Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова Страница 16

– Приходили проверять документы, – выговорил он – Паспорт. Нарушения. Прописки нет. Меня выселят, а ты и рад. – Тут я увидел, что на ногах у старика сверкают галоши и испугался. Оказывается, в сегодняшнем дне еще оставалось место для страха.

Последние пять лет он надевает галоши, когда хочет припугнуть меня уходом из дому. Что ж, поначалу я пугался так, что за это мне простится многое. Но в тот раз напуган был старик. Он сказал, что рискнет пойти домой, если я пойду первым.

На площадке, пока я выуживал зацепившийся за подкладку ключ, старик прятался у меня за спиной. Наконец, ключ удалось выдрать из складок, и тут обнаружилось, что дверь не заперта. Я обернулся в ярости. Ссутулившись по-пингвиньи, старик таращился на свои галоши, точно их сияние укрепляло смущенный дух.

– Дверь, – сказал я отчетливым ледяным голосом. – Почему ты не запер дверь? – В ответ старик понес какую-то околесицу о документах, нарушениях и моих кознях. Я толкнул дверь и запустил его в квартиру.

Минуту или две мы толкались на половике. Наконец я запер дверь и разделся. Старик стоял у вешалки, пристраивал свою шапку. Потом он сдвинулся, и стал виден кухонный стол в мусоре и крошках. Черт с ними с крошками! У стола, закинув ногу на ногу, сидел нахохлившийся человек. Спокойно и с интересом наблюдал он эволюции старика у вешалки. Заметив меня, привстал и красиво склонил голову.

Возможно, я сказал что-то неподобающее, не вспомню. Стена слева вдруг резко придвинулась, больно ударила в голову. И я упал.

Очнулся от омерзения. Старик трогал меня за лицо и нес какую-то чушь насчет неправильного питания. Неизвестный подхватил меня под мышки и помог встать.

– Нам нужна женщина, – сказал старик, заглядывая в лицо пришельцу. – Многое наладится. – Пришелец опешил и отступил в кухню. Я вошел следом, придерживая ушибленное место. Мне пришло в голову, что было бы здорово усесться напротив и с грохотом выложить на стол револьвер. Просто выложить и терпеливо ждать, пока он заговорит. Поздний гость посмотрел на меня сочувственно и сказал:

– Ну и день выпал вам, Александр Васильевич. Такие дни, благодарение Богу, случаются не слишком часто.

В голове у меня началась музыка, я качнулся на табурете и глупо спросил:

– В метро – вы?

Он развел руками.

– Кто мог догадаться, что в такую погоду вы отправитесь пешком? Я потерял вас на выходе, занервничал и оказался у вас дома первым.

– Старик никому не открывает. У вас ключ?

– Я сказал, что пришел по поводу квартплаты.

Явиться в двенадцатом часу ночи для бесед о квартплате – да они со стариком нашли друг друга!

– Ваш отец сказал, что вы минуту назад вышли к соседям, и он тут же позовет вас.

– Ну, – сказал я, прикладывая медное донышко турки к голове, – мы встретились наконец. И что?

Мой гость перегнулся через стол.

– Анатолий не может оставаться у меня, – сказал он. И тут я его узнал.

Охранник, как положено, сидел на месте, стекла в двери были целехоньки, в вестибюле стояла прохладная тишина. Кнопф возник, когда я проходил Алисину светелку. На лице его лежала скорбь, он взял меня под руку и придержал.

– Дела, Александр, – сказал он сокрушенно, – дела… – и внезапно оживился. – Причем заметь, ты-то как ловко вывернулся. Тебя-то кто ни видел, всем каюк. – Мысль эта Кнопфу понравилась, он толкнул меня в бок. – Вот скажу я, что это ты всех угрохал, а тебе и крыть нечем.

– Скажи! – разозлился я, и Кнопф печально вздохнул.

– Говорил уже… Данную версию отвергли как не имеющую под собой почвы. Чтобы вот так, с одного удара Ректора уконтропупить… Нет, Барабан, у тебя кишка тонка. Но тех двух оболтусов ты мог, очень мог… – Кнопф опять задумался и сказал, что сегодня мне придется рассказать детям что-нибудь бодрящее и укрепляющее.

– Не подведи, Александр, – добавил он, и я снова разозлился. Мало мне тройного убийства, мало мне всего, что было потом, так еще и Кнопфа в начальники получить!

Простодушно, как только мог, я спросил, не передал ли Кнопф свои физкультурные часы Ксаверию? Взор Кнопфа помутился на мгновение, но тут же обрел обычную прозрачность.

– Чудак, – сказал он. – Ксаверий на посту. Ксаверий надеется… Слушай, – оборвал он себя. – Если разобраться, то влип ты в это дело по самое сказать нельзя.

И дальше бодрой скороговоркой Владимир Кнопф доложил мне, что коли я единственный свидетель злодейского убийства, то охранник Анатолий непременно меня найдет.

– Б-бах! – сказал Кнопф. – На пороге собственной квартиры. Как тебе?

Я опечалился, и Кнопф тут же посоветовал мне не падать духом.

– Прохвост Анатолий не знал твоего адреса. – сказал он.

Облегчение, которое я почувствовал, было совсем как настоящее. Дурной симптом: по-видимому, я изолгался вконец.

На лице у Кнопфа проступили большие и малые кости, весь он одеревенел и принялся толковать о детях и о моей ответственности. На счастье в коридор вышла Алиса и призвала Кнопфа. На душе у меня стало полегче. Далеко вверху огромным гулким шаром катились голоса.

Я вошел в класс, как в огненную реку. Клянусь Машенькиным мизинчиком – так оно и было. Едва переступив порог, я чуть не выложил им все. Невидимое пламя бушевало. И мне показалось, что в нем трещат инструкции Кнопфа.

Черта с два! Плевать им было на то, что произошло в самом деле. И полустертые контуры трупов на асфальте были только орнаментом детских фантазий. Будь я проклят! Каждого из них распирала собственная гипотеза.

– Вот, – сказал Лисовский Петр, – вы будете нас судить.

Оказалось, каждая пара готова представить собственные измышления по поводу стрельбы и душегубства.

Строго подергивая бровками, Лисовский объяснил про чистоту эксперимента.

– Спали мы – это раз. Окна у нас во двор – это два. Вы, Александр Васильевич, в третьих, тоже… за событиями не поспеваете.

По поводу этого «тоже» я хотел было возмутиться, но не стал. Мне в тот момент стало ясно, что репутация растяпы может оказаться очень кстати при дворе Ксаверия.

– Мы вам напишем каждый по-своему, – терпеливо толковал Лисовский. – Вы из этого сложите чего-нибудь, а там поглядим… – добавил, подумав, – Если не возражаете.

Я сел. Три трупа, невесть куда исчезнувший человек – и что же? Все это лишь повод для игры воображения. Дети зашуршали бумагой. Любовь к писанию приходит с годами, и извращение это – удел немногих. Здорово же их разобрало!

Я осторожно покосился в сторону Анюты Бусыгиной, и глаза наши встретились. Попался! Попался! Девочка и не думала писать. Не отпуская моего взгляда, она медленно встала. Сосед ее в недоумении оторвался от своих листков.

– Я не люблю писать, – сказала Аня спокойно и медленно. – У меня все предположения кончаются в середине. Я расскажу, позвольте.

– Рассказывать легче! Да, легче! – яростно проговорил мальчик у окна. А соседка Лисовского Петра хлопнула ладонью по парте и даже толкнула своего господина. Тот совершил сложное движение бровями, но смолчал.

– Ах, вы не поняли, – отчетливо проговорила Аня. – Мне ничего не надо. Я расскажу, и от этого не останется ни словечка.

Значит и тут была какая-то игра. Значит и они уже распорядились мною!

Боюсь, я оглядел их не очень ласково, но им было не до того. Они утихли и склонились к бумаге, только Аня стояла упрямо подняв подбородок.

– Ну, – сказал я ей, – Ну же.

– У Воловатого пистолета не было. Кто разрешит врачу пистолет? Будь у него пистолет, Анатолий отнял бы его и перестрелял всех троих тут же.

– Ха! – молвил Лисовский презрительно.

– Вот тебе и «ха», – отозвалась Анюта. – Стал бы он ждать, пока ему Ректор бок проткнет.

– Ладно, пусть согласился кто-то. – А на улице? Где он на улице ствол взял?

– Сообщница, – проговорила Бусыгина, и все перестали писать.

– Ой, Анька, ой! – сказал Сергей, в изумлении глядя на свою нареченную. Прочие дети глядели на меня. После того, как стало ясно, что моей реплики не будет, Аня качнула косо срезанной блестящей прядью и повторила:

– Да, сообщница! Если там никого, откуда пистолет? Все же слышали, как сегодня утром Кнопф и менты вкручивали друг другу.

– Не может быть, чтобы тетка, – сказал от окна веснушчатый Павел.

– Вот и запиши у себя на бумажке, что не может быть! – обрезала его Бусыгина. – А я говорю – тетка! То есть она не то чтобы тетка… – тут девочка отчего-то покраснела. – Она такая… довольно молодая и довольно симпатичная. Она блондинка, но вся в черном, и черный берет на ней. И Спиридон ее поэтому в темноте не увидел. А если и увидел, то подумал, что это так… Это ерунда. Что ему тетка в берете? Между прочим, Анатолий тоже думал, что это ничего особенного. Он ее хоть узнал, а все равно не надеялся, у них уговора не было.

Опять я почувствовал, что в этом представлении мне отведена роль бестолкового зрителя. Я достал карандаш и постучал в сосновую столешницу. Строгая солидность – вот что требовалось мне.