усталости, я забыл о том, что я член теневого кабинета.