Александр Любинский - Виноградники ночи Страница 16

А все началось в июне, по Петровке летел тополиный пух и пахло разогретым асфальтом. Возвращался из института и вдруг решил заглянуть в библиотеку, что на углу Петровских линий. Худенькая девочка с серыми глазами, тонкой шеей и тяжелым пучком темно-русых волос уважительно отнеслась к просьбе: поискать статью Плеханова об искусстве. А еще — сборник статей Луначарского. Он тогда всерьез решил заняться разработкой марксистской эстетики — в самом деле, все, чтобы было написано по этому поводу, звучало так вульгарно и плоско! Видимо, на девочку произвела впечатление серьезность молодого человека. «Вы увлекаетесь искусством? — спросила уже вполоборота, помедлив у стойки. — А что вам нравится?» Он никогда не мог точно ответить на этот вопрос. «Ну… — проговорил он задумчиво, — в общем-то я люблю классику». «А я люблю античность! — сказала она, и улыбнулась. — Конечно, это несовременно. Любить античность во времена ЛЕФа…». Он подумал, что у нее профиль — как на античной гемме. Но не сказал — это прозвучало бы как комплимент, а он не умел говорить комплименты. Она принесла сборник статей Луначарского, статью Плеханова не нашла. «Приходите в начале следующей недели, — сказала, — я закажу в Центральной», — и посмотрела ему в глаза.

Однажды в середине лета я заглянул к Мине на Земляной вал. Мой визит обрадовал и взволновал ее, хотя она знала, что я наведаюсь к ней. Она тотчас выложила перед мной все богатства своего холодильника: салат из свежей редиски и огурцов, серебристую воблу, черешни, купленные на рынке к моему приходу. А еще был фаршмак, приготовленный с вечера, и куриный бульон с рисом, если я снизойду и всерьез захочу поесть.

В подвале было полутемно, свет возникал и пропадал в такт ритму ног прохожих. Она смотрела, как я уплетаю черешни — молчала, подперев рукою голову, а потом вышла меня проводить. Я привычно чмокнул ее в щеку и пошел к Садовой по старомосковскому ржавокирпичному, пропахшему известкой и пылью переулку. Пройдя с десяток шагов, почувствовал взгляд — обернулся. Она стояла возле арки, ведущей во двор, и, прикрыв ладонью глаза, смотрела на меня. Я помахал ей рукой и больше не оглядывался — я знал: она все еще там, стоит у арки, прикрыв ладонью глаза. Я знаю — она все еще там, стоит и смотрит мне вслед.

Резкий звук!.. Марк с усилием разлепил веки; вскочив с кресла, скрылся за дверью спальной. Шорох гравия на тропинке перед домом, медленные тяжелые шаги… Припав к узкой щели между стеной и дверью, Марк различил чью-то тень. «Боже, да куда он подевался? — вскрикнул сдавленно женский голос. — А, вот он!» Чиркнула спичка, заметался по комнате свет… Она стояла посреди комнаты с канделябром в руке и оглядывала ее — женщина с выпирающим животом и расплывшимися чертами лица. «Сдвинули все, испоганили, лиходеи проклятые!» — запричитала она. (Как я уже заметил выше, Марк не знал русского языка, но в данном случае пользы от этого знания было бы мало).

«Сдвинули все, испоганили, лиходеи проклятые!» — запричитала женщина, опустилась на колени, обернувшись лицом к образам. Равномерно раскачиваясь, она била лбом об пол, осеняя себя крестом. Свет канделябра, который она поставила на пол, придавал всей сцене колорит, сходный с тем, который так завораживает зрителя на картинах Жоржа де ла-Тура.

С трудом поднялась, оправила платье на животе… Восьмой-девятый месяц — определил Марк (на сносях, если выражаться по-русски). Подняла канделябр и — вдруг двинулась прямо на Марка! Вжался в стену, прикрытый дверью. Вошла, огляделась… Вид кровати вновь разбередил ее чувства. «На кого ты меня покинул, зачем ты оставил меня?!» — снова запричитала она и, подойдя к кровати, дотронулась рукой до ситцевого вылинявшего покрывала… Помолчала, достала что-то из-за лифа, где размещались ее необъятные груди (она стояла к Марку спиной), приподняла тюфяк и — сунула под него. «Целее будут, — проговорила, — здесь уж все перерыли, не станут искать». Повернулась, и Марк увидел совсем близко ее круглое и пористое как блин, лицо. Прошла мимо к входной двери и, остановившись на пороге, оглянулась. Слезы стекали по щекам и капали ей на платье, она не смахивала их. Задула свечу… Шорох гравия на тропинке, медленные удаляющиеся шаги.

Марк подбежал к кровати, сунул руку под тюфяк — это была пачка бумаг, на ощупь тяжелых и плотных. Достал из кармана спички, торопливо, обжигая пальцы, зажег — погасла — снова зажег… Да-да, это, несомненно, юридические документы: тонкая вязь арабского, размашистость кириллицы, слева наверху — российский орел, а справа — еще один герб, незнакомый Марку: перекрещенная древками буква Р, и по ободу — надпись на чужом языке, то ли славянском, то ли греческом.

Входная дверь протяжно скрипнула — Марк торопливо сунул документы на прежнее место…

В один из немногих свободных от сторожевой службы вечеров я выбрался на лекцию о Кавафисе[9] в Русскую библиотеку. Был ноябрь, подступала зима, в зальчике, до потолка заваленном пыльными подшивками газет, разместились на стульях несколько человек, в основном, пожилые женщины из тех, кому любое мероприятие подойдет — лишь бы не сидеть в одиночестве дома. Да и кого мог особенно заинтересовать Кавафис?

Лектора я знал: тучный и высокий, с седой гривой волос, в маленьких очках без оправы на круглом лице, он сидел за столом и листал проложенную закладками книгу. Мы кивнули друг другу. Безуспешно прождав еще несколько минут появления очередного поклонника Кавафиса, он поднялся и приступил к лекции. Голос звучал авторитетно — с отрывистой, словно лязгающей интонацией. Я знал повествование наизусть, вплоть до заключительного аккорда, когда покинет бог Антония[10]. Зачем я пришел сюда? Неужели и я уже превратился в бездомного старика?

Я сидел на заднем ряду, и потому не сразу заметил маленькую фигурку у стены. Пересел на стул вперед — благо, свободного места хватало — и всмотрелся… Золотистые волосы свободно падают на узкие плечи, худое лицо, нос с горбинкой… Интересно, какой у нее цвет глаз? Неужто зеленый? Она сидела неподвижно, закутавшись в шерстяной шарф, и, слегка наклонившись вперед, внимательно слушала докладчика, — качнула головой, наверное, почувствовав мой взгляд, но не обернулась. Лекция текла своим чередом. Наконец, дело дошло и до «Антония…» — стихотворения, которое лектор прочитал с особым чувством. Будут ли вопросы? Вопросов не было. Задвигали стульями, вставая; заговорили разом. Она надела пальто и обернулась. У нее были серые глаза и маленькие бледно-розовые губы. Пошла к выходу. Выждав немного, я двинулся вслед за ней.

Она стояла на пороге под каменным навесом, вглядываясь в темноту, перечерченную в свете лампочки у входа сеткой мелкого дождя. Я остановился рядом. Она едва доставала мне до плеча. Вынула из сумочки пачку, извлекла сигарету. Длинные узкие пальцы подрагивали; не глядя, протянула пачку мне. «Извините, не курю. А после такой лекции от чувств и без сигареты першит в горле». Засмеялась. Низкий хриплый смех. «Вам не понравилось?» «Нет, почему же… Все как у людей». Неторопливо закурила, с наслаждением затянулась… Мимо — одна за другой — проходили посетительницы. «Извините за наглость, но… не возьмете ли вы меня под свой зонт? Я забыл свой…». Подумала, кивнула головой, достала из сумочки складной зонт, протянула мне. «Владейте.» Этот низкий голос, капризный излом губ. «Пошли!» — сказала она и взяла меня под руку.

Марк шагнул вперед, выхватил пистолет…

— Не делайте глупостей и зажгите, наконец, свет. Вы и так всю ночь просидели в темноте, — проговорил по-английски властный и резкий голос, — слева от вас, на секретере, настольная лампа.

Не выпуская пистолета из правой руки, левой Марк нашарил лампу, внизу — кнопка выключателя…

— Да зажигайте же, и не бойтесь! Я пришел не для того, чтобы вас арестовать. Если бы я хотел, я бы давно это сделал.

Марк нажал на кнопку. Комната озарилась светом, и в ярком круге, вспыхнувшем перед глазами, он едва различил человека в кресле. «Спрячьте ваш пистолет и садитесь», — сказал гость и указал рукою на табурет у стола. Удивляясь своей послушности, Марк заправил пистолет под ремень и сел. Перед ним в кресле, в лакированных штиблетах, закинув ногу на ногу, привольно расположился господин средних лет. У него было гладкое, не без приятности лицо. Несмотря на столь поздний — или наоборот — ранний час, он был одет в темный костюм, без единой складки облегавший его по-юношески стройную фигуру.

— Нам пора познакомиться, — проговорил гость, — я Роберт Стилмаунт, руководитель местной контрразведки. А вы, насколько я понимаю, э…

— Марк. Моя фамилия вряд ли вам что-либо скажет.

— Как и имя, правда?

Засмеялся неожиданно звонким мальчишеским смехом.

Марк вежливо улыбнулся.

— А вы лихо расправились с бедным Джони.