Владимир Козлов - Политика Страница 16

Второго утром Ленка заходит в класс. Я бы ее никогда не узнал, если б не Кузя. Мелирование, в левом ухе три сережки, платье короткое – почти мини. У нас в классе никто так не ходит.

Смотрит на всех, кивает – типа, здравствуйте, – и идет ко мне: я сижу один.

– Привет. Ты меня помнишь?

– Ага.

– У тебя свободно?

– Да.

Она садится.

– Ну как твои дела? Все еще отличник?

– Да, почти. В той четверти одна четверка была – по физкультуре.

– А я давно уже не отличница. – Улыбается. – Надоело.

Заходит химица, начинается урок.

От Ленки пахнет не так, как от других наших баб – какими-то особыми духами. И вообще она не такая, как другие наши девки. Классная баба – красивая и вообще. Лучше, чем Зданович из девятого или Опанюк из десятого «б». Наверное, у нее есть пацан – ну и ладно.

На русском задают сочинение по Онегину.

– Вова, а ты мне поможешь написать? – спрашивает Ленка. – А то я сочинения писать ненавижу. Ну, поможешь, да ведь?

– Ладно, хорошо. А когда?

– Сдавать надо в пятницу. Вот давай в четверг после уроков останемся, и ты поможешь. Я сама напишу, что смогу, а ты мне только подскажешь, как это все вместе соединить, чтоб красиво было, ладно?

– Хорошо. А почему у тебя три сережки в ухе?

– Ну как почему? Так модно. Это здесь так еще никто не носит, потому что здесь – деревня. А в центре уже давно все носят по много сережек. А ты знаешь, как я вторую дырку проколола? Сама, иголкой. Выпила две рюмки водки, чтоб не больно было, и проколола. Потом вырубилась и обрыгалась вся. Мама меня чуть не убила, когда пришла с работы. А третью уже потом в поликлинике прокололи – там, где и первую.

Ленка проколола уши в первом классе, раньше, чем все другие девки. Учительница на нее тогда косо смотрела: типа, отличница, лучше бы про учебу думала, а ей – сережки.

Четверг. Сидим с Ленкой после уроков в «химии». Дежурные уже убрали класс и свалили. На всех столах, кроме нашего, стоят стулья. Ленка ничего не написала сама, и я диктую ей сочинение от начала до конца. Я свое написал еще вчера и пересказываю его ей, немного изменяя. Через окно видно, как в другом крыле, в спортзале, какой-то класс играет в волейбол. Мы сидим здесь уже два часа. Я голодный, даже голова начинает болеть.

– Ну вот, все, – говорю я.

– Спасибо, Вова. Ты меня просто спас. Не представляешь, как я ненавижу писать эти сочинения. Я их давным-давно сама не писала. Мне всегда или кто-нибудь помогал или я все из книжки сдувала.

Спускаемся в гардероб, одеваемся и вместе выходим на улицу. Там серо и холодно.

– Ну пока, я на остановку, – говорит Ленка.

– А ты разве не у бабы живешь?

– Я то там, то здесь. Пока.

– Пока.

– А ты знаешь, что Ленка блядует? – говорит мне Кузя после географии. – Мне пацаны на районе говорили, что она уже давно не целка, еще с седьмого класса. У нее был пацан – там, на микрорайоне, и он ей целку сломал, короче, а потом она и с другими начала. Но ты не сцы, она тебе не даст, потому что ты дохлый, ясно?

Перед русским Ленка стоит в коридоре и болтает с Загорским из девятого. Он ей что-то такое говорит, что она хохочет. Загорский – здоровый пацан, один из самых «основных» в школе. Ленка тоже что-то говорит ему, наверное, подкалывает, и он хватает ее сзади за шею и заламывает руку назад – мучает, а она только хохочет, типа ей приятно.

Мы вдвоем с Ленкой идем к остановке. Ей – на троллейбус, а мне – в магазин за хлебом.

– Вов, а Вов? А ты мне новое сочинение поможешь написать – про перестройку?

– Не-а.

– Почему?

– Не хочу.

– Ну, давай я тебя как-нибудь отблагодарю. Ты ведь писал в пятом и шестом классе пацанам контрольные за солдатиков пластмассовых и за наклейки с машинками?

– Откуда ты знаешь?

– Кузя рассказал.

– А-а.

Да, писал – это правда. Но до дома солдатиков и наклейки донести успевал не всегда: пацаны ловили меня и отбирали все, что давали перед контрольной. Иногда я от них убегал. А классе в седьмом солдатики стали мне до лампочки, – меня тогда, кроме дрочки, ничего уже не интересовало, – и я перестал решать за них контрольные. Пацаны повыступали немного, поклеили разборки, а потом успокоились.

– Ну что? Хочешь, я тебе что-нибудь принесу за это?

– Нет, не хочу.

– Или как-нибудь отблагодарю?

– Как?

– Ну, я не знаю. – Она смотрит мне прямо в глаза и чуть-чуть улыбается.

– Ты не сделаешь того, что я бы хотел, – говорю я и краснею, как рак.

– А вдруг? – Ленка опять улыбается. – Ты скажи сначала, а то как я могу догадаться сама?

– Ты знаешь.

– Ничего я не знаю. Ладно, вот троллейбус. Я поехала. Давай в четверг опять останемся после уроков, может, что-нибудь придумаем, а?

– Ладно.

– Ну, так что ты там такое хочешь, а сказать боишься, а? – спрашивает Ленка.

Мы опять сидим на последней парте в «химии». Дежурные ушли, классная и лаборантка – тоже. Они нам оставили ключ, чтоб мы закрыли кабинет и отдали потом ключ уборщицам. Пока дежурные подметали и мыли пол, я делал домашнюю по химии на завтра, а Ленка что-то писала в своей тетради. Я думал, она пишет черновик сочинения.

– Ты все сама знаешь, – говорю я и краснею.

– А вот и не знаю. Ты скажи.

– Все ты знаешь, ты просто издеваешься.

– Да не издеваюсь я, кинься ты. – Она не улыбается, смотрит серьезно.

– Ну, я хочу, чтобы ты мне дала.

Она улыбается и сразу же морщится.

– И тебе не стыдно о таком думать, а? Ты же отличник все-таки, хороший мальчик?

Ленка хохочет, я молчу.

– А если я про это классной расскажу? Или пацанам нашим? Они тебе темную на физкультуре сделают. Ладно, не бойся. Не скажу.

Она берет мою ладонь и подносит к своим грудям.

– Хочешь потрогать?

Я киваю.

– Ну так дотронься, чего ты боишься? Я разрешаю.

На черном кружевном фартуке – комсомольский значок с мордой Ленина. Я сую руку немножко пониже значка и нащупываю Ленкину грудь. Она маленькая и мягкая. У меня встает, и я кладу другую руку на колено, чтобы она не заметила.

– А теперь сочинение, да?

На химии классная читает нам морали.

– …И в который раз прошу вас обратить внимание на внешний вид. Мне уже Николай Николаевич сделал замечание по поводу Кокориной. Мало того, что платье укоротила – еле попу прикрывает – и мелирование это дурацкое, так еще и три сережки в ухо вставила. Нашлась мне здесь неформалка. Чтоб завтра же две сережки сняла. По одной в каждом ухе еще ладно, но чтоб три…

Пока классная все это говорит, я рисую карандашом на листке в клеточку голую бабу. Получается довольно похоже на Ленку. Я пририсовываю ей в одном ухе три сережки и показываю рисунок Ленке.

– Ты что, хочешь сказать, что это я? А ты меня что, видел? И не увидишь, можешь не надеяться, ясно?

– Кокорина, тише! – орет классная. – Только про нее говорили, и опять она – сидит, болтает на уроке.

Ленка берет листок и комкает его.

– Ты слишком много на себя берешь, понял? – говорит она шепотом. – Думаешь, если сочинение помог написать, то я теперь под тебя должна ложиться, да? А ты знаешь, что ты на своем районе – ноль, никто. Ты водку хоть раз пробовал, а? А курил? А в «трест» хоть раз ездил на дискотеку? А за свой район хоть раз лазил? Ты лох самый настоящий, вот ты кто. Ты дохлый, тебя все шпыняют. Да с тобой ни одна баба никогда ходить не будет, ты это знаешь? А если я своему пацану скажу, про что ты меня просил, то он знаешь, что с тобой сделает?

Я заперся в туалете и дрочу. Думаю про Ленку, представляю себе, как она приходит ко мне, и я один, мамы нет, и я ставлю музыку, и мы пьем коньяк, который стоит в баре уже, наверное, года два, и едим шоколадные конфеты с ликером, которые маме подарили на день рождения, и она сказала, чтобы я их не смел трогать. А потом мы раздеваемся и ложимся на диван…

– Ты еще долго там будешь сидеть? – спрашивает мама.

– Да нет, сейчас, выхожу.

Последние движения – и малофья брызгает вверх, потом падает на коврик. Я растираю ее носком, чтобы мама не заметила.

Мы с Ленкой дежурим после уроков – убираем «химию». Я ставлю стулья на столы, а она подметает пол.

– Слушай, Ленка, ты за то не обижайся, ладно?

– На обиженных воду возят, понял?

– Значит, не обижаешься?

– Нет, конечно.

– Слушай, а у тебя сейчас время есть? Может, пойдем ко мне, музыку послушаем? У меня темы классные есть: «Модерн токинг» – третий альбом, «Джой»…

Ленка швыряет веник в сторону.

– Как вы меня все заебали – это просто пиздец какой-то.

Она сталкивает стулья со столов на пол – они с грохотом падают, – потом подходит ко мне и заглядывает в глаза.

– Что тебе от меня надо, а? Что ты хочешь? Я тебе русским языком говорю: я не люблю ебаться, мне это не нравится, ты понял? Хули вы все ко мне лезете, а?

Она сбрасывает со столов еще несколько стульев, потом садится на пол и плачет. Я не знаю, что делать – подойти ближе или нет. Платье у нее задралось, еще чуть-чуть – и были бы видны трусы. Она замечает, куда я смотрю и рукой сама задирает платье – открываются трусы под черными капроновыми колготками.