Анатолий Постолов - Речитатив Страница 16

– Какой прибор, Леонард? Не говорите загадками.

– Прану, которая пронизывает космос, можно представить в виде энергетического столба, несущего в себе молекулы мировой души и даже отголоски высшего разума. Таких мест на планете немного. Это дыры в биосфере, через которые проникает космический поток невероятной потенции. Они встречаются на Тибете, в Сибири, на Амазонке… Но там, где пустила корни цивилизация, подобное явление – чрезвычайная редкость. Вы, сами того не подозревая, стали обладателем немереного богатства.

– А мой сосед со второго этажа, тот парень, что подо мной, тоже сейчас балдеет от присутствия мировой души, сам того не подозревая?

– Юлиан, отбросьте в сторону ненужный сарказм. Все очень сложно… и одновременно просто. Когда я говорю «столб космической энергии», не превращайте его в столб пыли, которую сейчас высветил луч солнца. Ваше трехмерное видение мира не вмещает в себя многомерность космоса. Эта энергетическая река может прерываться здесь, на уровне Агни, то есть вашего третьего глаза, чтобы возникнуть вновь где-нибудь в пустыне Гоби или в глухой литовской деревушке, куда я попал много лет назад, в начале семидесятых. Знаете, какая произошла со мной интересная история? Я со своим приятелем – он года на три старше меня – решил прокатиться по Прибалтике на новом «Запорожце», который папа моего приятеля приобрел, простояв в очереди почти двадцать лет. Этот красный карлик в те годы нам казался даром небес, хотя долго после нашей поездки мне вспоминался его капризный нрав и изнурительные попытки постоянно прикупать у каких-то жуликов жиклеры – простую резиновую прокладку, из-за которой все время со всех дыр что-то подтекало. И вот, недалеко от Пане-вежиса мы остановились в небольшой деревне, где крестьяне по сходной цене продавали домашнее пиво, которое сами же и варили. Мы зашли в покосившуюся хату, похожую на хлев, и я тут же понял, что над этой развалюхой находится истинный рог изобилия космической праны. Я даже ощущал покалывание на коже – благодатный дождь мудрости и любви… И мне хотелось тут же поделиться несказанным чудом с людьми, которые из поколения в поколение ютились в этой хате с земляным полом. Но меня бы приняли за сумасшедшего. В доме жил глухой старик с культяпкой вместо ноги, молодая женщина с морщинистым изможденным лицом, немытые болезненные дети… Жалкий мир нищеты и запустения, слепые кроты, не ведающие о красоте окружающего мира. И надо же, сегодня – в Лос-Анджелесе, в этом капиталистическом гнездовье, второй раз за всю мою жизнь я сталкиваюсь с подобным откровением сил небесных.

Варшавский неожиданно стал строг лицом и, подняв глаза, произнес: «Отче наш! Да святится имя Твое!.. Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…»

Потом он размашисто перекрестился и сделал небольшой поклон в сторону амфоры у окна.

Юлиан стоял, прислонившись к своему книжному шкафу. Вид у него был довольно растерянный.

Амфора

– Вы верите в карму? – неожиданно спросил его Варшавский.

– Я даже не знаю, есть ли у меня готовый ответ… – Юлиан потер ладонью лоб. – Карма, карму, кармой… Если слово часто повторять, смысл теряется. А именно это слово треплют языками все, кто только может. Кармические связи, кармический узел… Какая-то словесная эквилибристика.

– Вы правы, – согласился Варшавский. – Большинство употребляют понятие «карма» всуе, не вглядываясь в закономерность событий и в жизненные катаклизмы. Но в этой небольшой комнате, пронизанной божественным светом, карма переступает границу мифа и становится частью вашей, моей, любой жизни, которая окажется под этим сконцентрированным прожектором. – Варшавский подошел к дивану, погладил рукой высокую изогнутую спинку, усмехнулся и сел, поудобнее вытянув ноги. – Вот видите, я безо всяких колебаний оседлал ваш любовный диванчик и готов к перекрестному допросу.

– Перестаньте, – махнул рукой Юлиан, резко крутанул свое кресло против часовой стрелки, но также неожиданно остановил его. – Я здесь никого не допрашиваю. Люди делятся со мной своими переживаниями, страхами… Я приемник. Они – трансмиттеры. Влияю ли я на их судьбу – не знаю. Но определенно знаю из своей собственной жизни, что рок или карма, если угодно, преследует и настигает человека рано или поздно. Это случилось с моим отцом…

Юлиан сел в кресло. Лицо его было сосредоточенно. Он пригладил ладонью волосы и посмотрел в окно.

Варшавский слегка развел руками:

– Что же вы замолчали? Разве вам не хочется выговориться мне после того, что вы услышали?

Юлиан усмехнулся:

– Мы, вроде, поменялись ролями… впрочем, меня такие вещи не сильно волнуют. Во время учебы в колледже мы, студенты, часто менялись ролями с преподавателями, играли, как вы говорите, и психов, и психоаналитиков… Странно, что я вспомнил своего отца. Он всегда смеялся над подобными вещами. Был очень земной человек: ни в Бога, ни в черта не верил, любил выпить, блеснуть своим остроумием перед красивой женщиной. Все меня в нем восхищало: бравада, умение очаровать собеседника, военная выправка. Я ростом пошел в маму, к сожалению… Отец у меня был высоким, очень физически сильным человеком. Меня, разумеется, не крестили, но фамилию записали материнскую, чтобы в жизни было меньше неприятностей. Так я стал Давиденко, а мог бы стать Перельмутером – по папе. Был он из Минска, и половина его семьи погибла на третий день войны после жесточайшей бомбежки города. Отец уцелел и через три месяца семнадцатилетним парнем уже оказался на фронте, два года воевал, был тяжело ранен, списан и после окончания войны поступил в военно-медицинскую академию, решил стать хирургом. К тому времени он уже знал, что почти все его родственники погибли… Смерть настигала всех по-разному… кого на фронте, кого во рву расстреляли… Бабку мою повесили полицаи после того, как белорусы, которые ее прятали у себя, испугались последствий и выдали немцам. В 1977 году мне исполнилось восемнадцать лет, а моему отцу пятьдесят четыре. Мы с ним родились с разницей в один день. Папа был еще полон сил и энергии. Но тут случилась одна история, которая неожиданно укоротила его жизнь. К тому времени у него было звание подполковника, он заведовал хирургическим отделением в военном госпитале и ездил на работу на трофейной немецкой машине. Это был «Опель» черного цвета. Знаете, я до сих пор помню запах, исходивший от этой машины. Современные автомобили такого запаха лишены. Может быть, его создают смесь дизельного топлива, горячего металла, потертой кожи на сиденьях… не знаю… Отца возил шофер-сверхсрочник, очень осторожный и дисциплинированный малый, но проклятая карма нашла обходной путь. Однажды зимой по дороге на работу отец задремал, машину неожиданно повело юзом прямо на снегоуборочный комбайн. Удар был несильным, но так как папа спал, его бросило вперед, он расшиб лоб о ветровое стекло, а главная сила удара пришлась на его правое колено, которое оказалось раздробленным. Отца оперировали его же товарищи по хирургическому отделению. Сложили коленную чашечку по частям, а через год с небольшим он умер от обширного инсульта. Ему не исполнилось даже пятидесяти пяти. Врач, который делал вскрытие, сказал мне, что отца убил тромб, возникший скорее всего в ноге от удара в коленную чашечку. Этот блуждающий тромб долго путешествовал по его телу, пока не попал в одну из магистральных артерий мозга. Я однажды рассказал эту историю американскому врачу-хирургу, но тот рассмеялся и стал меня уверять, что такого не бывает, не мог тромб из ноги попасть в голову. Я бы и сам усомнился, но мне не дает покоя одна мысль. Трофейный немецкий «Опель», на пассажирском кресле которого ездил отец, в годы войны мог с той или иной степенью вероятности принадлежать гестаповцу или чиновнику как-то связанному с массовыми убийствами, с холокостом… понимаете? То, что авария и травма повлияли на папино здоровье, – несомненно. Подобные вещи даром не проходят. А двигался ли тромб, как пуля замедленного действия по фатальному маршруту, или ослабевший организм потерял свою былую сопротивляемость – это уже не так существенно. Папа оказался последним из большой еврейской семьи, полностью уничтоженной немцами, и убила его немецкая машина.

– Карма, карма! – сияя глазами, закричал Варшавский и даже вскочил со своего места. – И это всё настоящее, никакой беллетристики, подгонки фактов, мифических историй. Всё настоящее!

Он порывисто выбросил руку и посмотрел на часы.

– Меня должны подобрать через пять-десять минут. Знаете, скажу вам откровенно, если бы завтра я потерял все деньги здесь, в Америке заработанные, открытие этой комнаты – уже высшее вознаграждение. И я вам, по-честному, немножко завидую. А это редко случается. Я себе цену знаю. Многие завидуют мне, а не наоборот. Потому что я – number one! И я, вы слышите, только я смогу подключить вас к этому каналу.

– Что значит подключить?