Денис Драгунский - Третий роман писателя Абрикосова Страница 16

Прохоров решился ей позвонить. Откликнулся женский голос. Прохоров сначала подумал, что он просто забыл голос Санчуковой, и внимательно слушал, как женщина алёкала на другом конце провода. Нет, разумеется, это была не она. Может, не туда попал или они обменялись, мало ли что? Он набрал номер еще раз. Снова подошла женщина. Прохоров молчал, и женщина, обращаясь к кому-то рядом, громко сказала: «Тюша! Опять звонят и молчат, звонят и молчат!» Прохоров повесил трубку. Тюша – это значит Артем. Артем-Артюша-Тюша. И ему вдруг стало обидно за Санчукову, что теперь другая женщина называет ее мужа ласковым именем Тюша. Но впрочем, что ему за дело до чужих домашних перипетий?

Потому что у него дома тоже все было в порядке. Они с женой каждый год в отпуск ездили за границу по туристическим путевкам, бывали очень интересные поездки: Индия – Цейлон – Непал или, например, Куба. Дочка уже совсем почти выросла, каталась на горных лыжах, но замуж не торопилась. Говорила, что ей нравится жить с папой и мамой, нравится их спокойная, устоявшаяся жизнь, а с мужем еще неизвестно, как повезет. И действительно, семья профессора Прохорова жила очень спокойно, можно даже сказать – неизменно. Только собака старела. Прыгучий и нервный щенок превратился в могучего медалиста, потом в крепкого пожилого пса, а сейчас совсем старая собака на чуть подрагивающих лапах смирно стояла в прихожей, держа в зубах поводок с ошейником, ожидая прогулки, а диктор говорил, что Анна Андреевна Санчукова разработала мощные методы вероятностного прогнозирования, нашедшие широкое применение при создании систем управления космической техникой, и что велик ее вклад в укрепление оборонного могущества нашей родины, и что заслуги Анны Андреевны Санчуковой высоко оценены партией и правительством, и диктор перечислял ее премии и награды, а Прохоров ничего не слышал, он понимал только, что ее лицо, сейчас истаявшее на телеэкране, ее лицо с легкой улыбкой и взглядом в сторону, оно исчезло теперь уже совсем, и светлая память об Анне Андреевне Санчуковой, крупном ученом и человеке большого личного обаяния…

«Гулять!!» – закричал Прохоров и вскочил с кресла, закричал и вскочил так громко, что собака в прихожей с испугу шарахнулась, застучав когтями по паркету. Прохоров быстро надел на собаку ошейник, подтянул поводок. Они вышли.

Дома все в порядке, дома все в порядке, как заведенный повторял Прохоров. Дома должно быть все в порядке. Это Санчукова сама говорила. Они обсуждали какой-то телефильм. Там молодой талантливый ученый воевал с близкими родственниками, путался в любовницах, а по дороге делал выдающиеся открытия. И Санчукова сказала, что это полная ерунда и так не бывает, потому что у человека, который дает хорошие результаты, дома всегда все в порядке… Вот у него дома все в порядке, а где результаты? Где?

Они с собакой дошли до автоматной будки. Прохоров, с трудом пролезши сквозь разросшиеся кусты, зашел вовнутрь. На стене были его полоски – всякий раз, поговорив с Санчуковой, он выцарапывал ключом полоску. Он сосчитал – их было всего двадцать семь. Много или мало? Он отвернулся от этих полосок, постоял так. Какой-то человек подошел было к автоматной будке, но, увидев сидящего рядом добермана, счел за благо уйти. Прохоров перевел дыхание и подумал, что, может быть, надо позвонить Артему, выразить, так сказать, соболезнование. Но тут же раздумал, и правильно сделал.

Потому что наутро в институте, где только и было разговоров, что о Санчуковой, к нему пришла Мариночка. Она сказала, что была на похоронах, было жутко много народу, и цветы, и венки от разных министерств, и Спирин выступал, и Перегудов, и Манучарян, и еще много, всех не запомнишь, и такие слова говорили… А ведь Артем – прямо не верится, – Артем ведь ее из дому выгнал. Прохоров мотал головой, не понимая. Но Мариночка скорбным шепотом объяснила, что это истинная правда – просто взял и выгнал, как тогда привел к себе из общежития, так же вот и выгнал. Потому что ему не нужна такая жена, так и сказал. Конечно, гадко поступил, она ведь его очень любила, но если с его точки зрения, у него же тоже своя мужская гордость есть – жена академик, и в такой фирме работает, на служебной машине ездит, а он тут кто? Ну, конечно, ей сразу квартиру дали, прямо в тот же день, в генеральском доме, на Патриарших прудах, но она очень тосковала, вы только не обижайтесь, Николай Борисович, она очень его любила и тосковала, говорят, и умерла просто от тоски… Вы не обижаетесь?

Нет, нет, конечно же Прохоров не обижался, он кивал и слушал дальше, и Мариночка рассказывала, что Артем живет – не тужит, у него сейчас новая жена, тоже, представьте себе, из полиграфического техникума, только художница, очень талантливая, участвовала в той выставке «Молодая Москва» – помните, в газетах писали? – и еще ее репродукции были в журнале «Смена». А что касается бывшего мужа Мариночки, то он сейчас в Лондоне, снимает новый фильм.

СУДЬБА

Честно говоря, надоело читать о людях несчастных, неудачливых, с несложившейся судьбой; о людях, перебивающихся на скромную зарплату где-то в крупноблочной окраинной дали, возле кольцевой, но зато в отсутствие магазинов и детсадов; о людях, для которых отпуск – проблема, лишняя шмотка – проблема, приличная закуска на праздничный стол – тоже проблема; о людях, для которых великое счастье жить – само по себе неразрешимая проблема, волынка, тягомотина, болезнь, надрыв и пот; о людях, живущих в вечном и бесплодном биении о неприступные твердыни жизни, и в вечной и бесплодной зависти к тем, кто эти твердыни взял штурмом или подкопом; о людях, которые и разогнуться-то толком не могут, чтобы увидеть, из чего на самом деле мир состоит: не из одних же трешек до получки и поехавших колгот он состоит, верно ведь? – о людях, которые если и разгибаются и смотрят на мир во все глаза, то лишь к старости и затем лишь, чтоб убедиться, что жить хорошо постольку, поскольку еще не подох – слабое, ох, слабое, рабское какое-то утешение! Надоело!

И читать про это надоело, и писать тем более, сочинять про воспоминания о фантазиях полувековой давности, и вот как, значит, человек вспомнил на закате бестолковой жизни про мечты своей юности, и заплакал, и давайте мы тоже будем слезки лить про всё про это… Хватит, ребята!

Давайте-ка лучше обратим свои взоры на людей удачливых и сильных, на тех, кто приручил судьбу, зазвал ее к себе на вечерок и оставил у себя навсегда.

Позвал к себе в гости, и она пришла. Въехала на своей машине прямо во двор, остановилась под окнами, заглушила мотор и хлопнула автомобильной дверцей. Так по-особому хлопнула дверцей, и потом стукнула дверью подъезда и звякнула лифтом, что сердце сразу пронялось предчувствием пришествия судьбы – и вот звонок в дверь: судьба идет, она скидывает в прихожей свой песцовый жакет – о, полярное сияние судьбы! – и, окруженная тающим облачком холода, длинноногая и румяная, входит в комнату и садится в кресло. О, как она непринужденна и прекрасна, как легко она протягивает замерзшие пальцы погреть, и прикосновение ее прохладных рук входит в ладони и грудь, а какие у нее руки, боже! Крупные и длиннопалые, с голубыми прожилками и нежно отточенными ногтями – руки благосклонной судьбы.

А как легко она говорит обо всем, как с полуслова понимает любую мысль, как умно рассуждает она о том, что сильный и удачливый человек имеет право на счастье не меньше, чем его страдающий собрат. При этом она ищет в сумочке сигареты, и в этих поисках выкладывает на стол косметический футляр, благоухающий всей Францией в одном вдохе, тугой бумажник из крокодиловой кожи, с замочками и цепочками и торчащими уголками визитных карточек, и членский билет Союза работников всех наук и искусств с правом посещения закрытых мероприятий, и кандидатские корочки, и пропуск в профессорский зал Библиотеки иностранной литературы, и еще ключи, гирлянду связок ключей, – от машины, от московской квартиры, от дачи на Павловой Горке, а вот это – от дома одной приятельницы-латышки, она сейчас по семейным делам в Америке, надолго, и вот, оставила ключи, у нее небольшой восьмикомнатный домик в Юрмале, под Ригой, утром прямо из постели в море, буквально пять шагов от моря, там живет одна старуха, ее тетка, ну, ее, этой самой подруги-латышки, которая сейчас в Америке, тетя Хильда Яновна, ей нужно только позвонить, предупредить – можно прямо с Рижского вокзала, и все будет готово, она даже камин затопит прямо к приезду.

И она находит на дне своей сумочки пачку сигарет, да не каких-нибудь, а самых-рассамых на свете, для знатоков и ценителей, греческие, ручной набивки, плоские и длинные, с золотым вензелем на синем кольце и без фильтра, в жестяной коробочке с выштампованными медалями. И зажигалка у нее тоже длинная и очень плоская, непонятно, где там газ помещается и откуда берется огонь.

Окутав медовым курением дом, она продолжает беседу, привольно закинув ногу на ногу, без стыда и кокетства выставив сладкие колени и нежные икры, наполовину прикрытые лайковыми голенищами коротких сапог, – вот она я, судьба искомая и желанная, и сине-золотой дым сплетается с палевыми прядями ее волос. И я верю ей, я верю, что человек сильный, удачливый и талантливый имеет право на все, на все-все, начиная с этих ножек, тугих и стройных, и кончая дачей в Юрмале, с верной старухой Хильдой Яновной, которая камин разожжет к твоему приезду.