Павел Хюлле - Касторп Страница 16

Прежде чем направиться через Старый город к трамваю, он заходил в портовый кабачок «Под оленем». Набившиеся туда мужчины перекрикивались, кажется, на всех языках мира, но Касторпа, смакующего свой стакан портера, привлекала не столько матросская экзотика, сколько кельнер, за которым он с интересом наблюдал. Тот лавировал в страшной толчее с небольшой обезьянкой на плече, и всякий раз, когда зверек брал в протянутую лапку предназначавшиеся хозяину деньги, вокруг раздавался свист и аплодисменты. Кельнер был похож на Фите. Как его изрытое морщинами лицо, так и некоторые жесты напоминали старого слугу из дедушкиного дома на Эспланаде. Однако самое сильное впечатление на Касторпа произвели две детали, напрямую не связанные с внешностью кельнера: на шее у него был классический старомодный галстук, а правое ухо украшала широкая серьга, смахивающая на обручальное кольцо. Забавы ради Касторп представлял себе, как дед в просторной столовой заговаривает с Фите на южнонемецком наречии, между тем как наряженная в матросскую тельняшку обезьянка крадет с блюда кусок вкусного сыра. И деда, и Фите давно уже не было в живых, дом на Эспланаде, проданный чужим людям и перестроенный, изменился до неузнаваемости, однако воспоминание о них обоих — дедушке и его слуге — всплыло в памяти именно здесь, в кабачке «Под оленем», куда никто из членов семьи Касторпа по собственной воле, пожалуй, ни за что бы не заглянул. Кладя в обезьянью лапку плату за портер, молодой человек почувствовал, как в груди разливается тепло, хотя прикосновение твердых и к тому же черных пальцев зверька трудно было назвать приятным.

Так Касторп провел два воскресенья кряду. Конечно, он понимал, что вскоре в Старом городе не останется ни одного неизведанного места, но пока на карте Гданьска, где он скрупулезно отмечал уже изученные объекты, еще далеко не все пункты были зачеркнуты. Много интересного обещала прогулка от Старой оружейни вдоль укреплений, помнивших осажденного там короля Лещинского[20]. Еще Касторп не видел костела меннонитов, Большой синагоги, не побывал во Дворе Артуса, не посмотрел голландских мастеров в городском музее, не зашел в знаменитую библиотеку маркиза Бонифацио. Из менее значительных объектов оставался, например, переулок Святого Бартоломея и дома с черными перекрестиями балок за голландской плотиной. Отдельной экскурсии заслуживала крепость Вислоустье, которую он приметил, когда вплывал на «Водяном» в город.

По-прежнему стояла солнечная, необыкновенно теплая для октября погода. Даже в городской «Данцигер анцайгер», которую он однажды пролистал в «Café Stoeckmann», напечатали статью о климатических изменениях. Автор доказывал, что через сто лет, примерно в 2005 году, балтийский климат уподобится средиземноморскому, что приведет к неслыханному расцвету курортов и водолечебниц. С научной точки зрения это была довольно наглая чушь, однако Касторп, читая статью, улыбнулся: шелестящие под ветром пальмы на Долгом побережье и впрямь радовали бы взор. Он представил себе высохшего канцеляриста, строчащего докладную записку с предложением соорудить в городе по меньшей мере полсотни новых фонтанов. Перед ним же самим рисовалась гораздо более близкая перспектива — следующее воскресенье он собирался провести подобно двум предыдущим. А то, что получилось все совсем не так, было результатом чистой случайности.

Уже в четверг утром, когда, перед уходом из дома, он собрался положить в портсигар две любимые бременские сигары, оказалось, что деревянный ящичек с надписью «Мария Манчини» пуст. Тот, что он опустошил неделю назад, Кашубке убрала с подоконника, но у него должен был быть еще один — быстро вспомнил Касторп, — на дне чемодана. Но ящичка он не нашел — ни там, ни где-либо в другом месте, хотя тщательно обыскал шкаф и комод. Необъяснимая пропажа вызвала крайне неприятное чувство; разнервничавшись, Касторп опоздал на свой трамвай и — в результате — на первую лекцию по физике, которую читал профессор Ганновер.

Наверное, не надо объяснять, в каком скверном настроении Ганс Касторп повернул латунную ручку двери аудитории номер семь, где вот уже десять минут профессор излагал волновую теорию Гюйгенса. И дальше все складывалось плохо. Чтобы успеть купить сигары до закрытия магазинов, наш Практик пропустил лекцию по материаловедению, но «Марии Манчини» нигде не нашел. Ни в изысканном табачном магазине у Вжещанского рынка, расположенном бок о бок с кафе «Антония», ни в лавочке Левинской сразу за железнодорожным виадуком, ни в одной из прочих лавок с колониальными товарами в ближайших окрестностях. На следующий день Ганс Касторп не пошел в столовую, посвятив обеденный перерыв поискам бременских сигар в центре и закоулках Старого города. Следует ли добавлять, что, сойдя после этого путешествия на остановке у политехникума, он понял, что опять опоздал и, хуже того, опять остался без «Марии Манчини»? Ему, правда, предлагали «Окассу Заротто», «Вирджинию», «Пенсильванию» и даже ввезенную контрабандой из России якобы настоящую кубинскую «Гавану», но его любимых сигар не нашлось нигде, даже на оптовом складе Куммера в Зеленых воротах. Как будто в Гданьск не заходили суда из Бремена! «Забыли, видно, — с горечью подумал Касторп, сидя на лекции по машиностроению, — что первые наши торговцы этим товаром шестьсот лет назад прибыли из Бремена». Но от этой мысли, хоть и исторически верной, ему нисколько не полегчало.

Вдобавок вечером того же дня у него произошла небольшая стычка с госпожой Вибе. Вдова обер-лейтенанта не могла понять, почему молодой человек не кладет свое белье в специальную корзину. А когда он объяснил, что лишь фрейлейн Шаллейн — единственная в его родном городе особа, которой можно доверить стирку, осмотр, починку и утюжку рубашек и белья, словом, когда прямо, без церемоний, заявил вдове, что уже отправил посылку в Гамбург и — да-да — ждет скорого прибытия чистых вещей, госпожа Хильдегарда Вибе просто задохнулась от возмущения.

— Выходит, — сказала она, — на портвейн и вообще вам не жалко денег, а на воскресном обеде экономите?!

Куря египетские папиросы, купленные с горя у Куммера, Касторп смотрел из открытого окна своей комнаты на последний трамвай, свет от фонаря которого вспарывал темноту над садами и огородами. Вагон был похож на светлячка, ощупью пробирающегося во мраке.

В субботу утром на аллее Госслера он повстречал Николая фон Котвица. Беседа их, хоть и довольно бессодержательная, навела нашего героя на новый след.

— Сигары? — захихикал юный барон. — Ну и заботы у тебя, дружище, кто б мог подумать! «Мария Манчини»? Ничего не слыхал про такую гадость! Но есть магазин, где можно купить всё. Поезжай в Сопот, только смотри не заплутай: от вокзала вниз по Морской, а потом направо на улицу Вильгельма. Если у Калиновского не найдется таких сигар, отдаю тебе мой перстень, поместье и фамилию!

Ганс Касторп ни на что подобное не претендовал. Однако спросил, незаметно улыбнувшись:

— Ну а герб? С гербом-то как быть? Тоже отдашь?

И вот тут Николай фон Котвиц продемонстрировал всю палитру своих вокальных возможностей. Стоя на тротуаре, он просто ревел от смеха, поминутно выкрикивая:

— Ну, это потрясающе, дружище, просто потрясающе!

Касторп предусмотрительно отстранился, и лишь поэтому огромные, как лопата, ручищи приятеля не обрушились на его спину. Когда они уже поднимались по лестнице, ему вдруг припомнилось объявление, которое каждые несколько дней помещало в «Анцайгере» Общество каботажного судоходства: «В связи с прекрасной погодой регулярные рейсы продолжаются вплоть до отмены, цена билетов остается прежней».

Больше всего его удивила легкость, с которой он принял скоропалительное решение, продиктованное, как он посчитал, высшей необходимостью. Разумеется, если бы магазины и табачные лавки были открыты по воскресеньям, хотя бы до полудня, он бы поехал в Сопот на следующий день. Но поскольку это было не так, он прошел мимо аудитории, куда вливалась толпа первокурсников, и быстро покинул здание политехникума.

В девять пятнадцать от Долгого побережья отходила в Сопот «Русалка». Касторп — приобретя в деревянной будочке билет — не торопясь занял место на открытой палубе судна. Его радовало решительно все: прекрасная, почти безветренная погода, чайки, покрикивающие над палубой, мерный гул паровой машины, попадавшиеся навстречу корабли и даже ленты на шляпах трех молодых женщин, которые, опершись о перила, без умолку весело щебетали. «Русалка» по дороге заходила на Вестерплатте, в Бжезно и Елитково, делая короткие остановки, на которых пассажиров все прибывало. К удивлению Касторпа, большую их часть составляли курортники; это, конечно, объяснялось погодой, и потому его сложившееся еще в детстве представление о краткости балтийского курортного сезона за время рейса существенно не изменилось. Скрывая любопытство, он наблюдал за двумя русскими купцами в безупречных светлых летних костюмах: они успели до Сопота вылакать пять бутылок шампанского, щедро наделяя кельнера чаевыми. Может быть, поэтому, несмотря на выразительные знаки, которые подавал ему Касторп, негодяй так и не принес во второй раз портер? Впрочем, даже единственный бокал, с наслаждением выпитый между Бжезно и Елитково, привел нашего героя в преотличное настроение. Шагая по молу под бравурную музыку духового оркестра, обряженного в матросскую форму, разыскивая улицу Вильгельма, наконец, покупая в магазине Калиновского десять ящичков «Марии Манчини» (девять из которых, разумеется, с доставкой на Каштановую), Касторп ощущал, как в нем нарастает легкая, но будоражащая эйфория, которая подхватывает его и уносит в ясную, теплую, безоблачную курортную атмосферу. Спускаясь в курхаус, а затем усаживаясь за столик на веранде кафе, он был счастлив: это была та краткая минута беззаботного счастья, какая порой выпадает на нашу долю, когда, заслушавшись шума моря или обычного уличного гомона, мы вдруг с изумлением обнаруживаем, что находимся где-то совсем в другом месте — трудно сказать, где именно, но уж наверняка не там, где реально пребывает наше тело.