Марк Харитонов - Джокер, или заглавие в конце Страница 16

Тут можно читать бесплатно Марк Харитонов - Джокер, или заглавие в конце. Жанр: Проза / Современная проза, год -. Так же Вы можете читать полную версию (весь текст) онлайн без регистрации и SMS на сайте «WorldBooks (МирКниг)» или прочесть краткое содержание, предисловие (аннотацию), описание и ознакомиться с отзывами (комментариями) о произведении.
Марк Харитонов - Джокер, или заглавие в конце

Марк Харитонов - Джокер, или заглавие в конце краткое содержание

Прочтите описание перед тем, как прочитать онлайн книгу «Марк Харитонов - Джокер, или заглавие в конце» бесплатно полную версию:
Главный герой романа — преподаватель литературы, читающий студентам спецкурс. Он любит своё дело и считает себя принадлежащим к «узкому кругу хранителей» культурных ценностей.Его студенты — программисты, экономисты, в общем, те, для кого литература — далеко не основной предмет. Кроме того, они — дети успешных предпринимателей. Тем не менее, и среди них нашлись люди мыслящие, заинтересованные, интеллектуальные. Они размышляют об устройстве мира, о гениальности, о поэзии. А ещё они влюбляются и активно участвуют в делах своих пап.Настоящая публикация — воспроизведение книги изданной в 2014 году. Место издания: Санкт-Петербург. Издатель: Журнал «Звезда», № 9

Марк Харитонов - Джокер, или заглавие в конце читать онлайн бесплатно

Марк Харитонов - Джокер, или заглавие в конце - читать книгу онлайн бесплатно, автор Марк Харитонов

— Тебе повезло, скажи спасибо папе, что родил тебя не раньше. Ты смог не застать нашего времени, нашего страха. Знаешь, что это такое?.. И не надо. Дети родителей не расспрашивают и правильно делают. Лучше остаться голубоглазым, как ты. Молодец.

Стряхнул с моего лацкана хлебную крошку. Я благодарил, пьяная невнятица растворялась в банкетном шуме. Мне было хорошо. Оба мы были хороши. Завершалось застолье, все понемногу покидали зал, кто-то подходил на прощанье облобызаться, что-то говорил. Мы стояли посреди громадного, толстостенного, не по человеческой мерке, пространства, воробьи летали под сводами, садились на колосья снопов в руках дородных тружениц, между ними сновали в воздухе черные официанты, изгибались, лавировали, ухитрялись поддерживать равновесие. На длинных столах, на скатертях, в тарелках, среди пятен пролитого вина, среди окурков и кучек пепла догнивали остатки пиршества. Поодаль отец завершал финансовые выяснения с метрдотелем, извлекал из пухлого бумажника деньги, слюнявил палец.

— Вот человек, — показал на него Ласкин. — Через него ты мог бы ощутить связь с этим миром, с этим временем. Не мозгами, а всем, что в тебе есть, понимаешь? Кишками, яйцами, всем. Он умел бояться, успел узнать, что это такое. Но тебе лучше не надо. Не слушай меня.

Подошел отец, они долго, пьяно прощались. Ласкин потом еще писал мне из Ленинграда, обсуждал тему докторской. Ненадолго наведался в Москву, встретиться с ним удалось только перед его отъездом, за столиком вокзального ресторана. Стал говорить о диссертации, опять как-то странно, мысль от меня ускользала. Чехов и Серебряный век, чем не тема? Гуманизм, позитивизм, религиозная философия. Вот уж что у Чехова искать бесполезно. У него попы озабочены больше обрядами, чем религией. Но уж обряды описаны со знанием дела. Ничего иррационального, это Шестов, кажется, заметил? Чужой для их компании.

Кажется, уже в тот раз, за столиком, он упомянул неизвестного мне Богданова: вот кто был бы тебе действительно близок. Не уверен, память может присочинить. Продолжения тогда не последовало, Ласкин вскоре исчез. Потом я окольно узнал, что он уехал вслед за своей пожилой дочерью в Израиль, ничего о нем долго не знал, не вспоминал. Вряд ли еще жив. Один из людей, ушедших куда-то, исчезнувших из моей жизни вместе с вычеркнутыми адресами, телефонными номерами, фамилиями в записной книжке, да и с самими растрепанными, рассыпающимися книжками ушедшего времени. Времени, когда еще не было Интернета и автора, не попавшего в электронную сеть, надо было, как прежде, искать по картотечным коробкам. Но в библиотеки я уже перестал ходить. И потом, когда начал осваивать Интернет, не сразу пришло на ум поискать там фамилию Ласкин. Нашелся знаменитый юморист, поэт — песенник, какой-то генерал — лейтенант, участник обороны Крыма, врач, создатель антираковой диеты. Профессор, специалист по Чехову не попадался.

Пока мне случайно не подвернулся сборник стенограмм — документ послевоенных идеологических шабашей. Ленинградский университет, апрель 1949–го, ученый совет филологического факультета, открытое заседание. В именном указателе обнаружилась фамилия Ласкин. (В скобках: Лифшиц — как же, начиналась тогдашняя охота — разоблачать псевдонимы.) Ласкин-Лифшиц, безродный космополит, пытается навязать нам отрыжку формализма вместе с теорией единого потока. Сопоставлять идеи нашего гиганта Чехова с провинциальной философией литературного карлика Богданова значит игнорировать ленинское положение о двух культурах, которые имеются в каждой национальной литературе и находятся в непримиримой и ожесточенной борьбе. Да, товарищи, я должен признать, что элемент формализма и провинциальной философии в некоторых моих работах является идеализмом, а это есть проникновение в идеологию советского ученого, каким я себя считаю, несоветского элемента мысли. Для меня, товарищи, не является секретом, что несоветский — значит вредный, а вредный — значит враждебный. Я отдаю себе отчет, что формализм — оборотная сторона космополитизма… Полуграмотное словоблудие палачей, демонстративный идиотизм жертв, и этого все еще мало, еще продолжается на многих страницах. Кто такой этот Богданов, что за провинциальная философия? Страх, смертный страх, ужас, только унижение давало шанс уцелеть и потом доживать, так и не избавившись от стыда.

18

В чем профессор был не совсем прав, прелести упомянутых им времен не совсем меня обошли, успел кое-что застать. Вспомнить хотя бы, как мерзко меня провалили на собеседовании в университет. Золотой медалист, вправе был поступать без экзаменов. На все вопросы отвечал прилично, но для таких, как я, предусмотрены были откровенно убойные. Расскажите, что говорилось о задачах советской литературы в постановлении ЦК не важно какого года? Безликие лица, скука откровенного издевательства. Попробовал бы пересказать (в тогдашней неразборчивой памяти задерживался и не такой мусор), потребовали бы процитировать наизусть. Известное дело. От разных людей потом приходилось слышать: о своем еврействе не вспомнили бы, если бы не заставили вспомнить. Утешился, ничего. Поступил тут же в пединститут, вернулся туда же преподавателем, там встретил Наташу. А не провалили бы в университет, мы бы с ней и не встретились. Притча на известную тему: нам не дано знать, как беда обернется благом. Другие времена, и беды-то особой не было, толковать можно по-всякому. Почему вдруг стал вспоминать?..

Провинциальные родственники приезжали в Москву за продуктами, из Винницы, из Кисловодска, останавливались у нас, где же еще. Папины старшие сестры, их разросшиеся семейства. Накупали целыми сумками колбасу, апельсины, белый хлеб, у них же там ничего не было. Рая, уже не помню точно степень ее родства, толстенькая, кругленькая, со смешной бараньей завивкой, принесла из магазина полную сумку батонов, отломила себе кусок, потом другой, стала не просто есть — поглощать, уплетать за обе щеки, сначала жадно, потом смакуя, наслаждаясь собственной слюной. Весь батон сразу съела, не удержалась. Сказочный деликатес. Перед праздниками, особенно перед Новым годом, их наезжало одновременно столько, что в доме не хватало раскладушек, постелей, устраивались рядком на полу. Как-то утром я, мальчишка, вышел из своей комнаты, полуголые женщины примеривали одна на другой купленные накануне бюстгальтеры, взвизгнув, нырнули под общее одеяло. Мы еще жили в деревянном доме без удобств, готовили на керосинке, зимой топили печку, я за керосином ходил в дальнюю лавку, мама крутилась у плиты, хлопотала, готовила. (О, это движение, когда она отирала предплечьем пот с раскрасневшегося лица!) И ведь не было ущемленности, жили как все, другой жизни просто не знали. Держалось, оказывается, в памяти, так ясно…

А вечером эти застолья с еврейскими песнями, пьяные неслаженные голоса. Папу однажды уговорили исполнить его коронный, со времен их общей семейной жизни, номер. Монолог из неизвестного мне спектакля, возвышенный пафос: «Вот жизнь моя, возьми, и мы в расчете». Репертуар провинциального довоенного театра, трагикомический надрыв, мечтания об актерстве. Была, помнится, фотография тех лет, на ней юноша в белых жениховских брюках, белой рубашке. не сохранилась, ни одной довоенной не сохранилось, вот ведь беда, взглянуть бы на нее сейчас! Я аплодировал вместе со всеми, но меня папа, наверное, в самом деле немного смущался. Я для него был особенный, не как все. Перед родственниками они с мамой, конечно, гордились таким образованным сыном. Кончил не только институт, но даже аспирантуру. В том, что я должен был получить высшее образование, сомнения у них не было, для этого оба трудились. Папа на обувной фабрике, специалист по кожам, мама простая кассирша. (А впрочем, не совсем простая, одно время была театральной, я был обеспечен билетами, другим недоступными. Хотя особенным театралом не стал. Зато за эти билеты можно было получить книги, тоже по тем временам дефицитные.) Больше всего оба хотели, чтобы ребенок стал врачом. Все-таки более понятная профессия, и главное, потом самим будет у кого лечиться. (О, это местечковое киндэлэ, не было слова ласковей!) Пришлось смириться с литературным выбором. Не удалось сделать из ребенка и скрипача — легендарная еврейская мечта. Даже купили мне маленькую скрипку, четвертушку. надо же, было. Я не успел извлечь из нее ни звука, сразу испортил смычок. Стал крутить какую-то ручку, развинчивать, пучок белых волос расслабился, высвободился, заправить его не удалось. Папа сумел вернуть его потом в магазин вместе со скрипкой.

Я сидел за кухонным столом, рассеянно шевелил вилкой остывшие макароны. С чего в самом деле опять стал вспоминать?.. Про всех этих родственников я давно ничего не знал и не интересовался. Связь с ними совсем потерялась, ни телефонов, ни адресов. Старшие, которых успел застать, должно быть, поумирали, те, кто с тех пор народились, скорей всего, переместились в Израиль из своих Кисловодска и Винницы. Уже после папиной смерти неожиданно обнаружилось, что у меня были совсем неизвестные мне родственники. На похоронах ко мне подошла пожилая незнакомая женщина: вы сын Ефима Семеновича? Никогда вас не видела. Я хочу вам сказать, что он когда-то спас мою маму от голода и меня вместе с ней. В 49–м он устроил ее к себе на фабрику. Ее тогда бы никто никуда не взял. Моего папу тогда посадили, дядю расстреляли, имена были известные. Он сам рисковал, это было тогда опасно, такие родственники. Я слушал, мысли были заняты похоронными заботами, не смог достаточно быстро сосредоточиться. Сумел только проговорить рассеянно: надо же, я этого не знал. Я и сама не знала, сказала женщина. Совсем недавно прочла у мамы в воспоминаниях. Она хотела Ефиму Семеновичу написать, не было адреса, так и не успела. А я вот приехала, вдруг случайно услышала, что ваш папа умер. И надо же, застала.

Перейти на страницу:
Вы автор?
Жалоба
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии / Отзывы
    Ничего не найдено.